Мегуми-Золушка

      Жил-был в Айдзу один почтенный и всеми уважаемый доктор Рюсэй Такани со своей доброй и прекрасной женой Мизуки. Вряд ли бы нашёлся в Айдзу хоть один человек, который бы мог таить зло на супругов Такани. Всегда придут на помощь своим оказавшимся в трудном положении землякам, приютят и накормят кого-нибудь голодающего и не имеющего крова. И Рюсэй, и Мизуки одинаково верили в то, что хорошая медицина должна быть доступна всегда и для всех, причём неважно, богат человек или беден. Трое детей родились в браке Рюсэя и Мизуки: двое сыновей — Акира и Дайсукэ, и дочь Мегуми. Все, знавшие семью Такани, только диву давались, насколько дружно они жили. Мизуки и Рюсэй в холе и неге растили своих детей. Любовь, понимание и гармония, казалось, навеки поселились под крышей их дома. Старшие дети ещё очень давно избрали для себя путь воинов и целыми днями пропадали в местном додзё, что развеяло надежды отца вырастить из мальчиков со временем гениальных врачей и передать управление клиникой старшему Акире, которому Дайсукэ вполне мог бы помогать. Хоть и опечалило доктора Такани такое решение сыновей, всё же он не стал на них давить и не препятствовал в том, чтоб следовать выбранным ими путём. Зато Мегуми с малых лет горела настолько пылким интересом к медицине, что часто брала книги отца по анатомии и уединялась у себя в комнате вместо того, чтобы пойти погулять с кем-то из соседской ребятни. Акиру и Дайсукэ же загнать домой с улицы, где они в своё удовольствие весело проводили время с друзьями — запуская ввысь воздушного змея, сражаясь понарошку на палках или играя в догонялки, — то ещё хлопотное дело. Местные дети, если и считали Мегуми странной и не от мира сего за её любовь к уединённому досугу за книгами, относились к ней без враждебности и пренебрежения, не крутили пальцем у виска. Держится отстранённо, голова вечно где-то в облаках, и ладно — гадостей ведь никому не делает. Скромна, нос ни перед кем не задирает, и в случае чего не откажет в поддержке и помощи. При этом Мегуми ни о ком из местных детей не смогла бы сказать, что с ними в дружбе, скорее отношения носили нейтрально-доброжелательный характер. В один из зимних дней доктор Такани увидел дочь уснувшей в его кабинете личиком на столе, заваленном его книгами. Это всё же скрасило его печаль от того, что ни один из двух сыновей не захотел идти по отцовским стопам. Раз сыновья-наследники не захотели продолжить дело отца, это сделает наследница. Рюсэй и Мизуки всегда знали, что их дочь весьма неглупая и не по годам смышлёная девочка, но чтобы такие яркие способности и такой цепкий, живой и острый ум — жадный до всего нового… Как и все дети из обеспеченных семей, Мегуми получила прекрасное домашнее образование. Родители сами занимались разносторонним развитием дочери и сыновей. В отличие от братьев, неспособных и двух минут спокойно усидеть на месте, Мегуми никогда не выкидывала никаких каверз. На каверзы Акиры и Дайсукэ, впрочем, Рюсэй и Мизуки смотрели снисходительно. С необычайными прилежанием и рвением Мегуми изучала дело всей жизни её отца и матери, с вдумчивостью — столь недостающей двум старшим братьям — вникая в те знания, какие преподавали ей Рюсэй и Мизуки. Усидчивость девочки и спокойный нрав как раз располагали к дням за книгами. Родители не могли нарадоваться успехам Мегуми и гордились надеждой всей семьи Такани. Поняв, что быть принудительно усаженными грызть гранит врачебной науки им отныне никогда не грозит, потому что младшая сестра по своему желанию избавила их от долга унаследовать профессию отца и матери, Акира и Дайсукэ возликовали, впрочем, про себя.       Неуловимый для взора ход времени не стоял на месте, дни и недели текли как воды реки. Снежные зимы, покрывающие города и деревни белой пеленою, наводящие на природу сон, сменялись весной — пробуждающей всё для новой жизни. Прошедшие годы превратили Мегуми из милой девочки в юную девушку нежной и утончённой красоты, далеко незаурядного ума и талантов. В поре своей шестнадцатой весны она была на диво хороша: острые черты лица, не лишённые чистоты и благородства линий, тёмно-синие глаза вызывали в памяти ночное небо, светлая нежная кожа и густые, длинные чёрные волосы, отливающие тёмным изумрудом. Мегуми редко улыбалась, будучи часто погружённой в свои серьёзные думы, но если улыбка трогала её губы, то придавала лицу девушки ещё больше прелести. Характером вся пошла в отца и мать — добрая, отзывчивая и чуткая, сострадательная, чиста душой и сердцем. Напрочь лишённая коварства, зависти и лживости. Многие молодые люди в Айдзу пробовали за ней ухаживать, наперебой просили руки Мегуми у её родителей, но девушка с вежливой твёрдостью всем отказывала, а Рюсэй и Мизуки не принуждали дочь к замужеству, если она не желала этого. На все добродушные шутки старших братьев, что она так точно останется старой девой, Мегуми, смеясь, говорила, что любимое медицинское дело — её избранник. Часто заходившая к ним в гости хорошая знакомая семьи Такани — старая продавщица зелени Минэко-сан — иногда роняла с сожалением: — Такая красавица расцвела, личико дивное, стройный стан, прямо сама весна… Беда только, что суженого нет до сих пор… Вряд ли Мегуми-тян вас внуками порадует, — полушутливо добавляла старушка. — Мне нет нужды выходить замуж и рожать ребёнка, чтоб быть состоявшейся как женщина, — можно было услышать от Мегуми. — Мне немного боязно за твоё будущее, сестрица, — говорил ей Акира. — Всех парней поотшивала, которые твоей руки просили. В одиночестве на старости лет и бездетной остаться не страшно? — Если я стану препятствием между многими пациентами и могилой, спасу сотни жизней, разве лишится моя собственная жизнь ценности, если я не выйду замуж и не стану матерью? — отвечала Мегуми встречным вопросом на вопрос старшего брата, тем самым приводя юношу в замешательство, что ему и возразить сестре было нечего. В ту безоблачную пору её детства и юности в родительском доме Мегуми думала, что настоящее счастье — не миф, люди добры и благородны, солнечных дней в её жизни будет много и они никогда не рассыплются в прах. Мечтала, что жизнь пришлёт блаженство вечное и чудо. Мир казался сплошной песней не о печали, всё виделось навек прекрасным… Ей было совсем не в тягость, даже скорее в радость, помогать родителям в работе. Наравне с другими работниками клиники. Без тени брезгливости ухаживала за больными, неспособными самим о себе позаботиться. Просиживала бессонные ночи возле постелей, казалось бы, самых безнадёжных больных, что придавало им сил продолжать борьбу с недугами за свои жизни. Для детей дежурства девушки так вообще превращались в нечто, похожее на праздник. Чтение перед сном сказок и легенд детям, которым предстояло долгое лечение в клинике. Придумывание собственных сказок, рождаемых воображением слушателей и сказительницы. Для проходящих лечение в клинике детей Мегуми мастерила журавликов, цветы и животных из бумаги, украшая поделками больничные палаты. Вынужденная разлука с родителями ощущалась не так болезненно маленькими пациентами. Стоит ли тогда так удивляться тому, что детвора Мегуми обожала?.. — Святая вы, Мегуми-сан, — часто слышала девушка от пациентов. — В Европе тремя веками ранее таких святых пачками на кострах сжигали, — в ласковой манере, с самоиронией, отшучивалась Мегуми. Многие не только в отцовской клинике, но и в Айдзу любили Мегуми не столько за её красоту, сколько за отдаваемое ею другим искреннее тепло, за её неравнодушное к бедам других сердце. Мысли, что она способна принести в этот мир столько доброго, и изменить к лучшему хоть как-то жизни многих людей, приятно грели. В далёком будущем Мегуми видела себя таким же отличным доктором, как отец и мать. Рисовала в своём воображении, как в корне изменит мнение о том, что женщины не могут быть знатоками своего дела, на полностью противоположное. Но Мегуми, живущая в ожидании только радостного и светлого, не могла предвидеть, что однажды на её долю выпадет горькая плата за иллюзии. Суровее всех с мечтою всегда расправляется жизнь.       В её родных краях, в Айдзу, разгорелась война между кланами и армией Патриотов, в которую были вовлечены Рюсэй и Дайсукэ с Акирой. Сколько Мегуми и Мизуки ни уговаривали их отказаться от этой опасной затеи, сколько ни молили остаться с ними, решения отца и сыновей это не поколебало ничуть. Акира и Дайсукэ были готовы своими умениями мечников послужить родной стране. Рюсэй же считал своим долгом спасать раненых и увечных. В ту ночь, после того, как проводила мужа и сыновей, Мизуки лишь тогда позволила себе выплакать все душившие слёзы, когда закрылась в кладовке. Всё же не теряющая надежды на возвращение отца и братьев живыми, Мегуми возносила молитвы богам, преклонив колени у семейного алтаря. Только молитвы оказались бессильны против такого зла как война… Клан Айдзу, на стороне которого были Рюсэй и Дайсукэ с Акирой, потерпел поражение, доктору Такани и двум его сыновьям живыми вернуться было не суждено. Как это часто бывает на охваченных войной землях, дома ни в чём неповинных людей подвергались разграблению и сожжению — не обременяющими себя думами о морали, опьянёнными чувством вседозволенности и безнаказанности, воинами и мародёрами. Подобная участь постигла и дом семьи Такани. В страшной спешке Мизуки покидала в мешок все книги мужа по медицине и документы, книги рецептов лекарств, футляр с хирургическими инструментами, всунув поклажу в руки напуганной и растерянной Мегуми и спрятав в её оби танто. Женщина успела выпроводить дочь из дома через тайный ход, велев ждать у Минэко-сан. Наплевав на все протесты Мегуми, которая наотрез отказывалась бросить мать одну, но всё же Мизуки заставила её послушаться. Успела как раз в ту минуту, когда вооружённые до зубов люди ворвались в дом.       … Стоя на холме в огромной дали от родного дома, где она и её родные жили так счастливо, Мегуми с ощущением ледяной пустоты внутри себя смотрела на тающие, словно в адском пламени, дома. Собственный её дом был одним из них. Ветер доносил до её слуха исчезающие звуки и обрывающиеся голоса, резко бил по обонянию запах гари. Сожжённые дома, оборванные жизни. Людям, что не могут угодить тем, кто олицетворяет собой власть, не заслужить их жалости. «О боги, ну почему мама, а не я? Лучше бы я осталась там вместо мамы!» — добивала эта мысль девушку, проникнувшуюся к самой себе ненавистью и презрением. Только и осталось, что сжимать кулаки до боли в ладонях от впившихся ногтей, да сквозь слёзы бессильной злобы и отчаяния смотреть, как умирают в огне дома. До скромного дома Минэко-сан, стоявшего на отшибе, на самой окраине леса, Мегуми не помнила, как добралась. Страшная усталость и тоска напали на неё, но девушка заставляла себя идти, сквозь завесу слёз еле различая очертания того, что перед глазами. Уныло брела, шатаясь от горя, будто пьяная. Мегуми не находила ответа на свой вопрос, как жить с открытой раной вместо сердца, когда больно даже дышать.       Добрая старушка Минэко-сан не прогнала пришедшую к ней в дом Мегуми, едва та ступила на порог. Сердце отзывчивой зеленщицы как тисками сдавило, стоило ей увидеть произошедшую в несчастной перемену — девушка не походила на прежнюю себя, скорее на поднятый из могилы труп, неведомо как добредший до её жилища. Даже двое внуков девяти и шести лет Минэко-сан — Харуки и Аки, бросившиеся наперегонки навстречу Мегуми, чтобы её обнять, не всколыхнули в её душе и искорки радости. Как труп выглядела снаружи, трупом и ощущала себя внутри. — Сестричка Мегуми, что с тобой? Скажи хоть слово! Сестрица! — в два голоса силились мальчики достучаться до безразличной ко всему Мегуми, теребя её за рукава кимоно. — Ну хватит! Вот вцепились в девочку! — ворчала старая женщина на детей, оттащив их от гостьи. — Плохо человеку, не видно, что ли? … Минэко-сан выделила ей футон и угостила овощной похлёбкой, но на душе у Мегуми было так тяжело и сумрачно, что бедная девушка не могла заставить себя есть, буквально запихивала в себя ложки съестного, так что большая часть досталась Аки и Харуки, с которыми она охотно разделила свой скудный ужин. Сон этой ночью не пришёл к ней, когда тело коснулось футона, а голова — подушки. До самого утра Мегуми не сомкнула глаз, опухших и горящих от пролитых слёз, устремив в потолок пустой взгляд. Прошедшие с той кошмарной ночи следующие трое суток девушка не вставала с футона, укутавшись в одеяло и свернувшись клубком, не притрагиваясь к тому, что готовила Минэко-сан, и преисполнившись отупляющего безразличия не только к происходящему вокруг неё, но и к самой себе. Искренне тревожась о Мегуми, кабы она не заболела и не уморила себя голодом и жаждой, Минэко-сан едва ли не силой заставляла её есть и пить. — Родителей с братьями ты уж точно не осчастливишь, если к ним присоединишься, глупая девчонка! — вышла как-то раз пожилая женщина из себя, потеряв терпение. — Чего добьёшься этим? Того, что их души покоя не найдут? Всё, чего бы твои отец и мать с братьями хотели, чтобы ты прожила по возможности долгую и счастливую жизнь, а не загнала себя в могилу! Слова пожилой зеленщицы всё же отрезвили Мегуми, заставили очнуться от горького забытья и взять себя в руки. Едва только девушка окрепла после устроенной себе голодовки, поблагодарила заботившуюся о ней все эти дни старушку и сказала, что уходит искать хоть какое-нибудь место в больницах или гостиницах Токио, но Минэко-сан долгими уговорами убедила остаться в её доме хотя бы переждать зиму. «Немного поживу у неё, раз она так хочет мне помочь. Но только одну зиму. На ней и так забота о двух детях, ещё и я в нагрузку. К кому-нибудь другому из земляков прийти жить тоже не могу — у них и без меня хлопот хватает. Тоже семьи, дети. Выход мне один — уйти из Айдзу и поискать работу в другом месте, чтоб самой себя обеспечивать», — размышляла Такани над тем, как ей быть дальше.       Идти Мегуми было некуда, не на чьё плечо опереться, так что она с признательностью приняла предложение Минэко-сан остаться в её доме. Старалась воздать ей за участие в её судьбе как могла, не желая быть бесполезным лишним ртом. Много помогала по дому: готовила еду, наводила порядок, мыла посуду, худо-бедно справлялась с колкой дров, таскала воду из колодца и чинила то немногое из одежды пожилой женщины и мальчиков, что имелось. Смотрела за Аки и Харуки. Ткала на продажу ткань вместе с Минэко-сан, дабы хоть как-то облегчить груз на плечах приютившей её добросердечной женщины. Мальчики сами вызывались то нарезать овощей для обеда и промыть рис, то вместе с Мегуми натаскать воды и вымыть полы в доме, постирать одежду или собрать хворост. К колке дров ни бабушка, ни так ими обожаемая «сестрица Мегуми» детей не допускали — объясняя запрет боязнью, что Харуки и Аки по неосторожности себя ранят, на что братья немного обижались. Так вот и пережили последние месяцы осени и выдавшуюся особенно холодной зиму. Старушка и два её внука с теплотой относились к девушке и ни разу не ставили Мегуми в укор, что она живёт у них в доме, хотя они сами едва сводят концы с концами, а Айдзу едва оправляется после всех перенесённых разрушений и смертей. Как бы ни было трудно, Минэко-сан всеми силами старалась, чтоб не только внуки её не были обделены необходимым, но и её подопечная, оставшаяся одна-одинёшенька. Вот только Мегуми было очень совестно от того, что Минэко-сан в последнее время стала накладывать меньшие порции себе, только бы Харуки и Аки с самой Мегуми не сидели голодными. Тогда девушка как только можно, но чтоб не допустить упадка сил, ограничивала себя в еде. За завтраком и обедом ела порцию риса, которая бы вполне поместилась на половине её ладони. От ужина отказывалась вообще, на недовольство своей благодетельницы отвечая, что не голодна или перехватила съестного из запасов. С самого детства родители учили дочь, что обманывать плохо, но разве могла Мегуми — видя, как и без того тяжело приходится пустившей её к себе под крышу из сострадания старушке — допустить, чтобы Минэко-сан довела себя до физического истощения, лишь бы не пухли с голоду малолетние внуки и юная Такани?.. — Посмотри на себя, что с тобой стало! — выговаривала ей Минэко-сан. — Кимоно на тебе мешком висит совсем, щёки впалые, пальцы как веточки! Это ты называешь «перехватила съестного из запасов»?! — А что вы всё про меня, Минэко-сан? Сами-то больно упитанная? — защищалась Мегуми. — Как будто вам не нужно хорошо питаться! — Я уже старая женщина, а ты ещё растёшь! Ты — ребёнок, и должна питаться по возможности хорошо. — Это где вы ребёнка видите, Минэко-сан? Мне в январе семнадцать лет исполнилось! — оскорблялась Мегуми, обиженно надув губы. — Из нас двоих, дорогая, в бабушки тебе гожусь я, помножь свои семнадцать на четыре — и узнаешь, сколько прожито мной, так что для меня ты ребёнок. Смирись. — Но я всё равно не позволю Вам голодать! — всё же никак не хотела сдаваться Мегуми и уступить Минэко-сан.       Как-то раз пасмурным и холодным утром первого месяца весны, во время завтрака, Мегуми заявила, что покидает дом доброй старой женщины и собирается перебраться в Токио, работать. Харуки и Аки уже давно умяли свои порции риса и убежали на улицу, так что при этом разговоре не присутствовали. — С ума сошла, девочка! — развела Минэко-сан руками. — Какой тебе Токио? Где видано вообще, чтоб молодая незамужняя девица одна пускалась в такой путь? Думать забудь об этом! — властно, с родительской строгостью и тревогой, требовала пожилая женщина. — Я уже всё решила, Минэко-сан, отговаривать меня бесполезно, — тактично возразила ей Мегуми, низко склонившись и коснувшись лбом татами. — Я благодарна вам за всё, что вы для меня сделали — приютили, были ко мне добры, заботились обо мне. Простите, мне очень жаль, но я не могу остаться, я должна отправиться в Токио и найти там себе работу. Простите меня. — Что заладила своё: «Я должна уйти, должна уйти»?! — вспыхнула Минэко-сан. — Гонит тебя кто отсюда? — Я и так у вас порядком зажилась, — щёки Мегуми окрасились пунцовым от стыда, — довольно я у вас на шее сидела, а вам ещё своих внуков двоих на ноги поднимать. Всё давно решено — я ухожу. — И вовсе ты не сидела на шее, — пробурчала она недовольно, но с отголоском благодарности, — по хозяйству и с детьми мне разве ёкаи управляться помогали? Ну, куда и к кому пойдёшь ты в Токио, дурёха? — сокрушённо-ласково обратилась к ней старушка, качая седой головой. — Я говорила ведь — наймусь в гостиницу прислугой. На первое время. Вот и еда с крышей над головой, — успокаивала Мегуми добрую женщину, напуская на себя беззаботный вид. — Я обязательно вам с Харуки и Аки напишу, как немного устроюсь на новом месте. — Только чтобы дала знать в письме, как у тебя всё складывается. — Минэко-сан перетянулась через низкий деревянный столик и нежно, по-матерински, потрепала Мегуми по голове. — О боги, дожили ведь. Ты — с твоими манерами, утончённостью и образованием, и прислугой работать, — покачала головой старушка, досадно прицокнув. — Всё же лучше «весёлого дома». Времена сумасшедшие, Минэко-сан. — Мегуми выпрямилась и встала на ноги. — Что поделаешь теперь… — С Харуки и Аки попрощаешься? — тяжко вздохнувшая Минэко-сан примирилась с решением Мегуми умом, но душа противилась отпускать её в чужой город, совсем одну, да ещё в такой неблизкий путь. — Да, конечно, как же без этого? — Мегуми слегка улыбнулась, но в следующее мгновение погрустнела, опустив голову. — Но, если я их увижу, обниму, мне будет труднее расстаться со всеми вами. — Так может, останешься с нами и никуда не уйдёшь? — не оставляла надежды Минэко-сан повлиять на Мегуми. — Поверь, дитя, ты нисколько мне не в тягость, так что прекрати себя относить к нахлебникам. — Старая женщина поднялась с пола и, подойдя к девушке, взяла за руки, бережно гладя ладони и пальцы. «Ками милосердные, а с руками-то у неё что стало от тяжёлой работы… будущий доктор, а руки как у крестьянки огрубевшие», — думала пожилая зеленщица с сожалением. Мегуми покачала головой. — Милая, ты ведь понимаешь сама, что никто не ждёт тебя в Токио с распростёртыми объятиями, — прибегла к этому последнему доводу Минэко. — Вы правы, Минэко-сан, — признала Мегуми очевидное, — у меня в Токио нет ни родных с друзьями, ни даже знакомых. Но я больше не могу оставаться в Айдзу… не могу быть там, где больше нет моих родителей и братьев. — Девушка крепко зажмурила глаза, скрывая навернувшиеся слёзы, и помотала головой. — Слишком много воспоминаний о ныне утраченном… — Значит, всё-таки уходишь, — пришлось Минэко-сан оставить свои старания отговорить Мегуми от её намерения, — но я хочу, чтобы ты твёрдо знала одно: тебя всегда здесь примут и никогда не прогонят. Мне ты такой же ребёнок, как Аки и Харуки. — Минэко-сан, спасибо, спасибо вам за всё, — Мегуми крепко обняла пожилую женщину, расцеловав в обе щеки, с надтреснутым голосом у девушки совладать получалось плохо, — мне правда нужно уйти, в Айдзу после всего мне вряд ли будет по силам обрести мир в душе. — Ну, если это тебе очень важно, — Минэко-сан коснулась губами её макушки, — могу только пожелать удачи и молиться, чтоб у тебя всё сложилось лучшим образом.       … В полном молчании Мегуми собирала свои вещи, в чём ей помогала Минэко-сан. Отцовские книги по медицине, рецепты лекарств, футляр с инструментами и документы. Одежды у Такани было и того меньше с обувью — всё, в чём Мизуки выпроводила дочь из дома тайным ходом, чтобы ломившиеся в дом семьи Такани вооружённые нелюди не увидели её — вряд ли целомудренные мысли бродят в головах таких представителей вида людского при взгляде на юную и красивую девушку. По паре таби и гэта, дзюбан, кимоно и оби, да танто для защиты самое себя — который Мегуми взяла в дорогу в первую очередь. И речи быть не могло о том, чтобы Минэко-сан отпустила Мегуми в такой дальний путь без нормального провианта. Минэко-сан не была бы сама собой, если бы допустила, чтобы по-своему дорогой для неё ребёнок — хотя в ушедшем январе месяце этому ребёнку исполнилось целых семнадцать лет, — практически выросший на её глазах, бродил по дорогам родной Японии и мучился от голода.       Мегуми ещё несколько раз по-родственному поцеловалась и обнялась с Минэко-сан, поблагодарила её за всё, взяла свой узелок с продуктами и покинула столь гостеприимно принявший её кров. Не пройдя и десяти сяку, она увидела запускающих в вышину неба оранжевого воздушного змея Харуки и Аки, которого сама же с ними смастерила в свободные редкие минуты. Не попрощаться с мальчиками она всё же не смогла. Подбежав к опешившим детям, она поставила узелок на землю и каждого расцеловала в обе щёки. — Мегуми, так ты правда уезжаешь? — совсем невесело прозвучал вопрос Харуки. — Мы тебя чем-то обидели? — вторил Аки. — Нет, мои хорошие, ничем вы меня не обидели. — Мегуми погладила детей по их всклоченным от игры волосам. — Я уезжаю в поисках работы и дома, где бы мы все смогли жить счастливо. Особая просьба — берегите бабушку. Она у вас золотой человек. — Большого труда Мегуми стоило не заплакать при упоминании Минэко-сан. Распрощавшись с детьми, она взяла свой узелок, перекинула через плечо длинную косу и двинулась в направлении Эдо, который теперь стал зваться Токио. Душа Мегуми была полна честолюбивых надежд, на её стороне молодость и трудолюбие с упорством. У неё и тени сомнения не пробегало, что её план может и не дать плодов.       Насвистывая песенку, чего раньше после битвы при Айдзу за ней не водилось, Мегуми шла в направлении Токио, стараясь поменьше наступать в грязь, чтоб не пачкать таби и гэта. Она даже не сразу услышала скрип колёс телеги, подъезжающей к ней сзади. Мегуми оглянулась. В ту же секунду личико её озарила улыбка, когда она узрела возницу — торговец свечами Кейго. Пожилой мужчина, всегда делавший для Мегуми восковые фигурки, ещё в пору её детства. — Кейго-сан! Ками-сама, как я рада нашей встрече! — Мегуми подбежала к повозке, едва ли не теряя гэта. — Ваши дела идут хорошо? — Здравствуй и ты, Мегуми-тян! — старик помахал ей рукой. — В Айдзу с работой стало тяжеловато, вот и еду в Эдо. Надеюсь, уж свечами торговать меня возьмут. — Я тоже собираюсь в Токио работу искать. Минэко-сан великодушна, но мне стыдно висеть камнем на её шее. — Мегуми подавила икоту. Минэко-сан с Харуки и Аки вспоминают, не иначе. — Уж мыть полы в гостиницы меня точно возьмут или как я мечтаю — помощницей доктора. Нам по пути. Если Вы будете рады взять меня попутчицей. — Решила Мегуми не ходить вокруг да около. — От чего ж попутчицей тебя не взять, дитя моё? Возьму! Только для всех ты будешь моей дочкой, чтоб до тебя никто не домогался, красавица. — Кейго жестом пригласил Мегуми сесть рядом с ним, девушка послушалась. «Все мои планы сбудутся, если мне будут попадаться такие люди как Кейго-сан и Минэко-сан. Надеюсь, мои будущие работодатели тоже проявят ко мне доброту», — думала Мегуми, пригревшись рядышком с Кейго-саном, который ловко правил двумя лошадьми, везущими товар и хозяина с его подопечной.