* * *
Школьный бал получился совершенно идиотским. Хуже, чем Стив мог себе вообразить, а он видел не одну неудавшуюся вечеринку. Ему не следовало туда идти, и нужно было удержать Баки, когда тот ввязался в танцевальный конкурс, объявленный ведущим. Но Ширли и вправду прекрасно танцевала, а Баки рядом с ней азартно сверкал глазами и выглядел таким счастливым, что Стив не мог отвести взгляд. И, конечно, это была его вина, что не предупредил, не заметил, как пол зала начал разъезжаться, открывая школьный бассейн. Не иначе как кто-то из обиженных поклонников девушки запустил механизм. Ширли оступилась первой, и пышная юбка схлопнулась над ее головой, как бутон диковинного цветка в сумерки, а Баки, сверкнув улыбочкой, шагнул вперед и следом окунулся в голубоватую воду, позабыв снять отцовские часы. А уж зачем нырнул туда Стив, он сам не слишком-то понимал. Он никогда не умел хорошо плавать, а в придачу ему на голову чуть не приземлился прыгнувший следом Дункан. Или Лоусон. Или сам директор школы? В веселой сутолоке, устроенной в воде, где можно было визжать и хвататься руками и ногами за соседа, все старшеклассники перепутались в пестрый клубок, и Стив чувствовал разбавленный водой запах пота и одеколона Баки и горячую ладонь у себя под мышкой, пока они выбирались на борт бассейна. А после отчаянно путался в полах халата по пути домой. Ему было жарко, а вовсе не уютно, и пот прошибал всякий раз, когда Баки, широко жестикулируя, приближался к нему. — Видел бы ты бардак, который творился в раздевалке. Я уложил троих, чтобы добыть одежду, — смеялся тот, и влажная майка так облепляла торс, что сквозь ткань были видны соски, а огромные чужие штаны то и дело сползали на бедра. Стив плотнее запахивал халат и старался думать только о том, как не помять аккуратно свернутые брюки и без ущерба просушить ботинки. Баки развлекался, напевая модную песенку, то и дело наступал на пояс халата, волочащийся по земле. Срезать путь через заброшенный сад Грэнвилей было не лучшей идеей. На улице Стив еще пытался держаться — не останавливаться, не пялиться, не ускорять шаг и не возмущаться слишком громко, чтобы не привлекать внимания, но когда они свернули с дороги, заросли колючих кустов вдруг пахнули удушливым ароматом, от которого перехватило горло, и свет луны, неразбавленный фонарями, залил дорожку невероятным серебром. Стив даже не почувствовал, как халат соскользнул с плеч. Баки неслышно подошел сзади, легко вернул одежду на место, и неожиданно хрипло прошептал: — Простудишься... — и тут же двинулся вперед к дому, продолжая мурлыкать мотивчик. Необъятные брюки сползли, открывая полоску кожи, а у Стива зачесались кончики пальцев и пересохло во рту, так хотелось прикоснуться к ямочкам на его пояснице. Казалось, ступив на садовую тропинку, они пересекли невидимый порог, попали, как в сказку, в другой, залитый лунным светом мир, где только и можно позволить себе мечтать о чем угодно. Песенка затихла, он очнулся и открыл сжатые до боли веки, чувствуя, что Баки опять стоит совсем рядом. — Идем, — сказал Стив. — Уже очень поздно. Но Баки не шелохнулся, только глубоко втянул воздух и поправил сползающий пояс брюк. И тогда Стив заметил, как Баки смотрит — тяжелым расфокусированным взглядом, словно пьяный, и его глаза кажутся почти черными в ярком серебряном свете, а от этого хочется плотнее завернуться в халат. Или снять его ко всем чертям. Бросить на грязную дорожку и будь что будет. Он сомневался, что Баки позволит ему замерзнуть. — Ты... — Я... — выдохнул Баки, и Стив начал подозревать, что во фруктовый пунш кто-то подмешал изрядную долю контрабандной выпивки, потому что голова вдруг пошла кругом, колени ослабли и теплый ласкающий ветерок пробежался от шеи до живота. — Ты пялишься, Баки. — Виновен, — тот взмахнул рукой, указывая на небо. — Но не больше, чем луна. Зачем она так светит? Даже мысли путаются. Особенно когда ты... такой. — Ты видел меня и менее одетым. — И пялился каждый раз. Просто ты не замечал. Стиву хотелось отступить назад, потому что в мерцающее перед глазами белое пятно вдруг вплыло лицо Баки, и было бы просто немыслимым, совершенно невозможным сейчас дотянуться губами до его щеки или тронуть запястье, нарушить хрупкую, волнующую, сказочную тишину, повисшую между ними. Новую. Невыразимо нежную. Невероятно правильную. Шаг вперед сделал Баки. Осторожно, как никогда раньше, положил ладонь на плечо и прошептал: — Не закрывай глаза. Поцелуй пришелся на кончик носа, потом скользнул по влажной коже, и сколь ни взывал Стив к своей решительности, сколь долго ни желал несбыточного, он замер, чувствуя, как губы Баки нежно прикасаются к его губам и кончик языка очерчивает контур нижней. И точно виновата луна, серебрящая ресницы Баки, и запах роз, и это место, иначе Стив так и не отважился бы ответить на поцелуй и коснуться рукой открытой кожи над поясом. В кустах неистово трещала цикада, и Баки, со вздохом отстранившись, вдруг кинулся вперед. — Эй, Стив, хочу бросить камень в окно дома Грэнвилей. — Не надо, мне нравится этот дом. — Да ерунда, в нем сто лет никто не живет. Смотри, стена едва держится. Но ты же слышал, если загадать желание и разбить камнем стекло, то оно непременно сбудется. Ты первый! — Откуда у тебя такие предрассудки? — фыркнул все еще ошарашенный Стив, глядя, как Баки выискивает подходящий камень. — Вроде бы взрослый человек… — Давай же! Стив пожал плечами, подобрал небольшой кусок гальки и с размаха отправил его куда-то в сторону зеленой, украшенной щербатой лепниной стены. Посыпались осколки, и Баки одобрительно хлопнул его по спине: — Точно сбудется! Что ты загадал? — Я так многого хочу, Бак, что нужен целый мешок камней. Хочу дожить до двадцати, надеюсь, получится. Потом до тридцати — вот тут не уверен. Хочу увидеть мир, побывать в разных странах, как мы мечтали в детстве. Переплыть океан, а лучше перелететь на самолете. Быть полезным и делать что-то важное. Выучиться на врача. Или стать настоящим художником. Или архитектором, ведь строить дома и мосты тоже прекрасно. Или адвокатом и защищать всех, кто нуждается в помощи. Или… — Я понял. Отличный план, Стиви, — Баки подкинул на ладони круглый голыш, а после прицелился, и звон показался оглушительным. — Вау! Третий этаж, вот это попадание! Прощай, последнее целое стекло. — А что загадал ты? — Если скажу, то не сбудется. — Нечестно, Барнс. Я же сказал. — Ты упертый мелкий баран, Стив Роджерс, и порой мне хочется расквасить твой нос, чтобы ты стал видеть что-то дальше него, — вздохнул Баки. — Ты всегда можешь это сделать, даже сейчас, тупица. Драться с тобой всерьез я не стану. Стив прихватил влажную ткань майки, слегка потянул, и Баки придвинулся близко-близко, возвращая ему запретный жар, волнующий запах и унизительную дрожь в коленях. — Я… — прошептал Стив, вставая на цыпочки, чтобы дотянуться до губ Баки. — Я знаю… иначе ты не позволил бы. Это было двадцать восьмого июня.* * *
С тех пор они обходили дом Грэнвилей десятой дорогой, будто его и вовсе не существовало. В новом веке люди с сайтами знакомств и вечерами пятиминутных свиданий вволю посмеялись бы над тем, сколько времени прошло между их первым поцелуем и вторым, уже не неловким и трепетным, а страстным, жадным, обещающим продолжение. Целых два месяца, полных недомолвок, многозначительных взглядов и случайных прикосновений, душных, липких летних ночей и мрачных, глупых, а порой смелых или совсем непристойных мыслей. Два месяца пути друг к другу по новой дороге, оборвавшейся в ущелье. И дом Грэнвилей, как и вся жизнь Стива, рухнул в ту же пропасть. Очнувшись, он не позволял себе произносить его имя. Даже в мыслях не обращался и во сне командовал себе «Проснись!», когда видел его лицо, или смутный призрак улыбки, или мчащийся по перевалу поезд. Распахивал глаза и лежал в полной темноте, следя за негаснущим красным огоньком ноутбука. Но вот он — старый дом, переживший не одно поколение смертных и за последние восемьдесят лет заимевший еще больше трещин. По случайности или прихоти судьбы так и стоящий меж двух заборов новостроек, в месте, где клочок земли стоит дороже, чем небольшой самолет. И снова рассеянный свет фонарей — не желтый, белый. Фасад, расписанный косыми буквами и грубыми ругательствами, и лепнина стесалась от дождей и времени почти под ноль, от каменной кладки высоких печных труб остались лишь почерневшие пни на поржавевшей крыше, и дыры в ней зияют, как после бомбежки. Но дом стоит, стянутый по периметру железными тросами, с травой, пробивающейся сквозь камни фундамента даже в декабре, с заколоченными перекошенными окнами и торчащими обломками водостоков. Стоит. Черт. На сто лет старше него самого. И Стиву хотелось узнать, сохранилась ли внутри хоть одна дверная ручка. Смешно. Но кусок крепкого металла в пальцах сейчас не помешал бы. Пока он ждет. Ведь ангелы не врут, так? Круглый камень сам ткнулся в ногу, Стив подобрал, размахнулся, не целясь, бездумно отправил его куда-то вверх под самую крышу. Издали прилетела пронзительная трель телефона, несколько голосов наперебой кричали поздравления какой-то Марси, и Стив посетовал, что веселая компания не уронила на асфальт бутылку. Звук битого стекла пришелся бы как нельзя кстати. Он ничего не загадал — да и зачем? — просто хотел бы услышать. Потребовалось налечь плечом на большую двустворчатую дверь, чтобы взломать десятилетиями утрамбованный в щели мусор и корни невысоких кустов, растущих прямо у порога. Стив шагнул в темный мертвый дом, и в ноздри немедленно набился запах плесени, пыли и тяжелой кирпичной крошки, посыпавшейся с потолка. Он оказался знакомым до боли, как в подвалах его детства, и Стив был вовсе не уверен, что влага, осевшая на ресницах, капнула с потолка. Деревянные доски пола местами прогнили до дыр, и тяжелые завесы паутины свисали с балок и перил, как штандарты победителей, а толстая цепь — напоминание о громоздкой люстре — спускалась с третьего этажа в центр большого холла. Если бы Стиву позволили выбрать, то лучшего места для жизни он не нашел бы. Он осторожно присел на третью ступеньку старой лестницы, та натужно скрипнула, прогнулась, но не треснула. Огладил остаток изящной бронзовой решетки перил и вдруг насторожился, услышав мягкий шорох, а за ним следующий. Должно быть, он потревожил крысиное гнездо под лестницей, или летучие мыши облюбовали балки второго и третьего этажа еще в начале прошлого века и теперь негодовали, обеспокоенные чужим присутствием. Когда шею сжало, словно тисками, он едва успел вскочить и нагнуться, чтобы перекинуть нападавшего через себя. Человек в бесформенной куртке с натянутым на голову глубоким капюшоном полетел вперед, плавно приземлился на ноги и замер в боевой стойке, сжимая в кулаке короткий нож. Стив вскинул руки открытыми ладонями вверх: в конце концов, он здесь незваный гость, и глупо было бы надеяться, что заброшенное здание не облюбовал какой-нибудь бездомный бедолага или целая группа нелегальных иммигрантов. — Простите за вторжение. Незнакомец молча подбросил нож замысловатым движением, вновь поймал его за рукоятку. — С Рождеством. Я не причиню вам вреда, клянусь. Просто хотел увидеть, что здесь внутри. С этим домом у меня связаны важные воспоминания. Бродяга поигрывал лезвием, ловя его на лету то правой, то левой рукой. То была обманчивая легкость — в движениях скользила уверенность, наигранная простота финтов явно отточена практикой, и блестящий в полумраке клинок был призван лишь отвлекать внимание, пока его владелец изучает непрошенного гостя, внимательно обшаривая глазами от ботинок до самой макушки, и только выбивающаяся из-под капюшона прядь шевелилась от дыхания, подтверждая, что перед Стивом стоит не призрак, не потусторонняя сущность, а живой человек. Спустя целую вечность тот сказал глухим, чуть надтреснутым голосом, нечетко выговаривая слова, будто только что проснулся или долго молчал и с непривычки его язык и губы двигались с трудом. — Воспоминания… Для многих роскошь или проклятие. А для тебя?