Новый закон

      Зима, все ещё не желая уступать место весне, опять укрыла расквашенный двор снегом. Тихо везде, даже в гулких коридорах. Редкое явление, так что можно спокойно сидеть и писать всю эту уродливую канцелярщину. Выдумывать учебные планы, которые должны были быть сданы ещё осенью. Отчитываться о применённых методиках и отвечать на письма родителей, впервые за несколько лет вспомнивших, что у них есть ребёнок.       Если приходилось работать с кем-то, из всех сотрудников Ральф предпочитал Крёстную. Она не лезла поговорить за жизнь, не дышала перегаром в ухо, роняя пепел на бумаги, не жаловалась и не скулила, а просто делала свое дело. Молча и качественно. В то же время, при всём своем несомненном профессионализме, она была суха и бездушна, как мороженая треска.       Ральф ещё шуршал листками писем и планов, когда Крёстная, пойдя к окну, открыла форточку и спросила:       — Вы не возражаете, если я закурю?       — Не знал, что вы курите, — удивлённо заметил Р Первый.       — Очень редко, — сухо ответила женщина, — в исключительных случаях.       — Курите, — он опять занырнул в таблицы, пытаясь свести воедино посещаемость с успеваемостью.       Крёстная отвернулась к окну. Высокая, худощавая, с королевской осанкой и в идеально отутюженной блузке — против света её можно было принять за молодую девушку.       — Скажите, вы считаете, это нормально, когда ваши воспитанники признаются вам в любви под окнами?       Ральф всё ждал, когда же его коллеги начнут прикалываться над этим ночным происшествием. Но прошло уже несколько дней, а все молчали, словно никто ничего не видел и не слышал. А это было весьма странно, так как Стервятник в ту ночь орал таким дурным голосом, что мёртвые восстать должны были, а стены замироточить. Потом он, конечно, понял, что все просто перепились в зюзю, а некоторые активно «обсуждали и применяли» статьи, пункты и подпункты нового закона. И только он и Крёстная из всех воспитателей были в ту ночь трезвы на своем боевом посту.       Ральф отложил ручку и достал свою порцию кислородных палочек.       — Относительно нормально, в определённый этап их жизни.       — Что вы имеете в виду? — Крёстная держала в пальцах длинную коричневую сигарету, как-то очень необычно изогнув запястье руки.       — Странно, что вы об этом спрашиваете, — ответил Ральф. — Кто-то обязательно решит, что он влюблён в своего наставника или наставницу и будет добиваться внимания, насколько смелости и выдумки хватит. А кто-то будет страдать молча.       — Но вы мужчина, а он не девушка.       — Это не меняет сути, — вздохнул Ральф, — если бы наши воспитанники всё время находились в смешанных группах, то, конечно, на мою добродетель больше бы покушалось девчонок. Это просто перекос от длительной изоляции парней и девушек друг от друга, не более того.       — Заключение основано на личном опыте? — старуха докурила, но не спешила выкинуть окурок.       — Да, — Ральфа начинал напрягать этот разговор. Для него ситуация была очевидной, и непонятно, что в этом такого невероятного увидела Крёстная с её-то педагогическими знаниями подростковой психологии.       Женщина выкинула окурок и захлопнула форточку. Р Первый наблюдал, как она спокойно собирает свои бумаги и папки со своего стола и, чуть помедлив, поворачивается к нему.       — Вас эта ситуация развлекает?       «Что ты хочешь услышать от меня, старая сука? Где ты видишь проблему? Если я, переживший здесь два выпуска, её не вижу».       — Только слегка, — улыбнулся Ральф и прикурил.       Крёстная постояла, словно обдумывала его ответ, взвешивала все за и против и, попрощавшись кивком, вышла из учительской.

***

      Птички щебетали. Зелень вилась по стенам. Фиалки цвели, Луис оскорбленно кололся, орхидеи бесстыже выворачивали свои лепестки. Торчу на стремянке, как перст, воткнутый в треснутое небо потолка. Чем же мне его удивить, етишкины пассатижи! Идей никаких — просто абсолютный ноль, арктика.       — Дети, — каркаю с верхотуры, — что идёт после цветов и песен?       Мои варнаки заворочались, Бабочка и Дорогуша как всегда щипаются и дуются.       — Текила, — рявкает Дракон.       — Слёзы, — делает томное лицо Ангел.       Господи, твоя воля. У кого я спрашиваю?! У сирых и убогих.       — Свечи, — шепчет Слон, прижимая к груди резинового жирафа, обсосанного до такого состояния, что на нём уже ни одного пятнышка не осталось.       — Свечи, какие к лешему свечи, — качаю насест и бешусь от безыдейности, — куда их втыкать? В зад…       И тут до меня наконец дошло. Слон уже залился слезами, а я слетаю его утешить. Ну конечно же свечи! Что же ещё?!       — Слоник, пупсик ты мой фиалковый, не плачь. Ты помог Папе, как никто, в этой оранжерее убожеств.       Я удивлю его банальностью. Ведь ты же сам сказал, что сначала попробуй все известные методы, а значит, ужин при свечах вполне вписывается в эту концепцию. Осталось только обеспечить свободный от народа Кофейник, деликатесы и напитки.       В моих погребах имеется только продукт личного изготовления, а потому надо идти к летунам. Отсутствие любопытных носов мне гарантируют Хозяин и его заместитель. Договорюсь.

***

      Летучий отряд доставил мне необходимые ингредиенты. Дорого, но я не бедствую. Шакал в своих складах необходимых вещей нашёл покрытый благородной патиной подсвечник. Осталось только назначить дату.       Высылаю Коня на разведку. Он возвращается с докладом, что Р Первый у себя — дверь открыта. Выползаю в общий коридор. Вторник, основное сборище гудит на первом — базарный день. Торги, сделки и натуральный обмен. Ногу крутит — погода меняется. Волоку тающие кости, дверь нараспашку, но я всё равно стучу, прежде чем войти.       Ральф сидит за столом, подперев голову рукой, и читает какую-то потрёпанную книженцию. Сажусь на визитёрский стул и улыбаюсь, колено прогнозирует усиление ветра и мокрый снег. Терплю. Он молчит и смотрит куда-то сквозь меня, в детстве Сфинкс баловался такими сквозняковыми туманными взглядами. Неприятно.       Переворачиваю книжку и читаю название вслух: «Профилактика девиантного и аддиктивного поведения у подростков».       — Познавательное чтение, — умиляюсь и кладу книгу корешком вверх.       — Что ты хотел?       Можно, конечно, рискнуть и выложить всё, что я хочу и как именно, но, боюсь, мои желания срезонируют с монографией на столе воспитателя. Сегодня не самый лучший день для этого. Нога предупреждает о понижении атмосферного давления.       — Приглашаю вас на ужин в субботу, в девять, — отставляю орхидею подальше от лампы, ей жарко, и запускаю палец в горшок — есть ли у неё влага. — В Кофейнике.       — Форма одежды — смокинг? — со вздохом уточнил Ральф.       — Не смею вас ограничивать.       — Кто будет ещё?       Не понимаю нордического спокойствия Р Первого. Я морально был готов к тайфуну, крикам про собачьих детей и прореживанию моей изжеванной шевелюры. К вопросам о степени моего охреневания, беспардонности и наглости.       — Вы и я, only, — левый угол рта ползет в неуместную улыбку, но я придерживаю щеку пальцем.       Ральф берёт ручку и, пролистав до нужной даты в ежедневнике, размашисто пишет — 21.00 Коф.       — При свечах? — наконец-то я вижу проблеск интереса в глазах воспитателя.       — Безусловно, — подтверждаю и встаю, колено подозрительно притихло, похоже, к вечеру выглянет солнце.       Откланиваюсь и шаркаю на выход, чувствуя, как мне под лопатку втыкается острый взгляд Р Первого. Пока иду, думаю о возможности воздушного поцелуя, но потом решаю, что это мне не к лицу — пошлость. Репертуар Рыжего.