Новый закон

      Ральф ушел в себя, погрузился в глубины личных воспоминаний. Это всё вино. Очередная ошибка. Вино, накрывшее темной волной прожитого, отобрало от меня пристальный взгляд чёрных глаз. Он смотрит и не видит или видит кого-то другого, не меня. Как будто выпил Лунной дороги и уплыл по реке.       Беру Ральфа за руку и опять ошибаюсь — это рука в перчатке. Рука, которой никто не видел и никто не знает, есть ли она и жива ли. Музыка, вино, рука — чего ещё не хватает в моем перечне промашек? Нога незамедлительно напомнила о себе ежом колючей проволоки, воткнутым под колено. И я, чуть не упав от внезапной судороги, хватаю Р Первого за локоть.       Он сказал фразу, а у меня такое чувство, что ударил под дых.       — Что вы сейчас сказали, Р Первый?       — la maladie d’espoir…       — Что это значит?       Он отвечает, но не мне, а всё тем же каким-то своим, скрытым за непроницаемой маской, переживаниям, и я тяну руку, чтобы снять этот покров с лица Ральфа. Да кто ж мне даст. Мою хрупкую лапу сжимают тиски черной кожи, ещё терпимо, но сожми чуть посильнее — и я взвою.       — Болезнь надежды.       Я уже это когда-то слышал. Очень давно, в детстве. Это что-то связано со старшими, чьи клички уже истлели на стенах Дома: Мавр, Гиббон, Седой, Череп и горбатый — Хромой.       Но темно в конце строки…       Мне нужно узнать, но тут распахивается дверь, и в Кофейник вваливается Рыжий. Мать его, Рыжий! В пижамных штанах в цветочек, шлепанцах и подтяжках поверх замызганного корсета.       — Джентльмены, — сдергивает свой котелок Рыжий и отвешивает поклон Ральфу, — вынужден прервать ваше уединение.       — Что так? — Р Первый возвращается в своё первоначальное, ироничное настроение и, лязгнув зубами в сторону цветной крысы, подсечкой усаживает меня к себе на колено. — Мы ещё не закончили.       В этот момент я вдруг понял, как же я люблю Рыжего, просто слов нет таких в моём скудном лексиконе, чтобы выразить ему свою благодарность.       Глава второй, пошкрябав свою татуированную физию, выговорил:       — Сюда идут Акула и Крёстная с моральной зачисткой. Пока оборону держат твои птенцы, изображая эпилептические припадки, и Сфинкс с Табаки, но надолго их не хватит.       Я прямо физически ощущаю, как в Ральфе зарождается чёрная воронка бешенства, и его злость поднимает все крошечные волоски по моему телу дыбом. Прошитый электрическим разрядом ярости, я и не уследил, как меня пересадили с колен на стул.       Чёрный Ральф идёт к выходу, и я наблюдаю, как Рыжий пригибается и сжимается, сдвигаемый с места бешенством воспитателя.       — Спасибо, — Р Первый легонько хлопнул Рыжего по плечу, но того вжимает в стену, — пост сдал.       Дверь прощально скрипит, свечи трещат, а мы в лёгком ахуе смотрим друг на друга.       — Пост принял, — сипит цветная аппликация на стене.       Отклеившись, Рыжий перебрасывает свои телеса за стол и хватает мой недопитый бокал. Хлещет элитное винище, как воду, — чем растворяет мой краткосрочный порыв любви и всепрощения.       — Чуть не обоссался, — сообщает мне Рыжий, протирая запотевшую оптику, — по сравнению с Ральфом наш Шериф просто нежная овечка. Как вы с ним живёте?       Крыса уже жует всё подряд, не утруждая себя вилкой.       — Ух, блин, нервничаю, — хватает бутылку и доливает, капая на скатерть. — Что за гадость вы пили, Стервятник? У меня весь язык в мурашках!       — Поставь бутылку, — бью падлу по грязным лапам, — не для тебя куплено.       Рыжий не обижается, хищно накинувшись на клубнику, не забывая при этом закидывать в пасть оставшиеся креветки. С ним-то ничего не случится, его желудок гвоздь переварит.       Насытившись и щелкнув подтяжками, крысонька озаряет меня своим прибором ночного видения.       — Что ты сидишь, курочка моя, Ральф передал тебя моей заботе. Можно сказать, с рук на руки, — радостно лыбится хитрая моська напротив. — Я готов утешить тебя, мой жесткокрылый друг, встряхнуть твои унылые кости и облобызать все нежные места.       Двух средних пальцев на руках мне катастрофически мало, и я добавляю пинок в крысячью голень.       — Не для тебя цвету. Мечтать не вредно.       — А хотеть?       Пора проверить, что там творится в гнезде и коридорах, узнать, что с Р Первым.       И мне надо поговорить со Сфинксом и Шакалом, может, они помнят, что значит эта болезнь надежды.       Задуваю свечи и выдёргиваю свой лапсердак из-под серой спины. Прихватив двумя пальцами, осматриваю, сколько осталось вина в бутылке, а Рыжий уже облапил меня за талию и томно пыхтел где-то в пупок. Вывернуться без потерь не получилось и приходится всаживать когти в шею горе-любовника, который уже успел расстегнуть мою рубашку и ремень на брюках.       — Хотеть даже полезно, — плюю в красную макушку, выкручиваясь из цепких крысиных лапок, — тем более руки-то у тебя целые! — лягаю стул, на котором сидит Рыжий, и он, не удержав равновесия, падает на пол, утащив меня за собой.       Не знаю, что подумали вошедшие в Кофейник Акула с Крёстный и Р Первый. А что можно было подумать, увидев двух полуголых подростков, при условии того, что я оказался сверху в расстёгнутых штанах, а Рыжий держал меня локтем за шею?! Наличие свидетелей не лишило его пошляцкого настроя, и эта гадина прогундосила:       — Посторонние — покиньте помещение.       Пегий помятый Акула, фыркнув, обернулся к строгой и на удивление спокойной Крёстной.       — Напридумывали черт знает что! С постели сорвали.       — Разберитесь, — это уже Ральфу, который посторонился, пропуская директора и девчачью цербершу.       Прямая, как палка, Крёстная, прежде чем выйти из Кофейника, остановилась возле Ральфа и как-то странно посмотрела на него. Мне не нравится ее взгляд, с каким-то предупреждением. Я вынужден наблюдать весь этот спектакль, сидя на Рыжем и отбиваясь от блядских пальцев, елозящих по моему торсу.       Дверь хлопнула, и мы остались втроём.       — А вы молодцы, — усмехнулся Ральф, — время даром не теряли.       Рыжий, оборзевший в корень, не даёт встать, держа меня за ногу.       — Ну, не буду мешать, — вздыхает воспитатель.       Скотина — Рыжий уже дергает молнию у меня на брюках, и мне приходится дать ему хорошенькую оплеуху, чтобы вернуть в чувство. Разбитая в кровь губа крысы меня даже радует, и я могу наконец встать с пола и застегнуть рубашку. Попутно не отказываю себе в удовольствии пнуть Рыжего в бедро, но он уворачивается. Пока я выплёвываю из себя все доступные выражения в отношении вожака второй и в очередной раз пытаюсь правильно застегнуть рубаху, возвращается Р Первый.       — Забыл кое-что, — говорит он и, притянув меня к себе, обняв и удерживая за волосы, целует. Да так, что у меня потолок кружится и падает, и я тоже падаю на пол, когда Ральф разрывает поцелуй и объятия.       — Зря, что ли, брился, — поясняет Р Первый Рыжему, уронившему очки и челюсть, — спокойной ночи, мальчики.