Новый закон

      Грусть и экзистенциальная тоска овладела моими мыслями и членами. Черная Птица окружила себя защитным кольцом из своих приёмышей и не даёт мне ни одного шанса остаться с ним наедине. Сплю в обнимку с заветной бутылкой, надеясь, что невидимый Бахус, поющий песни и ведущий хороводы, поклонник вина и покровитель всевозможных плотских союзов, не откажет мне в маленькой просьбе.       Пока моя стая фильтруется в Могильнике, решаю спрятать свою стеклянную «лампу алладина», а то расколотят — и прощай мой уговор с Дионисом.       Сначала думал сховать бутыль в нашем толчке, но потом все-таки потопал в учительский — там редко кто бывает. Безопасней. Проверяю наличие синюшных посланцев «феникса» — вроде чисто. Только Мертвец кемарит на кафельном полу у раковин — молодец. Есть с кого взять пример. Этот парень все ещё не теряет надежды заболеть.       Прячу джина и присаживаюсь к патлатому.       — Дрыхнешь?       — Ну. А ты чё не на осмотре?       — Уже.       От мертвячих сигарет отказываюсь, я такие не курю, слишком крепкие, а тот ничего, садит одну за одной. И хоть бы, гад, кашлянул разок на радость докторам.       — На западном фронте без перемен, — констатирует Мертвец, осматривая мой пожухший вид. Даже шиповник на моей щеке потускнел и вот-вот начнет опадать.       — Не теряй надежды, брат, — утешает меня, но я полон плохих мыслей, — на твоей стороне молодость, пыл, страсть! — выдыхает горький дым мне в нос. — Ральф против тебя — пшик.       — У Ральфа опыт, сила и власть, — уныние не отпускает меня.       — Ты еще вспомни, что у него Чёрная рука, которой нас в детстве старшие пугали.       — Да, — детские воспоминания немного подняли мой тонус. — Помнишь, ночью она идёт за теми, кто не спит, — Чёрная рука с Зелёными глазами. А почему с зелёными?       — А хэ-е-зе, — смеется Мертвец. — И какой у Ральфа опыт? Когда он, по-твоему, целовался-то в последний раз? Он же из Дома не вылезает.       — В субботу.        — Да? И как это было?       — Охренеть, как это было! — укладываюсь на ногу Мертвеца, чтобы видеть потолок, весь в разводах от протечек и полотнищах вековой паутины. — Стервятник потом минут десять в себя приходил и до сих пор с мечтательной рожей порхает. Мне эта картина по ночам снится.       — Возбуждает? — хрипит мне в ухо состайник.       Тыкаю факом в мягкое пузо. Вот так сидишь и думаешь, что с нормальным человеком общаешься, ан нет, крыса есть крыса, даже если он твой друг. Молчим. Я — уныло. Мертвец гоняет какую-то мыслишку в закопчённых чертогах своего разума.       Дохлый тушит бычок о раковину и, поправив мои double vision, говорит:       — Короче, у тебя два пути: первое — иди к Ральфу и говори, что тебе без Стерва жизнь не мила боле, а Р Первому такие развлечения по должности не положены.       — Ты представляешь, что со мной чернорукий сделает? — я аж привстал, но холодная мертвецкая лапа кладёт меня обратно.       — Что он с тобой сделает? Ничего, максимум стукнет разок и выгонит, — рассуждает Мертвец. — Зато он задумается о правильности своего поведения. Это важно.       — Ты в своём уме? — уточняю у синевласого. — Стукнет и выгонит — это вариант light, а максимум — это он поимеет меня с особой жестокостью за неуважение к педагогическому труду вообще и к его персоне в частности!       — Тоже неплохо, — философски заключает Мертвец, не давая мне рта раскрыть. — Ты в любом случае в выигрыше. Выебет — пойдёшь к Стервятнику и скажешь, что ничего там особенного нет. Нечего слюни пускать.       — А если есть?       — Ва-аще хорошо, и тебе в кайф, а Птице скажешь, что его объект страсти вероломный и неверный мужчина.       — Ну ты, бля, оптимист! Стервятник мне глаза ногтями выковыряет и съесть заставит, — где-то слышится подозрительный пакетный шелест, и я нервно кошусь по сторонам. — А второй вариант какой?       — Иди в третью и дави на гнилуху Стервятнику. Типа Ральф опытный мужик, ла-ла-ла, а ты, Папаша, в этих делах ни о чём, нулёвый. Р Первому будет скучно, а я готов преподать науку любви, по-дружески, почти бесплатно.       — К Ральфу идти ссыкотно, — разгоняю чад, синий опять дымит мне в лицо.       — Это да, — соглашается мой советчик, — я бы тоже зассал. Но любовь требует жертв, — желтые от табака пальцы оглаживают мой корсет. — Как насчёт уделить немного любви и жертвенности своему состайнику от вожака?       — Только чтобы квалификацию не потерять, — предупреждаю Мертвеца.       — Исключительно ради этого, — серьезно соглашается он, пряча от меня потолок за водопадом косичек.

***

      Пришла пора проверить запасы моих зелий, порошков и самосада, надо восполнять дыру, пробитую в бюджете званым ужином. Ральф ходит к нам на уроки, как всегда присутствует в столовой, но ни словом, ни взглядом не обозначит, что между нами что-то было. А я, как нервная институтка, краснею и бледнею при одном воспоминании.       Разливаю продукцию по бутылкам, кручу пахитоски и фильтрую настойки. Готов ли я к логическому продолжению затеянной мной заварушки?       Не знаю и думать не могу, потому как у меня начинают перья выпадать и всяческая эпидерсия на теле приключается.       Влезаю на насест, требую кальян и скрываюсь в клубах дыма от любопытных глаз моих пташек. В который раз кручу фильм субботнего вечера. Помню до того момента, как Р Первый вернулся в Кофейник, потом сияющий провал и руки Слепого, щупающие мою голову.       Как бы оно ни было — я всегда держу своё слово. А я обещал Р Первому хороший чай, значит, надо напроситься в гости.       Третий день дежурю в коридорах в попытке выловить Ральфа, но он постоянно то на пару со Щепкой, то под локоток с вцепившейся, как клещ, Душенькой. Обложенный воспитателями и учителями и пристальным вниманием старой карги — Крёстной, как волк флажками. Уже начал подумывать о возможности просто открыть кабинет своей отмычкой и ждать в компании орхидеи и дивана-утешителя, когда, возвращаясь из библиотеки, увидел нашего воспитателя в одиночестве.       Ральф стоял у окна перед директорским офисом, что-то читая в свете тусклого дня. Он развернулся ко мне раньше, чем мое приближение можно было бы назвать нарушением личного пространства.       Приподнимаю цилиндр в приветствии. В ответ получаю надменно-ленивый поклон.       — Помнится, я обещал вам вкусный чай, — опираюсь на трость на расстоянии шага и вытянутой руки. — Когда будет удобно?       Если бы всё случилось тогда, в тот вечер, опьянённый мудрым бордо, в мягком свете свечей и в необычном состоянии Ральфа — это одно, а сейчас, когда я вижу его опять в костюме с вертикальным заломом между бровей и испытывающим взглядом, мне становится страшно.       Тень, как всегда, прячется по углам и за дверцами шкафов, убегает по потолку в паучьи сети и молчит. Только мороз по коже.       Ральф осматривает меня с ног до головы. Говорят, взглядом можно раздеть, но меня не обнажают, а наоборот — меняют мою сущность, одевая в иную. Что-то добавляют и наращивают. Спине становится тяжело, и хочется сгорбиться, втянув голову в плечи, а и без того слабую ногу выворачивает наружу. Хочу сказать: «Прекратите!»       За спиной зевнула дверь директорской, и глаза, вызвавшие мои метаморфозы, отвлекаются. Я перевожу дух, возвращая себе свой облик вместо навязанного.       — Только чай? — спрашивает Ральф, кивнув кому-то прошедшему мимо.       Я несколько обескуражен такой постановкой вопроса. За спиной опять кто-то вышел, а Р Первый в один скользящий шаг сократил расстояние и, приобняв за талию, обжёг дыханием ухо.       — А как же танцы?       Етить колотить! Шутить изволите? Какие танцы с моей костяной ногой?       — Если вас удовлетворят танцы в рамках «пяточка-носочек и ручки-фонарики», — принимаю правила его игры и скалю зубы, — я готов прямо сейчас.       — Ну что ты, Стервятник, — Ральф прижимает меня к себе ещё крепче, и мне становится жарко, — ковырялочка не мой уровень.       Перекрутил меня в каком-то пируэте так, что я только каблуками чиркнул старый паркет и оказался лицом к стоящей у двери Крёстной. Карга смотрела на нас, сощурив глаза и поджав тонкие губы.       — Только страстное танго, Птица, — понятно, спектакль разыгрывается для инспектора по чистоте нравов. Мне без разницы, если я получаю то, что хочу. Соглашаюсь с игрой, предложенной воспитателем, и прижимаюсь скулой к выбритой щеке.       — С хорошим партнёром — всё что угодно, — мурлыкаю в ответ, жмурясь в стёкла Крестной.       Железная леди Дома пренебрежительно цыкнула и зашагала к лестнице на третий этаж, а я млею и таю в приятном тепле, уцепившись за плечи Р Первого.       — Не увлекайся, — насмешливый голос возвращает меня к действительности, а сильные руки раскручивают в исходное положение. И я опять на расстоянии шага и руки, а он у окна со своими бумагами.       — Опасно с тобой чаи распивать, Стервятник, — говорит Р Первый, перебирая свои записи, — то дамы засаду устроят, то директор мне дырку в боку сейчас вертел, за ваши однобокие утехи. А на днях Рыжий заходил, дуэлью мне угрожал, если я не прекращу с тобой внеучебное общение. Сказал, умирает без бессовестных глаз твоих, усталых рук и насмешливых губ.       Так. Чувствую, в Доме будет труп. Предвижу, сегодня точно устанут руки мои, украшая коридоры крысячьими кишками, и пламенное сердце я готов отведать насмешливыми, блять, губами.       — И что с Рыжим? — вежливо интересуюсь, с точки зрения оставил ли Ральф мне поживу.       — Дней пять сесть не сможет, — стряхивает с подоконника кусочки осыпающейся штукатурки воспитатель, — а так целенький. Вон, сам посмотри.       Со стороны Могильника, припадая на обе ноги разом, враскоряку, как матрос после кругосветного плавания, к нам приближается Рыжий.       — Будь с ним поласковей, — со всей серьёзностью просит меня Р Первый. — Всё-таки он из-за тебя пострадал.       Выглянувший в коридор Акула просит Ральфа зайти к нему зачем-то, а я остаюсь ждать, пока до меня доползёт эта вожаческая гнусь второй комнаты, так и не получив ответ на чайный вопрос.       — Что с тобой, Рыженький? — подпускаю в голос радушия и нежности.       — Звездец какой-то, Птица, помоги до спальни дойти, — виснет у меня на руке и, приволакивая ноги, стонет, как неупокоенный дух. — Знал бы, что так будет, ни за что не пошел бы.       Неподдельные страдания Рыжего несколько смягчают мой мстительный порыв.       — А что ты ждал, когда попёрся туда? Что тебя на руках носить будут, а?       Мы уже у двери второй. Стены вокруг вопиют рубенсовскими формами безголовых диан и венер. От души прикладываю к косяку крысиные телеса, не особо заботясь об их сохранности.       — Бля, Стервятник, ты что! — кряхтит Рыжий, — Я к заднице притронуться не могу, а ты мной стены полируешь.       — Хули к Ральфу ходил, скотина?       — Я не суицидник, — шипит Рыжий, держась рукой за груди одной из фресок, — мне уколы назначили. Какие-то зверские витамины третий день колют. Я, блин, ем стоя. Жопа вся в желваках синяя.       Так. Чувствую, в Доме будет труп. Найдут тело воспитателя, умершего от неизвестного яда, добавленного в чай.       Ободряюще хлопаю Рыжего по плечу и передаю в руки Москита с настоятельной рекомендацией беречь своего вожака и прикладывать капустные листки к больным местам.       Что же, уважаемый Р Первый, чувство юмора и мне не чуждо. Лечу к себе, распугивая коридорный люд злодейской ухмылкой и угрозой быть сглаженными моими бесстыжими глазами.