Новый закон

      Ральф сидел в учительской в полном одиночестве. Давно уже прозвонили на ужин, и скоро будет сигнал к отбою, а он всё так же сидел за столом, рисуя бесконечные треугольники, квадраты и прямоугольники. Ему не давала покоя мысль, что он сопричастен к исчезновению Крёстной, что под влиянием приторного вина бывшего директора он окончательно перешел на сторону воспитанников и сдал «своих». Его не отпускало видение Стервятника, пишущего заявления об увольнении за свою, как оказалось, родную бабку.       Раз за разом Ральф спрашивал себя, где были его глаза, когда фамильное сходство было не только в чертах лица, но и в манере говорить, жестах, и даже в том, как эти двое держали сигарету. Невероятное упорство, упрямство, хитрость и изворотливость в достижении своих целей — это тоже была их семейная черта.       Он изжевал уже четвёртую сигарету, так и не закурив ни одной.       Но где она? Где хотя бы тело, чёрт побери? Он не верил в добровольный уход этой дамы. А ещё эти подмигивания, рукопожатия, многозначительные взгляды от Ящера, Шерифа и Гомера, поздравления его с победой над старой грымзой. Если он упорно не мог отделаться от видения маленьких чёрненьких ниндзя, бегающих по кабинету воспитательницы, то что, интересно, представляли себе его коллеги-мужчины? Может, топор в затылке старушки, а он в роли Раскольникова, или удушение мегеры гитарной струной, расчленёнка канцелярским ножом? Беспредел какой-то!       Треугольники складывались в пирамиды, те в свою очередь в ромбы, ромбы образовывали параллелепипеды, которые вливались в кубы, а стройной картины произошедшего в его сознании не получалось.       Он выкинул очередную переломанную сигарету и, удивившись, что за окном так темно, вышел из учительской.       Коридорные ответвления Дома не бурлили ночной жизнью, а были пустынны и тихи. Чем ближе был выпуск, тем спокойнее становилось в Доме, в отличие от предыдущих лет. Не было тягучего, липкого ощущения надвигающейся катастрофы, но и абсолютного умиротворения тоже не было. Это была какая-то третья реальность, и, чем она обернётся, никто не знал.       Пыльный, абсолютно знакомый кабинет, в котором он мог ориентироваться с закрытыми глазами. Очередное полнолуние и куча вопросов, не имеющих ответов. Горбоносая тень обрисовывалась рядом бесшумно и, как всегда, неожиданно.       Ральф молчал, заключённый в сумрак своих мыслей, Стервятник наблюдал серебряную монетку луны, бегущую по волнам облаков.       — Шикарная ночь, — проронил Папа Птиц.       — Для чего? — немного помолчав, спросил Ральф.       — Например, чтобы раскурить кальян и выпить зеленого чая.       Ральф знал, что если обернётся, то увидит резную колбу подле дивана и изящные армуды на подносе.       — Я пришёл поблагодарить, — Птица легонько прихватил рукав рубашки, — а вы что подумали?       — Ничего, Рекс, — со вздохом ответил Ральф, позволяя отвести себя к журнальному столику.       Птица что-то чирикал, рассказывал и порхал белыми длинными кистями рук, наливая чай высокой струёй, чтобы напиток красиво пенился и остывал.       Воспитатель не слушал. Ему было всё равно. Всё равно до такой степени, что это можно было бы сравнить с болезненной апатией. Он принудил, заставил себя сосредоточиться на том, о чем болтал, заполняя вакуум комнаты, Стервятник.       — Табаки торгуется как старый еврейский ростовщик, но в конце концов сделка состоялась. Вам понравилось?       — Что? — Ральф смотрел, как Стервятник раскуривал кальян, выдыхая густой, молочного цвета дым.       — Подсвечник, — Птица выдохнул дым через ноздри, — вы не слушали меня.       Он протянул мундштук воспитателю и сел рядом на подлокотник, как на жердочку, держа двумя пальцами стаканчик за «талию».       — Разве это не тот подсвечник, что был в Кофейнике?       Стервятник прикрыл веки, отдавая должное наблюдательности Р Первого.       — И ты опять являешься в мой кабинет без спросу, ходишь босиком, суешь свои ледяные ноги мне под бок, — Ральф откинул голову на диванную спинку и затянулся густым ароматным дымом. — Одно утешает, что ты в одежде, а не в травмирующем мою ранимую психику эротическом белье.       — Ещё не вечер, — многозначительно хмыкнул гость, меняя чай на кальян. — В Доме на нас сделаны ставки.       Хозяин кабинета молчал. Стервятник помедлил и, не дождавшись вопросов, продолжил:       — Спорят о сроках, когда я встречу рассвет с вами под одним одеялом: сегодня или несколько дней спустя.       — То есть вопрос уже решён, — подытожил Ральф, — моё согласие не требуется.       — Абсолютно, — кивнул Птица и уверенно развязал галстук воспитателю, — думаю, так вам будет легче дышать.       Вода в кальяне бурлила, двое курили, постепенно погружаясь в состояние восточного кейфа, и не спеша пили приятный, горьковатый чай.       — Я храплю, — разглядывая потолок, сообщил Ральф.       — У меня в Гнезде двенадцать человек. Они храпят, сопят, стонут, чешутся и не только, — Стервятник скосил янтарный глаз на, как ему казалось, расслабившегося мужчину. — Одоро-акустической симфонией меня не испугаешь.       — У тебя двенадцать на ладан дышащих задохликов, — невозмутимо парировал Р Первый, — а я в меру упитанный в самом расцвете сил. Я рычу, как лев в пещере, пихать меня локтем в бок, свистеть — бесполезно. Я во сне могу сам так отпихнуть, что наутро поведу тебя в лазарет.       — Тогда, может, нам стоит заняться чем-нибудь более приятным, нежели просто сон и храп? — тонкие пальцы расстегнули измятую за день рубашку. С манжетами пришлось повозиться, мешали собственные длинные ногти, но вторую руку Ральф подал сам. И Стервятник снял с нее часы, положив их на стол рядом с чайником.       — Шашки? Или тебе ближе карты? — предположил Ральф.       — Почему бы нам не продолжить урок танго, но в иной плоскости?       Волосы у Птицы были распущены, но он поднял руки и стал ловко заплетать косу, привычно подхватывая боковые пряди.       — Чтобы не мешали, — ответил он на вопрошающий взгляд Ральфа, — вдруг локтем придавите, больно будет.       — А боль другого рода тебя не волнует?       — Посмотрите в заднем кармане, а то руки заняты, — попросил Стервятник, не отвлекаясь от своего плетения.       Ральфу пришлось наклониться и практически уткнуться носом в подмышку Папе Птиц, чтобы дотянуться до кармана. Пока он обшаривал птичьи закрома, Стервятник легонько потёрся носом о его висок, чуть ощутимо поцеловав в щеку.       — Я думал, вы его с Рыжим оприходовали, — Ральф кинул на диван гелевый тюбик, который уже потерял всякую надежду быть использованным по назначению.       — Я же не попрекаю вас Душенькой, — возмутился Стервятник и перелетел к воспитателю на колени, — что вы мне всё Рыжим тыкаете! Мало ли у кого, что, с кем было.       — Я к Душеньке ближе чем на метр не подхожу, с чего ты вообще взял?! — удивился Ральф и попытался вернуть Птицу обратно на насест подлокотника, но не тут-то было. Стервятник вцепился в шею и рубашку, и отодрать без потерь его стало невозможно.       — Как же не было, — передразнил парень, — а конфеты? Кто её угощал?       — Я эти конфеты и с твоей бабкой ел, и с Шерифом, и с Овцой — и ничего, — оправдывался Ральф, абстрагируясь от прохладных рук, бесстыдно путешествующих по его животу и груди. — А ты вот с Рыжим…       — А я вот с Рыжим наступал на горло собственной песне, — Стервятник каким-то образом ухитрился выглядеть возмущённым, обхватив коленями бёдра Р Первого.       — Да ну? — Ральфу удалось отодвинуть Стервятника от себя на несколько сантиметров.       — Ну да, — едко подтвердил Птица. — Надо же было реабилитироваться после моего божественного явления в розовых кустах. Пришлось ходить на практические занятия в крысятник.       — Право, не стоило, — высказался воспитатель, пока юноша губами считал его пульс на шее, — такие жертвы! У тебя есть ещё табак?       — Вы курить собрались? — закатил глаза Стервятник. — Сейчас?       Ральф встал, и Птица съехал с его ног на пол, но упасть ему воспитатель не дал, подхватив за пояс и усадив на своё место.       — Вы куда?       — Побреюсь, а то будешь на утро как Слепой, — дверь ванной хлопнула, и послышался звук льющейся воды.       — Что значит «буду как Слепой»? — дверь распахнулась, и Ральф в отражении увидел порозовевшего Стервятника. — Вы что там с ним в Наружности делали? У него же БП!       — Тебе виднее, — согласился Р Первый, размазывая пену по лицу.       — Не хотите ли вы сказать, что Слепой такой стёсанный от вашей щетины?!       — Я хочу ещё кальян, — Ральф скоблил подбородок станком и, наблюдая пристальный взгляд бесовских птичьих глаз, искренне радовался, что у него безопасная бритва.       Даже несколько лет спустя, вспоминая, что произошло потом, Ральф испытывал целый коктейль смешанных чувств. В бокале той ночи было много всего. Стыд и неловкость одного, от молодости и неопытности. Сомнения и неуверенность второго в правильности происходящего и беспомощные взывания к рассудку внутреннего голоса, быстро глохнувшего под натиском ласк Большой Птицы. Сладострастие и горечь неминуемого расставания, неуверенность, контроль до последнего старшего и бесшабашное отчаяние псевдоюного.       — Да прекрати ты уже сомневаться, Чёрный Ральф, — прошипел Стервятник, лёжа на груди воспитателя, — твоё тело даёт ответ на все вопросы.       — Тот не мужчина, кто слушает только желания своего тела, — голосом с легкой хрипотцой, от которого птичье сердце болезненно стукнуло в горле, а потом ухнуло вниз, как с вышки, ответил воспитатель.       Ральф перекатился, подминая под себя тонкокостного главу гнездовища. Он с болезненным пристрастием вглядывался в лицо перед собой.       — Пожалуйста, — скривив лицо в неприятной гримасе, попросил Стервятник, — так надо.       — Зачем? — тёмные глаза Ральфа перетряхивали оперение Птицы, просеивали мысли и поступки, взвешивали и отмеряли.       — Чтобы Дом принял тебя как меня, — Стервятник притянул к себе лицо воспитателя, расчёсывая его волосы своими длинными пальцами, — чтобы тебе было не сбежать, не уйти ни в одном из кругов. Понимаешь?       Ответить Ральф не успел. Все его слова склевала хищная птица, не позволив больше ни думать, ни что-либо контролировать.       Темнота Дома плотоядно облизнулась, наблюдая этих двоих, смотрящих и погружённых друг в друга, и отвернулась, укрыв их непроницаемым пологом ночи. Спрятала от посторонних глаз и ушей, не позволив никому помешать, потревожить и разорвать союз. Всё это должно было случиться ещё десять лет назад, и другой должен был привязать упрямого к серодомным стенам. Но тогда чернорукий был слишком силён и своенравен, а у горбатого хромого ангела было слишком мало времени. За эти годы дыхание Дома по-потихоньку истощило волю, незаметно ломая и переделывая Ральфа под себя. Дом ничего не прощал и не забывал и всегда добивался того, кого хотел.       — Стервятник, если ты ещё раз сдёрнешь с меня одеяло, то будешь спать на полу, — предупредил Р Первый.       — У вас оно какое-то маленькое, — промычал из-под бока Птица.       — Нормальное оно, — Ральф перевернулся набок и подгрёб к себе угловатое тело, пахнущее его же туалетной водой с примесью горьковатых трав и дурманящего дыма. — Просто не рассчитано, чтобы в него заворачивались как в рулет.       — Всё равно не спим, — сказал Стервятник, — давайте кальян сделаю, вы же хотели.       Ральф отпустил парня, усмехнувшись про себя возвращению к официальному «вы» от интимного «ты».       Принеся кальян, Стервятник обнаружил воспитателя, свесившегося с постели и ищущего что-то на полу.       — Где твои брюки? — спросил Ральф, поднимая с полу то свою рубашку, то чёрную водолазку, то разные носки.       — Зачем они вам? — спросил папаша, накладывая угольки и подкручивая клапан.       — Хочу посмотреть, в чём ты сегодня явился меня совращать, как-то я упустил этот момент, — мужчина наконец нащупал мягкие потёртые джинсы.       Птица пожал плечами и занялся табаком; ничего не найдя, Ральф уселся к спинке кровати. И Стервятник вздохнул с сожалением о том, что он не может чувствовать себя обнаженным так же непринужденно, как Р Первый.       — Я разочарован, — сказал Ральф, принимая трубку, — розы были чудо как хороши.       Стервятник уложил голову на бедро Ральфу, укрывшись одеялом.       В доме кто-то с гиканьем и дурашливым хохотом пронёсся по коридору сначала в одну сторону, потом обратно.       — Какой-нибудь параолимпийский забег у логов, — прокомментировал скачки Папа Птиц.       Одна рука воспитателя лежала на колене, и кисть в перчатке расслабленно висела над лицом птахи. Стервятник потянулся, вспоминая ощущение этих рук на спине: теплой, слегка шершавой одной — очень живой, и другой руки — гладкой, ни живой ни мертвой.       Передав мундштук, Стервятник легонько потянул за перчатку, желая её снять. Рука тут же сжалась в кулак.       — Почему, — спросил Птица, переворачиваясь и садясь напротив Ральфа, — что вы боитесь показать?       — Моя рука тоже предмет спора?       — Нет, — улыбнулся Стервятник, — но перчатка всегда надета, и никто не знает, что под ней. Может, у вас протез?       — Нет. Гранатовый был вкуснее, — попытался перевести тему Р Первый.       Птица обхватил руками согнутую ногу воспитателя и уложил подбородок на колено.       — Покажите руку, что с ней? — Стервятник легонько водил ногтями по бедру вверх-вниз.       — Скажи, где Крёстная? — не выпуская мундштука, спросил Ральф.       — Не могу.       Увесистая фига, сложенная из трёх чёрных пальцев, уткнулась в нос Большой Птице. Рассмеявшись, Стервятник куснул Ральфа за коленку, за что тут же поплатился, оказавшись на животе с закрученной за спину рукой.       — Что я должен сделать-то? — Ральф выдохнул дым в ухо пленнику. — Как ты сказал? Крылья пообломать, да?       — В основном перья повыщипать, — Стервятник закрутился, пытаясь уклониться от проверки парности рёбер. — Я боюсь щекотки, — взмолился вожак третьей спальни, — не надо, пожалуйста.       — А как же Дом узнает о произошедшем, если ты будешь молчать, словно монашенка в келье? — изумился Чёрный Ральф. — Там за дверью, наверное, все уже синие от напряжения услышать хоть что-нибудь. Так что приступим, — Ральф отыграл первые такты Кармен на боках Большой Птицы, — не стесняйся, Стервятник, больше страсти!       Курильщик наблюдал нервного Табаки и задумчивого Лэри с заведёнными под лоб глазами, который приник к кружке, приставленной к облезлой стене. За стеной было тихо. Конь топтался рядом, встряхивал хвостом и ковырял прыщи на лбу и щеках.       — Ничего не слышу, — просипел Лэри, — может, они спят или он выгнал его уже.       — Дай сюда, — Шакал потребовал слуховой инструмент, но не успел приложить его к стенке.       — Хватит, — стонал в голос Стервятник, — не могу…       Публика переглянулась и сглотнула. Курильщик обжёг руку о собственную покрасневшую щеку. Конь, Лэри и Табаки приникли к стенке, затаив дыхание.       — Ральф, я всё, сейчас умру, — задыхался голос за стеной.       — Что он ответил? — прошипели хором Лэри и Конь.       — Что от этого никто не помирал, — быстро проговорил Табаки, азартно блестя глазами. — Сам напросился.       Обернувшись к подошедшим, Табаки замахал рукой, приглашая присоединиться.       — Готовься, Сфинкс, — вытянул губы в трубочку Шакал, — у меня много желаний.       — Порнография какая-то, — смущенно затопал каблуками Конь, — как я теперь ему в глаза смотреть буду.       С той стороны неслись стоны, охи, крёхи и мольбы, которые иногда прерывал низкий голос Ральфа. Время от времени в стену, судя по всему, ударял бортик кровати, и это вызывало очередной прилив крови к пунцовым щекам Курильщика, смущённые покашливания Лэри и Коня.       — Всё, пошли спать, — раздраженно сказал Сфинкс, наблюдая довольную физиономию Табаки и кривую лягушачью улыбку Бледного. — Завтра получим информацию из первых уст.       — Ох, не знаю, — причитал Шакал, следуя за Лэри, который, как всегда, не мог светить ровно, а скакал с фонариком словно мартовский кролик, — смогут ли эти уста что-нибудь сказать. Охрипнет птичка, если всё будет в том же темпе.       — Лэри, твою маковку, свети нормально, — шипел лысый кот, мрачно предчувствуя богатую фантазию вредного Табаки.       — Я всегда вам говорил, что чёрный носят те, в ком кипит вулкан страстей, — не унимался Табаки, влезая на общую кровать и спихивая на Лорда одежду, развешенную по спинкам, — кипят гейзеры порочных желаний, а цветом они пытаются загасить это пламя, жгущее их изнутри! А там двое: чернокрылый и чернорукий. Конечно, Птице с Ральфом не совладать, но в этом есть определённый шарм, пикантность, острота.       — Ненавижу, — простонал Лорд, погребённый под футболками и свитерами. — Убейте его, и я заплачу вам золотом по весу тушки!       — Как ты можешь спать, дорогуша, — довольно квохтал Шакал, — когда нашего Стервятника там и в хвост и в гриву!       Грозовой глаз Лорда выглянул из-под болотного рукава нового свитера Горбача.       — Я смогу спать, даже если Стервятника будут ошкуривать прямо у нас в ванной, — свирепо сообщил красавец стае.       — Жестокий ты человек, но что с тебя взять, порождение ящерицы, — хихикал Табаки, возясь в подушках, — жабья кровь, хладнокровный. А ты посмотри на Курильщика — тот горит, полыхает, как степной пожар. Не знаю, сможет ли уснуть, бедняжка, или его надо в душе тушить.       — Ох, что они там делали, страшно представить, — вещал Шакал, нависнув над Лордом, чтобы тот не пропустил ни одного слова. — Трещали кости, рвалась плоть, кровь лилась рекой, или что там в таких случаях льётся и брызжет?       — Хватит сочинять, Табаки, — шикнул Слепой.       — Как можно, когда с твоими друзьями там такое вытворяют?! — возмутился Шакал и осёкся на полуслове, разглядев какого-то странного вожака на краю кровати.       Табаки аккуратно подполз к Слепому сзади и обстоятельно обнюхал щуплую фигуру, для верности ощупал голову и плечи.       — Какой-то ты не такой, — бормотал Шакал, разглядывая расчёсы на щеках своего вожака. — Ты так нам и не рассказал, что с тобой Ральф делал в Наружности все эти дни.       — Кстати да, — оживился Сфинкс, — вернулся и молчишь.       — Уверены? — туманные глаза Слепого обвели замерших состайников. — Может, я лучше скажу, что Ральф не делал, так будет короче.       — На хрен, — выдохнул Сфинкс, сверкнув зелёными глазищами, — спать.       На удивление возражающих не нашлось, и все быстро улеглись, только Слепой остался сидеть и улыбаться, завесив половину лица темной занавесью немытых волос.