Новый закон

      День просыпался хмурый. Небо было плотно затянуто клубами облаков, что давало надежду на долгожданный дождь. Но пока было тихо, и только пыльный ветер катал шуршащие пакеты и мелкий мусор по безлюдному двору.       — Что опять? — недовольно проворчал Стервятник, лежащий в одеяле, словно куколка тутового шелкопряда.       — Кошмар ты храпишь и свистишь носом, как паровоз, — хриплым со сна голосом ответил Р Первый, таща угол одеяла на себя.       — У меня искривлённая носовая перегородка, — не сдавался парень, — и это не повод тыкать пальцем в почку пятый раз!       — Надо было с вечера сказать, — бурчал утренний Ральф, — я бы тебе выправил его в одно касание.       После непродолжительной борьбы воспитателю удалось ухватить край, чтобы, дернув посильнее, выдрать себе кусок.       — Уговор был проснуться под одним одеялом, — напомнил Ральф в прищуренный глаз в потёках туши, — а я всю ночь сплю как сиротка — в собственной кровати, ютясь на краешке.       Птица сморщил клюв и, подождав, пока Ральф опять задремлет, тихонько положил свои холодные руки ему на живот. Мужчина со свистом втянул воздух через зубы от неожиданности. Стервятник довольно ухмылялся.       — Были бы мы правоверные, я бы с тобой развёлся, — высказался Р Первый, хватая бесстыжую руку, путешествующую под одеялом, — храпишь, ноги вечно холодные, макияж растёкшийся.       — В стае никто не жалуется, — скалил зубы Стервятник. — Правоверным нужно делать обрезание, но, говорят, в этом есть определенная прелесть.       — Ты так не считаешь? — Ральф повернулся на бок и оказался нос к носу с Большой Птицей.       Стервятник уставился на Ральфа во все глаза, но тот хранил молчание, и только по напряжению уголков рта можно было догадаться, что он прячет улыбку.       — Да ладно, — Стервятник сел и скосил глаза влево, прокручивая в памяти вчерашний вечер и ночь. По непроизвольным мимическим реакциям лица Ральф мог бы сказать, что именно вспоминает светловолосый парень.       — Нет, не может быть, — тряхнул растрёпанной косой Птица.       — Уверен? — воспитатель подпустил в голос змея искусителя.       И тут Стервятника накрыли сомнения, и он попытался запустить зонд-разведчик, но, пока шла беседа, Ральф предусмотрительно плотно упаковался в одеяльную броню, и с наскока пробить оборону не получилось.       — Вас одолели муки совести и стыд? — ехидно поинтересовался Папа Птиц, после очередной попытки добраться к телу своего партнёра. — Очень своевременно.       — Мне эти чувства вообще не знакомы, — отозвался Ральф. — Иди мойся, от тебя веет развратом, как из квартала красных фонарей.       — Бывали? — парень расплёл разлохмаченную косицу.       — Доводилось.       Осуждающий взгляд поборника нравственности хлестанул Ральфа по щеке, опять напомнив ему о пропавшей Крёстной.       — Даже знать про это ничего не хочу, — безапелляционно заявил Стервятник.       — Ну почему же? — изумился Ральф, глядя на парня снизу вверх. — Я столько лет ждал случая с кем-нибудь поделиться увиденным, опробовать новые подходы, и вот ты здесь и так категоричен.       — Не надо мне этих срамных подробностей, — Стервятник скинул руку Р Первого, продвигающуюся по его бедру. — Мне Гнезда и дивана с Габи на перекрестке за глаза и за уши хватает.       — Ты посмотри на него! Приступ утреннего ханжества?       Стервятник молча перелез через белый одеяльный бруствер, намеренно понаступав острыми коленками и локтями куда только смог.       — Сволочь, — просипел Ральф и перетащил Птицу обратно к стене, — не пощажу.       — Это ужасно, — Стервятник состроил скорбную мину, но впечатление портила довольная улыбка, которая тут же угасла, когда он понял, что сейчас начнётся сеанс терапевтической щекотки.       — У меня всё болит, — попытался отбиться Птичий Папа. — Я могу умереть.       — Не всё, поверь мне, — Ральф пробежался пальцами по беззащитной спине, — есть ещё некоторые недоработанные места, а помереть я тебе не дам. Откачаю.       Стервятник попытался воззвать к совести, к сочувствию в конце концов, напомнил, что многие ещё спят, а вот обслуживающий персонал может подумать, что тут кого-то насилуют. Пытался расслабиться и прикинуться ветошкой, чтобы ни на что не реагировать.       Ральф отвечал, что сострадание он давно утратил, он чёрств и безжалостен — не так ли о нём говорят в стаях? Персонал Дома привычен ко всему и ни на что, кроме своих обязанностей, не отвлекается, а то, что кто-то там ещё спит, ему вообще глубоко фиолетово.       Издав последний протяжный всхлип, Стервятник закатил глаза и обмяк на постели. Ральф подождал, но парень не подавал признаков жизни. Пошкрябал пятку, поводил пальцем по нежной коже под коленом — Птица лежал, вытянув шею.       — Убил мальчонку, — констатировал воспитатель, — замучил.       Сев к стене, мужчина засёк время, сколько выдержит свой спектакль его гость.       — Пора начинать реанимацию, — проскрипел вожак через минуту, — кончаюсь, отхожу.       — Виу-виу, — ответил Ральф, не двигаясь с места, — скорая едет — пробки.       Стервятник сел и, отплевавшись от собственных волос, посмотрел на мучителя искрящимся злобно-весёлым взором.       — Садист, изверг, инквизитор и опричник.       Ральф согласно кивал и качал черной рукой, соглашаясь с «любовными» эпитетами.       — Живодёр, палач, ирод, варвар, — иссяк Стервятник. — И что ты там мне заливал про обрезание?       — Ты бы видел своё лицо, — рассмеялся Р Первый, позволяя Птице усесться к нему в объятия.       Отдышавшись от утреннего повторения выученного за ночь постельного танго, Птица, лизнув плечо Ральфа, позвал его в душ.       — Потру вам спинку, а то когда в последний раз её вам мылили.       — Слепой неделю назад, — на полном серьёзе отвечал Р Первый, вставая с разорённой кровати и, подняв одеяло, накинул его на птаху. — А до него иногда просил Душеньку.       — Да что ж такое-то! — шипел Стервятник, выбираясь из-под одеяльного покрова. — Опять? Что значит Слепой?       — То и значит, — отвечал Ральф из-за дверцы шкафа, где искал чистые полотенца, — Слепому, конечно, трудно поначалу было. Он и ростом ниже, и не видит, пока всё ощупал, пока нашёл, где тереть, и всё такое. Но у него очень чуткие, нежные руки.       Закрыв шкаф, Ральф обнаружил побледневшего Стервятника за дверцей, кусающего губы и с подозрением глядящего на воспитателя.       — Что, Рекс, против Слепого слабо пойти? Ты же сам сказал, мало ли, что, у кого, с кем и когда было? — ввернул шпильку Р Первый.       Птица смотрел в упор, в очередной раз пытаясь разобраться, что из сказанного правда, а что очередной стёб воспитателя. Но Р Первый был прилежным учеником, и искусству, как изводить двусмысленностями других, он прекрасно научился у своих же воспитанников.       — Не слабо, — мрачно проскрипел Стервятник. — И сколько можно-то мне Рыжего поминать?! А про Лорда я уже объяснял, он в тот вечер со своей девушкой повздорил и в карты играл паршиво.       — Конечно, — соглашался Ральф, легонько толкая в спину злящегося вожака Птиц по направлению к ванной. — Разве я что говорю?       Сидя на диване уже полностью одетый и расчёсывая влажные волосы, Стервятник наблюдал за привычным, повседневным Ральфом, сидящим за своим столом, листающим ежедневник и жующим неприкуренную сигарету.       Привычная вертикальная складка между бровей, жесткий воротничок рубашки, — ничего от того, что было ночью. Всё спрятано, упаковано под официальную одежду. Ни страстей, ни пристрастий. Ни шуток, ни подколов, когда казалось, что это воспитатель молодой парень, а сам Стервятник замшелый рак-отшельник, которого вытряхнули из плесневелой, треснутой раковины и, забавляясь, катали по песку.       Ральф поймал изучающий его взгляд Большой Птицы, и Стервятник, который своими колдовскими глазами мог кого угодно переглядеть и заставить смутиться, отвернулся и покраснел.       — Мне пора.       Ральф кивнул, отпуская Птицу из своих владений, который только делал вид, что нуждается в разрешении от воспитателя, соблюдая дневную субординацию.       — Рекс, — окликнул хромающего к выходу Стервятника, — надеюсь, я не зря страдал и мёрз всю ночь и мне что-нибудь перепадёт от выигрыша.       Стервятник зыркнул через плечо, от эмоциональных жестов воздержался, но дверью хлопнул от души так, что стекла жалобно брякнули.