Имя мое - память

Македония, Эгес, 336 до н.э. Тонкая ткань обвивает изгибы ее тела. Она настолько искусно сделана, что просвечивает все родинки и изъяны тела. Говорят, что ее соткали прямо из воздуха, и это был подарок дорогой Афродиты. Хотя много, что болтают, особенно люди. Персефона очень любила бывать среди простых смертных, особенно, когда наступала весна, и все поклонялись ей. Наблюдать за чужой жизнью всегда истинное удовольствие, особенно, если ты сама причастна к изменениям в их быте. Весной все просыпалось, мир приобретал совершенно иные краски, но сердце ее разбивалось на это время. Кажется, она уже привыкла к тому, что каждый раз, год за годом, ей приходиться чинить то, что казалось бы совсем нельзя привести в порядок. Люди почему-то верят, что разбитое сердце не склеить, а разлука еще никому и никогда не шла на пользу. Персефона так же думала, когда пришел срок вернуться из подземного царства. Думала, что не сможет быть прежней, но всего лишь несколько шагов по цветущей земле, и сразу же ее сердце оттаивало. Любовь — это самое сложное, что придумали боги. Она не понятна простым смертным, и уж тем более совсем непонятна тем, кто жил на Олимпе. Она была подобна тонкой материи, такой эфемерной и такой непрочной, всего лишь одно неверное действо и она уже рвется. К сожалению, починить ее почти невозможно, как бы искусна не была, но все равно стежки будут видны. Даже богам не дарована вечная любовь, их чувства так же остывают, как и вера в них самих. На земле много, чего сейчас происходило. Кажется, люди совсем не могут без войны, им нужно обязательно убивать друг друга, чтобы реки крови залили все, возможно, во всем виноват Арес, ведь ему так нравится наблюдать за всей этой суетой, тем более, его так воспевает юный царь Македонии. Персефона огляделась по сторонам. Она ощущала беспокойство и тревога разрасталась опасным ядовитым цветком внутри. Она обернулась, положив руку на грудь. Нет, ей показалось, что темная тень стоит позади нее. Это всего лишь игра света и не более того. Слезы выступили на глазах. Почему она всегда ощущает себя такой слабой, когда возвращается из Царства Мертвых? Почему без Аида ей кажется, что у нее словно нет больше крыльев? Возможно, поэтому, когда начинается весна, она такая непостоянная, словно снова скоро вернется зима. Мама говорит, это от того, что она постоянно переживает, срывается и желает вернуться домой. — Это не твой дом, — строго говорила Деметра, поглядывая на дочь. — Там мой дом, — возразила слабо она. — Мой дом там, где Аид. Мой муж и возлюбленный. — Он не твой дом, — снова повторила Деметра. — Ты рождена для света, ты не создана для тьмы. — Я люблю его, — проронила виновато богиня. — И это моя главная ошибка, что я в свое время не объяснила тебе, что нельзя доверять многим богам, — Деметра отпила вина. — Я должна была тебя уберечь от него. — Он никому не причинил вреда, — Персефона потупила взгляд. — Никто до этого не пал жертвой его очарования. — Да, но ваш союз против правил, — Деметра замолчала. Она хотела было еще что-то сказать, но решила, что пока не стоит. Лучше промолчать, но это не означает, что она не оставит свои попытки вразумить дочь. Аид ей совсем не пара, и в этом сомнений у Деметры не было. Персефона помнила тот миг, когда увидела перед собой Аида. Тогда ей показалось, что сердце ее дважды совершило кульбит, оно билось так часто, что она подумала, будто все же боги смертны. Это было совсем не так. Бог может умереть лишь только тогда, когда его предадут вечному забвению: люди перестанут приносить жертвы, восхвалять, обращаться в своих мыслях. — Что за прекрасное создание, — начал он, улыбаясь. Его улыбка совсем не была лучезарной и теплой, скорее мрачной и угрюмой. Но это тронуло Персефону, и она не стала уходить. Она была такой юной и наивной даже по меркам своей бессмертной жизни. Они ничего не знала о том, что такое любовь, и о том, что она может придти вот так сразу же. Всего лишь несколько мгновений, и уже первые её зернышки растут в груди. Персефона не поняла это в тот же миг. Кажется, для того, чтобы в ее голове появилась эта мысль, должно было пройти время. Не месяцы и совсем не годы, но Персефона боролась с теми чувствами, что охватывали ее все сильней и сильней. Все случилось еще до того, как Аид предложил ей попробовать гранат. Всего лишь пару зерен оказалось на языке, и только когда она прокусила их зубами, ощущая сладко-кислый вкус, у нее закружилась голова. — Моя милая, — это первое, что она услышала после того, как очнулась. Персефона была в теплых руках Аида, он гладил ее по голове, шептал что-то. Смысл сказанного до нее не особо доходил, но ей казалось, что он поет ей. Убаюкивает, словно ребенка. Персефона снова закрыла глаза, ощущая покой. Такое с ней происходило лишь только в детстве, когда мама пела, держа ее в руках. — Все хорошо, — прошептал он. — Так иногда бывает. — Я такая слабая, — тихо сказала она, как ребенок, который заболел. — Я такая бессильная. — Это скоро пройдет, — ответил Аид. — Скоро все пойдет. Странно, но она до сих пор не может найти объяснение того, что случилось в тот день. Деметра пыталась привести доводы, сказав, что Аид ее обманул, когда дал попробовать зерна граната. Но Персефона не слушала ее. Она вернулась домой, когда он смог отпустить ее от себя. И только стоило Аиду разжать пальцы и разомкнуть объятья, она ощутила в душе пустоту. Персефона поднялась с зеленой травы, бросая взгляд на Аида. Он, словно в миг изменился. Его суровая улыбка стала какой-то иной, а глаза не светились злостью. — Я искал тебя всю свою жизнь, — сказал измученный Аид. — Пойдем со мной. — Нет, — отрезала она почему-то. Он не стал настаивать, просто сказал уходить, и что будет ждать ее завтра. Она обернулась три раза, когда покидала поляну, где вроде бы изменилась ее судьба. Она все рассказала матери, но та вместо радости выразила лишь только гнев. Она кричала и метала все вокруг, назвав дочь глупой, раз она съела гранат. Но пути уже обратного не было. На следующий день Персефона ушла с Аидом. Боги решили, что они будут вместе полгода — люди не должны оставаться без лета и весны. Это было самое ужасное решение, которое можно было принять, но поделать с этим ничего нельзя было. Если бы не довод Аида, что он не будет давать людям урожай из недр земли, всем пришлось смириться. Нет урожая — нет подношений. Нет жертв, значит боги мертвы и забыты навсегда. Тот миг, когда Персефона слилась с Аидом, она словно начала дышать. Ее не беспокоил мрачный мир, в котором жил возлюбленный. Она научилась принимать все, что было связано с ним, и Аид всегда был благодарен за это. По началу жизнь после света шокировала Персефону. Она не привыкла к этому, но все же этот удивительный мрачный мир очаровал ее. Персефона запомнила, что царство мертвых ведут несколько троп. Души и живые гости заходили через три двери: у Тенарского мыса, у итальянского озера Аверн и в Пилосе. Через реку Ахерон, отделяющую мир мертвых от преисподней, пришельцев перевозит хмурый Харон. Теней радушно встречает трехглавый пес Цербер — запускает гостей внутрь, но уже никого не выпускает. Подружиться с ним было практически невозможно, да и Аид был против того, что Персефона подходила к нему. Цербер слушал лишь только его одного, и даже жена для него не была авторитетом. Персефона оставила все попытки, решив, что не все рады ей в этом мире. Иногда она присутствовала перед тем, как души представали перед судом Миноса, Эака и Радаманта, которые были наделены полномочиями судить поступки людей. Если тяжкие грехи не обнаружены, душа делает глоток из реки Леты, навсегда забывает прежнюю жизнь и отрешенно бродит по бескрайнему полю, где цветут прекрасные асфодели. Великие грешники, совершившие тяжкие преступления, обречены терпеть мучения на берегах реки Стикс. Впрочем, мученикам дается возможность вымолить прощение у жертв и тоже поселиться на лугу с асфоделями: раз в год души всплывают на озере Ахерусия, где встречаются с теми, кого обидели. Все это стало частью ее жизни. Такой важной и такой значимой, что когда в первый раз ей пришлось покидать Аида, то Персефон испытывала боли в сердце. Оно просто разрывалось на куски, и с этим ничего поделать было нельзя. — Что с тобой? — спокойный голос матери отвлек юную богиню от ее размышлений. — Ничего, — она покачала головой, совсем не собираясь делиться с матерью своими страхами. Она снова закрыл глаза, вспоминая свои дни в мрачном царстве. Все переставало иметь значение, когда она находилась с Аидом. Все блекло перед все поглощающей страстью, которая принадлежала лишь только им. Она была его, он был ее, и все остальное могло подождать. — Ты счастлива? — как-то спросил ее муж. — Да, я очень счастлива, — прошептала она, уткнувшись носом в его грудь. — Я очень счастлива с тобой. — Ты не жалеешь, что я так поступил когда-то с тобой? — О, вовсе нет. Он улыбнулся и у нее все сжалось внутри от этой улыбки. Аид провел пальцем по ее щеке, и Персефона затрепетала. Она всегда пылала рядом с ним, как земля, которая начинает гореть после долго засухи. Любовь Аида была спичками, способными разжечь ее так, что остановить ее было почти не возможно. Она смотрела на него. Они были так похожи и в то же время абсолютно разные: их судьбы, мысли перекликались свой портретной схожестью и в диалоге сливались триумфальным водопадом в одну равновесную реку, хотя сознание их происходило из абсолютно разных вод: он — рассудительный, сдержанный, серьезный и в тоже время бесстрашный тогда, когда дело доходило до исполнения. Она — эмоциональная, движимая импульсами, замороженная страхом перемен в действительно важных решениях. Они неслучайно встретились. Они дополняли друг друга. Они истинная пара друг для друга, и это никто не сможет отменить. — Что же, там у людей происходит? — поинтересовалась Персефона у мужа, ведь он всегда слышал, что твориться над его царством. — Говорят, юные цари Македонии решили устроить поход на Персию, — Аид провел пальцами по темным кудрям. — Говорят, что снова будет война, но не наших многострадальных землях. В любом случае, чтобы на самом деле не происходило, но я буду все так же растить цветы под землей, чтобы они однажды смогли пробиться на свет. Я делаю это в честь тебя, моя дорогая. — Ты настолько сильно меня любишь? — поинтересовалась она. — Да, — выдохнул он В это «да», куда больше вмещалось в чем в любые другие слова. Это столько для нее значило, столько дней грело ее, когда над землей дули порой холодные ветра. Перефона жила полгода с этим словом «да», словно другого выбора у нее совсем не было. — Ты моя королева, и так будет всегда, — он сжал ее пальцы, прижимая их к губам. — И это никто никогда не отменит. — Даже, если люди придадут нас забвению, найдя себе новых богов? — Да, — снова выдохнул Аид. — Всегда? — Всегда. Я должен тебе о кое-чем рассказать. — Расскажи, — попросила она, заглядывая в его темные глаза. — Я хочу все услышать. Он рассказал о том, как его слуги сделали для него зелье, позволяющие душе вечно путешествовать по миру, возрождаясь каждый раз в новом теле. Она слушала его внимательно, но совсем не понимала, к чему такие страхи. Они — боги, и они вечные. — Я боюсь, что однажды все превратится в пепел, — прошептал Аид. В такие минуты он был больше похож на мальчишку, что боится остаться в одиночестве и без поддержки. Она пригладила его волосы, целуя легко в лоб, словно так могла забрать часть его тревог, помочь справится с бременем, что лежал на него широких плечах. — Ты не потеряешь меня, — ответила она ласково. — Это никогда не произойдет. Я обещаю тебе это. — Я знаю, — согласился он, положив голову на ее живот. Он хотел, чтобы в этом животе возникла жизнь. Хотел, чтобы у них была ниточка, что связала бы их навсегда. Но, кажется, что это было невозможно, или просто не в этой жизни. Аид прижался губами к ее пупку, Персефона задрожала в его теплых надежных руках. — Мы будем всегда вместе, — повторила она. — Да, — согласился он. Никто не знает, что время готовит дальше, никто и никогда не поймет, что стоит ожидать от мира, в котором живут люди. Но они оба были уверены, что все, что есть между навсегда. Он зарождал в ней странное, неизвестное до этого чувство: что-то сродни нежности, переплетенной душащей страстью, с частичками ревности и горькими специями гнева, от того, что им надо было часто расставаться и видеться они совсем не могли. Всякая ошибка с его стороны вызывала в ней приступ ярости, негодования, но любое его ласковое слово после успокаивало бурю в душе. Он был ее всем, и одновременно не принадлежал ей, потому что каждый полгода она, словно умирала без него. Между ними было некое ощущение незавершенности, будто что-то между нами должно было зародиться более крепкое и прочное. Но этого не случилось и, потому, это ощущалось все больше. Она хотела его ребенка, но у нее его не было. Может быть, в другой жизни? Персефона открыла глаза, ей казалось, что она здесь не одна. Она испытала страх, но он тут же отпустил ее. Нет, она тут одна. Никого нет. Никаких теней.