Move up

POV Алжан Жармухамедов

      Я, распутывая на ходу наушники и держа под мышкой записную книжку и наточенный канцелярским ножом карандаш, спускался по лестнице. В окнах лестничных площадок мелькала улица.       Мы придурки, вдруг подумалось мне. Опять опозорили Серёжу перед Гаранжиным. Зачем Саша с Модей вылили пиво? И где они его нашли? Зачем Ваня полез к Сашке целоваться? А тот его поцеловал? В итоге пропустили своё вступление! А Болошев? Зачем он прыгнул со сцены? Ну, я хотел, чтобы меня поймали. А если бы тебя не поймали? Саня такой Саня…       Я закрыл веки, и перед глазами появился его образ. Голубоглазый и темноволосый барабанщик двадцати пяти лет с неизменной улыбкой, белоснежной и дерзкой. Простой, по-милому грубый, открытый, добродушный, самоотверженный. От него пахнет чаем с лимоном и мёдом, потому что он его любит. Но мёда должно быть две чайные ложки, а лимона — одна долька, это важно. Ну, и куда без печенья с шоколадной крошкой! А ещё у него два аккаунта в Твиттере — один официальный, а другой просто так.       Я был безумно рад, что Сергей всё-таки утвердил его — а отбирал участников именно он, — ведь кто бы ещё разряжал обстановку шуткой и смеялся, когда оно не надо? Да, я полюбил его, но я слишком боюсь чувств, чтобы признать это. Помогать людям с их проблемами, но не смочь разобраться с самим собой — да, браво, Жар, молодец, продолжай в том же духе!       Тут я споткнулся, но успел схватиться за поручень. Так, надо собраться с мыслями, а то до холла не дойду.       Я положил записную книжку с карандашом, надел наушники, сел за фортепиано. Я хотел писать и играть, но — чёрт возьми! — ничего не выходило. Я положил ладони на колени и закрыл глаза. Да, точно ничего не получится — я не сделал себе кофе. Ладно, не сегодня так не сегодня.       Я решил, что всё-таки сыграю что-нибудь, раз спустился, и включил первую попавшуюся песню — всё равно сыграл уже их все на фортепиано раз по десять и знаю ноты. Заиграла Las Palabras De Amor* — её я узнаю по первым аккордам.       Мои пальцы сами стали играть, на лице появилась лёгкая улыбка эйфории — ах, как же нравилась мне эта песня. Я запел, хоть и пою я скверно. Эмоционально встряхивая головой, я всё-таки закончил свой концерт. Тишина, удушающая, но дающая свободу, пленящая, но отталкивающая. Пальцы лежат на клавишах, и ещё помнят холод других. Я вдыхаю полумрак пустого холла. Тишина. И тут раздался голос вместе с аплодисментами:       — А поёшь-то ты неплохо.       — Саня, — я покраснел.       — Что сразу Саня? — он вышел из тени. — Двадцать пять лет я Саня. Но голос у тебя действительно красивый.       Я немного виновато поджал губы и опустил голову. Снова взглянул на Болошева, а он уже сидел на фортепиано, кроссовками становясь на клавиши. Я чуть не заплакал от отчаяния — кто так относится к инструменту? Но Саня всё тот же Саня — наглый, никого не слушающий, в джинсах и серой толстовке.       — Ну целуй же, так хочу я…** — он взял меня за подбородок и заглянул в глаза.       — Я не понимаю, о чём ты, — я сглотнул.       — Ты думаешь, что сядешь за пианино — и я не увижу твоих влюблённых взглядов, которые ты на меня без устали бросаешь?       Я растеренно старался найти какой-то помощи в его ярко-голубых глазах. Хватит мучить меня, прошу. Перестань напоминать, что я могу чувствовать. Я вовсе не хочу что-то испытывать.       — У тебя рукав задёрнут. Поправь.       — Какой ты перфикционист! — он засмеялся.       Его рука проскользила по моей скуле, пальцы вплелись в мои волосы. Губы соприкоснулись, но тут же он отстранился. Болошев… Не переставай, Болошев!       Я отпустил клавиши, резко встал и, надавив на его макушку, поцеловал его, страстно, горячо. Он спрыгнул с фортепиано, не отпуская моих губ. Несколько шагов назад. Мы снесли стул, но всё не отпускали губ друг друга. Да, да, да, как же я этого хотел… Я обхватил его лицо и отстранился, но лица всё ещё были неприлично близко.       — Я хочу тебя, — хриплым голосом прошептал я.       — Прямо здесь?       — Ты хорошо не только поёшь, — Саня, натянув толстовку, коротко поцеловал меня.       — Знаю, — я, застёгивая пуговицы кремовой рубашки и улыбаясь, потянулся за его губами, продолжая поцелуй.       У ресепшна послышался по-детски задорный смех, и мы направились к нему. Свернув за угол, мы увидели, как Серёжа и Модя стояли, склонившись, и смеялись. Они, заметив нас, развернулись, и Паулаускас с видом виноватого ребёнка протянул нам голубоглазого котёнка в рыже-чёрное пятнышко. Саня, светясь от счастья, взял его на руки.       — И чем мы его будем кормить? — спросил я.