И дело вовсе не в примете, Только мёртвый не боится смерти. Сплин, «Пластмассовая жизнь»
POV Сашка Белов
— Ребята, а что за тусовка и без нас? — Мишико поставил на стол ящик чачи, а Зураб — ящик вина. Все замолкли — иногда лишь кашлял или хлюпал носом Серёжа. У всех в глазах читалось: Только этих двух тут не хватало! Грузины нам уже изрядно надоели, но, быть честным, они были забавными. Зураб и Мишико скупали из магазинов всё, что можно было как-то с нами связать — от виниловых пластинок до плакатов, от маек и бомперов, в которых они, кстати, и пришли, до блокнотов и ручек, часто они пели наши песни. Ещё, когда они приходили за кулисы перед самыми концертами, мы собирались вокруг них, а они читали нам фанфики, и не просто, а по ролям. Особой популярностью у нас пользовались фанфики про Жара и Саню. Алжан тогда смущённо уходил пить кофе под тем предлогом, что ему надо собраться перед концертом, а Болшев с детским интересом слушал, будто он мечтал о таком. Жар взглянул на меня и, заметив мою улыбку, явно понял, о чём я думал. С извращением он посмотрел на Саню, и тот ответил ему пошлой загадочной улыбкой. Я едва сдержал смешок. Плюс два гея в нашей группе. — А у нас котёнок появился, — Ваня аккуратно взял на руки Одуванчика с белой от молока мордочкой. — Какой милый! — Зураб наклонился к нему. — Я тоже хочу его погладить! — Мишико оттолкнул друга, чуть не задев зашипевшего котёнка, который слизывал с себя остатки молока. — Парни, вы ещё подеритесь здесь, — Модя закатил глаза. — Мы не дерёмся, — Зураб, уже замахивающийся на своего парня, вдруг встал по стойке смирно, и Михаил — будто в подтверждение — клюнул его в макушку. — А что нормальным бабам делать? — прошептала Саша, дорезая бедный помидор. — А теперь, — Сакандалидзе открыл бутылку чачи и разлил крепкий напиток по стаканам, которые ребята притащили из своих номеров, — а теперь тост. Коркия уже взял стакан в руку стакан и вздохнул полной грудью, чтобы начать, но его перебил Ваня: — За Одуванчика! — и поставил котёнка на стол. — За наш новый талисман! — подтвердил Саня. Комната наполнились звоном. Но мне было не до веселья — веселиться мне не давало сердце. Буквально. Эта болезнь… она сломала мне всю жизнь. Мне и Ване. Пока Едешко мечтал о нашей совместной жизни, свадьбе, доме, я молча умирал, медленно, но верно. Сколько мне осталось жить? Никто точно сказать не может. Месяц, год, полтора… Но днём раньше, днём позже — уже не имеет разницы, если мы с Ваней не будем вместе. Одуванчик с важным видом, с каким, мне казалось, может ходить только Модя, шагал по столу к цыплёнку табака. Все, заметив это, быстро разобрали цыплёнка, и остались только косточки, но и этого было достаточно для нашего маленького талисмана. К четырём часам все разошлись по номерам, и остались в комнате только мы с Едешко. — Ваня, — я судорожно вздохнул. — Да? Я отвёл глаза, чтобы собраться с мыслями. Мне было больно это делать. Но надо, Сашка, надо. — Мы расстаёмся. Прости, пожалуйста, я сам этого не хочу. Я желаю лишь быть с тобой, и в жизни мне больше ничего не надо. Прости. — У тебя кто-то есть? — Да, у меня кто-то есть. И всегда был. И я теперь с этим кем-то. Из-за стены, где жили Модя с Серёжей, послышался лязг разбитого об стену стакана, шипение кота и крики. Ваня расстерянно на меня смотрел. — Извини, — я, сжав челюсти, стал собирать вещи. Теперь мне стало ещё хуже. Ещё тяжелее. Я боялся смерти, но не понимал, что жизнь без Вани будет ещё хуже.