Move up

POV Алжан Жармухамедов

      Мы сидели на кухне, обсуждая всё на свете за чаем с печеньем. Нина сначала спрашивала Саню о его жизни в Москве, получая короткие невнятные ответы, а потом сама что-то рассказывала, и мы смеялись, и мы плакали.       Наконец, я чувствовал эту жизнь. Она заиграла новыми красками, всё было ярче и звонче, когда он пришёл. Впервые за полгода я был счастлив. Безумно. Вот она, моя любовь, сидит напротив — Болошев, с яркой улыбкой и забавно торчащими волосами. Его глаза-океаны, светящиеся счастьем, заставляли влюбляется всё сильнее и сильнее, и меня охватывал жгучий мороз.       — Мальчики, сейчас я приду, — Нина, подмигнув, встала из-за стола и исчезла в коридоре, и воцарилась тишина.       — И зачем ты себя так? — спросил Саня, когда молчание ему надоело. Зачем? Я и сам не знаю. Я люблю тебя, но тогда боялся я чувств и уехал, надеясь, что скоро они исчезнут. Но они наступали, с каждым днём становясь всё сильнее и доставляя мне боль. Мне больше ничего не хотелось от этой жизни, кроме встречи с тобой. Я заставлял себе перехотеть, но это мне не помогло. Ведь я любил, чисто, искренне. Я тосковал по любви, а это и есть самое сильное доказательство любви. Тоска по любви есть сама любовь.*       Я поджал губы, тихо произнеся:       — Я тебя люблю.       — Лишь поэтому ты себя истощал?       — Да.       Саня, усмехнувшись такому проявлению любви, встал из-за стола и медленными широкими шагами подошёл ко мне. Он, опёревшись рукой на стол, другой, вплетя пальцы мне в волосы, слегка наклонил мою голову назад и наклонился, замерев в нескольких сантиметрах от моего лица и касаясь своим носом моего. Он заглянул мне в глаза и, играя жилками, прошептал:       — Я тебя тоже люблю.       Он прильнул к моим губам, нежно, упоительно, медленно расстягивая мгновения поцелуя. Длинными сухими пальцами я коснулся его шеи, притягивая к себе и сплетая свой язык с его. Саня, обняв меня и безумно нежно и аккуратно, будто боялся меня сломаьь любым неверным движанием, прижав к себе, посадил на стол, не отпуская моих губ, и на пол едва не упали все кружки, которые он задел руками, но я успел поймать. Мы стукались зубами и врезались носами в щёки, подолгу не отпуская губы друг друга. Но воздух уже заканчивался, и оттого мы, смеясь, отстранились, всё ещё находясь так близко, что чувствовали горячее дыхание друг друга.       — Мальчики, мои дорогие, — на кухню ворвалась Нина, — вот ваши билеты в Питер.       Мы втроём вошли на сцену с запасного входа, на чём так яро настаивала Нина. Я несколько раз споткнулся, а Болошев чуть не упал с лестницы.       — Страшно, очень страшно, — прошептал он.       На сцене стоял полный мрак, и лишь два прожектора тускло освещали сцену. Смеясь и шутя, скучковавшись в конце сцены, фигуры с неясными от слабого освещения лицами брынчали на гитаре и басу и напевал знакомые песни.       — Нина! — вдруг одновременно воскликнули знакомые грузинские голоса.       — Зураб! Мишико! — сестра бросилась в объятия Коркии и Сакандалидзе, самых лучших её друзей и самых преданных наших фанатов.       — Алжан? — спросил Сашка.       — Саня! — позвал Ваня.       — Жар, — тихо подтвердила Свешникова.       — Болошев! Алжан! Жар! Саня! — вторили знакомые и дружелюбные голоса, и ребята, смеясь, нас сжали в объятиях.       Болошев, крепко обнял всех и каждого, с дружеской любовью и смехом трепал волосы Вани и Сашки. Я жал каждому руки, широко улыбаясь и радуясь нашей встречи. Вскоре, когда мы уже подутихли, грузины вновь начали читать фанфик про нас с Болошевым, и опять все собрались вокруг них, и я снова достал из рюкзака термос с кофе и сел за фортепиано.       — Настраиваешься? — Усмехнулся Модя, и я кивнул ему в ответ.       Ребята грустно засмеялись. Всё было, как раньше.       — Сашка, настрой на удачу, — Ваня протянул Белову свой бас, и вскоре они уже оба перебирать струны на своих инструментах.       Свешникова и Паулаускас пели наши старые песни. Сергей, облокотившись на фортепиано, тихо подпевал им, иногда отхлёбывая мой кофе. Болошев, сев за барабаны, крутил палочки. И никто не знал, зачем мы сюда пришли и почему здесь так темно, кроме трёх наших фанатов, свесивших ноги со сцены. Я ударил по клавишами, и те простонали партию Белова из песни, прозвучавшей первой на последнем нашем концерте.       — Разве в той песне есть фортепиано? — спросил Сергей.       — Теперь есть, — улыбнулся я.       — Раз, два, три, — Болошев ударил палочками друг о друга, — давай!       Модя и Саша затянули первую строчку. Едешко с Беловым подхватили, ударив по струнам. Клавишами под моими пальцами вторили им. Вдруг загорелся один прожектор, за ним другой, третий, пока не осветился весь зал с многотысячной поющей с нами толпой фанатов, к которым тут же присоединились Нина, Мишико и Зураб.       — Да ладно тебе, нормально всё, — сказал я Сергею, почувствовав его волнение.       И вновь заиграло великолепное соло Белова, за которое он всегда волновался, и вновь солисты вылили пиво на барабаны, и вновь Саня бросился со сцену в толпу зрителей, и вновь Ваня полез целоваться к Саше, и вновь тот ответил на поцелуй…