Мелодия скрипки
Султан нахмурил брови, всем своим видом показывая, что желает продолжения рассказа, но слуга несколько минут просто молчал, лихорадочно думая, что ещё он может добавить, дабы повелитель остался доволен, и наконец произнёс: — Привезли новых девушек, и одна словно с ума сошла — не желает слушать главную калфу, со всеми дерётся, кричит, что хочет видеть того, кто здесь главный… Сулейман уже хотел приказать Ибрагиму во всём разобраться, но через мгновение вспомнил, что его нет, а спустя ещё несколько секунд сам вышел из покоев и направился в гарем. Отчего-то ему самому захотелось взглянуть на эту девушку; он был уверен, что Хюррем никто заменить не сможет, но любопытство всё ж взяло верх.***
— Дорогу! Султан Сулейман Хан Хазретлери! — громким эхом раздалось над гаремом, и все присутствующие тут же склонили головы — все, кроме одной. — Опусти голову, — шептала калфа. Девушка не подчинялась, а падишах тем временем приближался, и пока калфа размышляла о бедах, что сейчас посыплются на её голову, правитель уже смотрел на новоприбывшую рабыню. Она так и не склонила головы и смотрела прямо на Повелителя мира гордо, словно бросая вызов. — Как тебя зовут? — грозно спросил Сулейман. — Анастасия! — не менее грозно ответила девушка, по-прежнему не желая склонить головы. Взгляд каре-зелёных глаз зажёг в падишахе искру азарта. Все женщины едва ли не с самого его детства склонялись перед ним, ведь он сначала был шехзаде, а теперь — правитель великого государства, но она смотрела гордо, прямо в глаза. На мгновение Сулейману вспомнилась Хюррем, буквально упавшая в его руки, а с этой девушкой всё будет не так просто, сейчас она напуганный волчонок. Султана это только забавляло, ведь в конце концов всё будет так, как хочет только он. Валиде и всем остальным придётся с этим смириться. — Сюмбюль! — крикнул правитель. Евнух, быстро перебирая ногами, тут же оказался подле султана, готовясь выполнить любой его приказ. — Слушаю, повелитель. — Скажи калфам, пусть её подготовят и пришлют в мои покои. — Но сегодня священная ночь четверга, — осторожно напомнил слуга. Султан ничего не ответил, лишь посмотрел на агу так, что тому тут же захотелось провалиться под землю. Сюмбюль тут же прикусил язык. Повелитель и так был рассержен последними событиями, не стоило ещё сильнее раздувать этот огонь.***
Пока калфы пытались нарядить её в платье и причесать её волосы, она то и дело вырывалась и кричала, будто шайтан в неё вселился. Наблюдая за этим, Нигяр-калфа поняла, что ей, в общем-то, будет не хватать Хюррем — с той, как оказалось, управиться было и то легче. — Успокойся, хатун! — у калфы заканчивалась терпение. — Ты пройдёшь по Золотому пути! Об этом мечтают сотни девушек в этом дворце! Да ещё и в ночь с четверга… — В ночь с четверга? — заинтересованно подняла бровь девушка. — Мы считаем ночь с четверга священной. Если в эту ночь забеременеть, то на свет появится благословенный ребёнок… — калфа стала подогревать её интерес. — Забеременеть? — презрительно фыркнула Анастасия. — Ещё чего! Я родилась свободной, я сбегу отсюда! В этот момент служанка поняла, что она даже будет скучать по Хюррем. Роксолана обладала хитростью, эта же хатун обладает только упрямством, но в стенах этого дворца упрямство без ума и прозорливости не единого акче не стоит. Девушка вздохнула, предвкушая, какая тяжёлая упрямицу ждёт судьба.***
— Держи, пей, — Ибрагим опустился рядом с ней на кровать и протянул бокал с водой. То ли бунтарка не совсем оправилась ото сна, то ли болезнь не оставила сил к сопротивлению, то ли просто решила смириться с происходящим — неизвестно. Но на сей раз она не стала кричать и отталкивать супруга, а просто взяла бокал и сделала несколько жадных глотков, а затем обратила ещё затуманенный болезнью взор на Ибрагима. Она смотрела на него и не могла понять — неужели всё было ради этого? Неужели для этого её, как дерево, вырвали с корнем и заставили увидеть смерти родных… Затем был этот долгий и утомительный путь, в конце которого корабль прибило к берегам Босфора. Её привезли во дворец, где она, казалось, никогда не будет счастлива. Но тут небеса ей послали любовь, будто бы в награду за всё то, что ей пришлось вынести. И только она встала на ноги, почувствовала себя счастливой и возродилась снова, молодым ростком потянулась к солнцу, как вдруг её вновь вырвали из земли и бросили на дорогу. Неужели теперь она, навсегда отлучённая от дома, от родной земли, будет коротать свой век на чужбине, рядом с тем, кого ненавидит? Неужели всё, что ей пришлось пройти, ради этого? Тогда, может, просто раздобыть пузырёк с ядом и покончить со всем этим разом? Пока девушка размышляла о яде, Ибрагим смотрел на неё и вспоминал, как всё начиналось. Это он заметил её. Он до сих пор не разгадал, что тогда привлекло его — её задорный смех или пламя рыжих волос, но на фоне всех остальных она явно выделялась, и он выбрал её для султана, успев на секунду подумать о том, что, если бы выбирал для себя, тоже бы выбрал её. И дело было не только во внешней красоте. Она словно была его отражением, такая же блуждающая душа, судьбу которой изменили помимо её собственной воли, и она очень хотела вернуться, но уже не знала куда. Смотря в её изумрудные глаза, он будто бы видел маленького десятилетнего мальчика, которого силой навсегда оторвали от матери. — Александра, — паргали прервал молчание первым, он назвал её именем, которое было у неё прежде, надеясь, что это хоть немного смягчит её сердце. Услышав его, вчерашняя наложница вздрогнула. Кажется, она уже успела позабыть, каким было её прежнее имя и что оно означало. — Александра, — снова повторил он, — я знаю, тебе тяжело. Ты хотела не этого, но попасть домой ты уже не сможешь, да и куда тебе возвращаться — твоих родителей нет в живых, дом наверняка разрушен; что ты станешь делать, даже если сможешь возвратиться? — У меня осталась сестра, младшая, — вдруг заговорила Хюррем. Пожалуй, впервые она разговаривала с ним так спокойно, голос её был ещё тихим и немного осипшим, — я видела, как убили родителей, но вот что стало с ней… она маленькая. И снова Ибрагим будто посмотрел в зеркало. У него тоже был брат, правда, не младший, не старший — близнец. Разлука с ним все эти годы давалась особенно тяжело, словно от него отрезали половину. Мужчина вздохнул и вдруг произнёс отчаянные слова, которые, может, и вовсе произносить не стоило: — Пока я хранитель покоев, но кто знает, что будет дальше? Может, я войду в совет, обрету власть, и тогда мы попробуем найти её, обещаю. — Зачем тебе это? — спросила она, сделав ещё глоток воды. — У меня ведь тоже были родные, и был брат близнец, — пояснил он. — И ты их больше никогда не видел? — спросила она тревожно, кажется, начиная понимать, что её ждёт такая же судьба — больше никогда не увидеть родины и близких. — Нет… — покачал головой мужчина. — Всё, что я помню о матери, это мелодию скрипки… — и потом вдруг предложил: — Хочешь, я тебе сыграю? Неожиданно для себя самой, Хюррем кивнула.***
Солнце тонуло в водах Босфора, а над великим городом, уносимая ветром вдаль, раздавалась чарующая мелодия скрипки. Скрипка пела, а женщины лили слёзы. Плакала идущая по Золотому пути Анастасия. Ещё вчера она была свободна, как ветер, сегодня её словно вели на заклание, приносили в жертву хищнику, а она всё не могла понять — как может живой человек быть подарком? А главное, как девушки, живущие здесь, соглашаются с такой судьбой? Не помнят своих семей, не помнят корней, забывают имена, данные им при рождении, и язык, на котором говорили в детстве, и становятся рабынями султана, считая это счастьем и привилегией. Была ли хоть одна, кому удалось обрести свободу? Если нет, то она, Анастасия, будет первой или просто раздобудет яда. Плакала в холодной постели и Махидевран; слуги нашептали ей, что сегодня, в священную ночь четверга, в покои падишаха повели другую хатун, а она ведь была уверена, что достаточно избавиться от Хюррем — но вот русская рабыня исчезла, а любовь султана так и не воскресла, и что теперь делать, мать единственного наследника Империи и предположить не могла.***
— Ибрагим… Скрипка… Лоб сестры султана покрыла испарина, она что-то еле слышно шептала пересохшими губами, вокруг неё продолжали суетиться лекари. Старшая лекарша, та, голову которой уже покрыла седина, лишь тихо вздыхала, глядя на молодую султаншу. Женщина не могла вспомнить, скольких таких она видела за свой век, скольких смогла спасти, а скольких забрал к себе Аллах. И не имело значения, рабыня ли это или девушка из правящей династии — все они при случае хватались за пузырёк с ядом. Дело было не в их происхождении, а в желании или нежелании принять то, что предначертано. Одни покорялись, другие пили отраву. Ирония была в том, что становились могущественными и входили в историю Империи те, кто смирению предпочёл яд. Только не смирившись, они подчиняли себе свою судьбу, если, конечно, душа не покидала их тело раньше или их всё ж не ломали те, кто был заведомо сильнее. Каждый раз, глядя на их бледные лица, подрагивавшие в бреду ресницы, лекарша испытывала противоречивые чувства. С одной стороны — они были глупы, раз решились сгубить свою молодость, красоту и жизнь, но с другой — не была бы эта жизнь для неё адом; может, правильно сделала, избавив себя от мучений? В очередной раз тяжко вздохнув, она приложила ко лбу султанши компресс. Эта ночь будет решающей: либо она победит в этой игре со смертью, либо проиграет. Исход известен лишь Всевышнему.***
Видя, что Хюррем снова погрузилась в сон, Ибрагим отложил скрипку и направился прочь из покоев, стараясь двигаться как можно тише. — Останься, — вдруг тихо прошептала девушка. То ли это она во сне, то ли ей действительно этого хотелось, мужчина не знал, да и решил, что сейчас не стоит думать об этом. Он просто прилёг с ней рядом.***
Двери покоев закрылись за ней, и Анастасия ощутила, как земля уходит из-под ног. Падишах к ней стоял спиной, и она отчего-то боялась того момента, когда он обернётся, но старалась быть сильной, этому всегда учил её отец. Девушка рылась в закоулках памяти, пытаясь в деталях вспомнить историю оливкового дерева, которую ей так часто рассказывал отец, как, несмотря ни на что, дерево росло и крепло — но что, если его вырвало с корнем и забросило на чужбину? Ответ найти она не успела, повелитель обернулся. Девушка, как и прежде, смотрела прямо, не склоняя головы…