Дурные вести
Время не стоит на месте, оно неумолимо и идёт только вперёд. Цивилизации создаются в войнах, и снова пришла пора отправляться в поход. На сей раз целью султана был остров Родос. Члены династии выстроились в ряд в покоях Валиде, чтобы проводить падишаха в добрый путь. — Дорогу! — раздался голос слуги. — Султан Сулейман Хан Хазретлери! Присутствующие в комнате покорно склонили головы. — Матушка, — падишах поцеловал руку матери, — вы свет моих очей, молитесь за нас, чтобы путь наш был светлым! — Сынок, я приказала сшить для тебя особый кафтан, — госпожа кивнула служанкам, — на нём напечатаны молитвы. Носи не снимая, он убережёт тебя. — А вы, Валиде, оберегайте моих наследников, — улыбнулся государь, — и о Гюльнихаль-хатун не забывайте. Затем правитель подошёл к Хатидже. Та согласно традиции поцеловала ему руку, но не проронила ни слова. Сулейман вдруг понял, что, кажется, и не помнит, как звучит её голос; она почернела от горя и умолкла. Повелитель дал себе слово, что, как только возвратится с победой в столицу, сразу займётся судьбой младшей сестры, чтобы она снова начала улыбаться. — Мустафа мой! — он взял на руки мальчика. — Папа, я тоже хочу с тобой в поход! — громко заявил шехзаде. — И такие дни обязательно наступят, ну а пока ты остаёшься во дворце за главного, договорились? — улыбнулся Сулейман. Следующим повелитель поцеловал младшего наследника, что сидел на руках матери. И вот очередь дошла до Гюльнихаль-хатун. У девушки уже вырос живот. Пополнение в Топкапы ожидали в ближайшие два месяца; согласно правилам, до рождения ребёнка девушка не могла стоять в одном ряду с членами династии и матерями наследников, но таково было желание повелителя, и Валиде решила не спорить. Их отношения до сих пор были холодны, хоть, кажется, правитель давно примирился со свадьбой Хюррем и Ибрагима. — Гюльнихаль, — он погладил девушку по щеке, — когда я вернусь, ты будешь стоять здесь уже с нашим ребёнком на руках, ИншАллах! — Аминь, повелитель! — тихо произнесла девушка. Хафса Султан молча наблюдала за прощанием и видела, что матери наследников падишаха уже не волнуют, он ни питает ни к одной, ни к другой из них особых чувств. И если Махидевран глядела на падишаха с тоской и надеждой, то со стороны Махпейкер равнодушие было взаимным. А вот что касалось беременной наложницы, то, похоже, она вернула теплоту в душу повелителя, на неё он смотрел с трепетом и лаской. К радости Валиде, девушка разительно отличалась от лучшей подруги, она была тихой и скромной, совсем не участвовала в склоках. Султанше было даже жаль, если первым она родит мальчика, ведь Валиде изо всех сил пыталась придерживаться правил, одно из которых гласило: одна наложница — один сын. После рождения шехзаде девушку старались навсегда отлучить от правителя, дабы любовные переживания не мешали ей воспитать достойного наследника трона, а вот мать девочки имела преимущества оставаться и дальше подле султана — конечно, если на то была воля правителя.***
— Не уезжай, — захныкала Хюррем, будто малое дитя, видя, как муж собирается в путь. — Я должен, Хюррем. Я не был в первом походе, теперь повелитель хочет, чтобы я был рядом. — А я? — она надула губы и обиженно опустила голову. — А дворец как же? — Во дворце остаётся за главного Ахмед-паша, — заулыбался Ибрагим, — а ты… Ты меня жди, пиши мне почаще письма, езди во дворец — глядишь, так и время быстрее пройдёт, — он подошёл и поцеловал её. — Ладно, — нехотя согласилась бунтарка, хотя, будь её воля, она непременно с ним бы отправилась, — так и быть, мы будем ждать тебя здесь. — Мы? — удивлённо поднял бровь хранитель покоев. — Да, я и малыш, — она засмеялась, — у нас будет ребёнок!***
Галера, подгоняемая быстрой волной, плыла по направлению к острову Родос. Ибрагим задумчиво смотрел на бескрайнюю водную гладь. — Нравится море, Ибрагим? — султан подошёл почти неслышно. — Просто вспомнил, как я плыл по нему семнадцать лет назад, — ответил хранитель покоев. — Я плакал, был напуган, оторван от отца, матери и брата, не знал, куда меня везут и что меня ждёт… Перед глазами мужчины поплыли те самые картинки, которые навсегда остались в памяти мальчика, что за один день сделался сиротой и больше не принадлежал сам себе. Он горестно плакал, а вдалеке будто слышалась мелодия скрипки, которую играла мама; больше всего он боялся, что время сотрёт эти звуки из памяти. И вот он снова плывёт по морю и впервые в жизни мечтает вернуться с войны не на родную землю, а в Стамбул, к Хюррем, и играть ей на скрипке мелодии, которые он не забыл. Султан не успел ничего ответить Ибрагиму — раздался громкий звук, оглушивший их обоих. А в этот самый момент во дворце Махпейкер-султан тщетно пыталась успокоить своего шехзаде. Малыш проснулся среди ночи и плакал так сильно, что султанша послала за лекарем. — Тише, Мехмед мой! Тихо, всё хорошо! Не спалось и Гюльфем-хатун. Девушка проснулась от того, что Хатидже Султан страшно кричала во сне, служанки даже не сразу смогли её разбудить, а когда госпожа наконец проснулась, прошептала только одно: — С Ибрагимом беда, Гюльфем!***
На удивление, во дворце было всё спокойно. Поначалу Махидевран то и дело пыталась задеть Махпейкер, но та лишь молча проходила мимо. Ей не нужна была открытая война с соперницей, она планировала однажды посадить Мехмеда на османский трон и берегла силы для решающей битвы. Гюльнихаль-хатун и вовсе видно не было, почти всё время она проводила с Хюррем. К своему удивлению, Валиде поняла, что девушка перестала доставлять какие-либо хлопоты, стала вежливой и учтивой. Только султанша подумала о том, что всё складывается прекрасно, как с ней пожелал поговорить один из Пашей, и сердце её сжалось в предчувствии. Минуты, пока она ожидала прихода Паши, показались султанше вечностью. — Что с моим сыном, Ахмед-паша? Говори! — Хафса Султан сразу поняла — вести слуга принёс недобрые, уж слишком он медлил. — Говори! — Есть весть неподтверждённая — судно повелителя затонуло, говорят… — всё это время он не поднимал на госпожу глаз. — Что с моим сыном… — прошептала женщина. — Говорят, погиб… В эту секунду ей пришлось невыносимо тяжело, материнское сердце рвалось на части от нестерпимой адской боли, но разум должен был оставаться холодным, ведь теперь ей предстояло решить судьбу Империи, а оба наследника трона были ещё так малы… Она растерянно смотрела на слугу, совершенно не понимая, что ей делать, а где-то прямо сейчас раздавался плач нескольких женщин.***
— Дайе, это правда? — в комнату вбежала плачущая Махидевран, взглядом она умоляла служанку дать тот ответ, который все хотят слышать. Однако Дайе лишь молча кивнула, а у самой по щекам текли слёзы. Она помнила повелителя ещё маленьким шехзаде и никак не думала, что переживёт его. Махидевран кинулась к рыдающей Хатидже, и они плакали, крепко обняв друг друга. Стоявшая чуть поодаль Гюльфем увидела вошедшую в покои Махпейкер. В обстановке всеобщего горя её лицо не выказывало никаких эмоций, она не плакала, не рыдала, а просто спокойно наблюдала за происходящим. Позже она войдёт в историю, как «холодная госпожа»… — Хюррем-ханым во дворце? — вдруг совершенно неожиданно спросила Гюльфем. — Ей, наверное, тоже нужно сообщить, ведь Ибрагим… — Ибрагим жив! — сквозь сжатые зубы процедила султанша. — Я сердцем чувствую! Пусть он только вернётся, и мы вечно будем вместе. Присутствующие только лишь переглянулись. Все решили, что от горя у госпожи помутился рассудок, и не стали возражать. Лишь спустя несколько минут заговорила Дайе. — Хюррем сейчас с Гюльнихаль, у неё схватки… Роды начались раньше срока. Видно, от переживаний — воды отошли, как Сюмбюль сообщил ей вести… Горькая пелена застила многим глаза, и только холодная Махпейкер заметила улыбку на лице Махидевран.***
— Тужься, хатун! — командовала повитуха. — Давай ещё немного, постарайся! — Девочка, это должна быть девочка, — причитала девушка в перерывах между болезненными схватками, — тогда ей сохранят жизнь, когда маленький шехзаде взойдёт на трон… — Тебе не об этом нужно думать, дыши! — сказала калфа. — Хюррем, иди, — девушка умоляюще посмотрела на подругу, — узнай, какие вести…***
— Хюррем, соболезную, — сказала Гюльфем, едва Роксолана возникла в покоях. — Ибрагим не умер! Слышишь! — снова повторила Хатидже. — Конечно, он жив, — вскинула подбородок Хюррем, — он обещал мне, что никогда не оставит меня одну, он вернётся, чтобы взять на руки нашего ребёнка! — и, помолчав секунду, добавила: — И повелитель вернётся, дабы взять на руки ребёнка Гюльнихаль! — и тон её не терпел возражений. Лишь Махпейкер услышала слова Хюррем и всё ждала хоть какой-то реакции сестры султана на беременность Роксоланы, но её не было. Что ж, видно, от горя госпожа сделалась глухой и слепой, но это пройдёт, и вот тогда покоя снова не будет под этим сводом…***
— Вдруг папа обидится, что мы вошли сюда без него? — спросил Мустафа. Валиде будто не слышала его; стоя на террасе покоев сына, она вглядывалась куда-то вдаль, пытаясь понять, как далеко от дома душа её сына обрела покой. Затем женщина посмотрела на внука, не представляя, как такому маленькому усидеть на троне. Ясно было, что грядёт время мятежей и бунтов. — О, Аллах, помоги маленькому шехзаде на троне, — произнесла она вслух, погладив внука по голове. Но что её и вправду беспокоило, так это закон, некогда изданный прадедом Сулеймана. Закон Фатиха позволял взошедшему на престол шехзаде убить всех своих братьев во избежание смуты, и в том, что Махидевран воспользуется этим законом, у неё сомнений не было. Как ей уберечь Мехмеда, которому только несколько дней назад исполнился год, и совсем ещё крошечного, новорождённого ребёнка? — Госпожа… — Что тебе, Сюмбюль? — спросила она, не оборачиваясь. — Гюльнихаль родила… И с вами снова хочет говорить Паша… Женщина только хотела спросить, кто родился, как евнух посмел её перебить: — Паша говорит, вести о повелителе… Срочно, — тихо проговорил евнух.