Чёрная смерть
Всё всегда подходит к концу — и глубокая скорбь, и безмятежный покой. Зима сменяется весной, радость — печалью. Таков закон. Несколько лет во дворце царили мир и покой. Шехзаде и султанша росли и радовали своего отца и Валиде. Птицы пели, сады расцветали, победы преумножались, чувства крепли.***
Хюррем уже не представляла жизни без своего мужа, которого вначале ненавидела, без своих детей, рождение которых ей виделось невозможным. Мятежница в конце концов признала, что Всевышний всё задумал правильно. Места, которые казались ей османским адом, стали её раем. Она снова обрела покой и семью, которой когда-то была лишена. Стамбул стал её домом, она уже не представляла себе рассвета без пения муэдзинов на башне, не представляла дня без пения птиц в саду, жизни без Ибрагима и их троих детей. Их старшая дочь Михримах росла настоящей красавицей, с каждым днём она всё больше походила на мать, и это все подмечали. Озорные близнецы Касым и Муса, маленькие проказники, были неразлучны. Каждый раз глядя, как сыновья дерутся на деревянных мечах, бегают по саду, смеются, Великий Визирь то и дело вспоминал себя и своего брата, которого почти отчаялся найти. Роксолана отказалась от мести и мысли о смерти, но не от власти, которой в руках её мужа становилось день ото дня всё больше, как и число врагов — оно росло вместе с властью и влиянием на властелина, который безоговорочно верил любому слову своего Визиря. Казалось бы, едва ли не каждый желал его смерти, на него было совершено несколько покушений, но всякий раз Паша будто восставал из мёртвых. Он поставил в своём саду несколько заморских статуй, ходили даже слухи, что в переписках с иностранными послами он, презренный раб из Парги, смел называть себя султаном. Однако всякий раз ему всё сходило с рук. И во дворце, и за его пределами уже давно поговаривали о том, что дело в рыжеволосой ведьме, что колдовством уберегает супруга от любой напасти — ведь однажды она излечила его от оспы, — и что, пока она жива, худо Ибрагиму не будет, ни рана, ни хворь его не возьмут. Неизвестно, была ли Хюррем ведьмой, но вот султаншей была бы прирождённой, и повезло её соперницам, что однажды она вышла из игры, ибо уму, прозорливости и стойкости, которыми она обладала, равных не было. Одного не учли Паши, жаждущие избавиться от Ибрагима — что Хюррем прикрывает его тыл, а одна женщина-соперница всегда красноречивей и опасней тысячи соперников-мужчин. Каждый раз, надевая на могучие плечи мужа кафтан и отправляя на службу, сладким голосом она повторяла: — Будь осторожен! Ты словно тот мотылёк, что кружит у открытого огня, — её глаза сверкали, — твои враги всюду, не дай им возможности победить. — Пока ты рядом, моя смеющаяся госпожа, никто и ничто не причинит мне вреда, — он поцеловал её, — никакой огонь не сожжёт меня, Хюррем.***
Она всегда предостерегала его, но когда однажды за ужином жена заговорила о Махпейкер, Ибрагим в голос засмеялся. — Как наложница может быть моим врагом? — он с наслаждением отхлебнул вина из бокала. — Что ей за дело до меня? — Не просто наложница, — она посмотрела пристально; улыбка с лица Ибрагима спала, и она продолжила, — а мать шехзаде, второго в очереди на престол. Она, конечно, попытается устранить главного соперника Мехмеда в борьбе за трон, но чтобы избавиться от Мустафы, нужно тебя погубить. — Милая, она не посмеет пойти против Великого Визиря. — Она — нет, а её преданный пёс, хранитель покоев Искандер-ага — на что способен он? — заговорчески зашептала она, наклонившись ближе к мужу. — Говорят, он неравнодушен к госпоже. — Не думаю, что ради чувств к матери наследника он готов будет пойти на такое, — сказал Ибрагим, понимая, что нечто разумное в словах любимой есть. — Любовь лишает людей рассудка, — она положила в рот лукум. — Вот ты готов будешь предать повелителя ради меня? Ибрагим молча поцеловал её в губы, чувствуя вкус орехового лукума. У него пока не было ответа на этот вопрос.***
1530 год
Едва солнце взошло над Босфором, это произошло снова. Чёрная смерть, что, по слухам, уже несколько дней бушевала в городе, вновь неслышно проникла в гарем, без труда пройдя сквозь каменные стены дворца, и даже принятые меры предосторожности не спасли. Сулейман, легко державший в страхе своих врагов, перед очередной эпидемией смертельной болезни был совершенно бессилен. Теперь его самого сковывал страх, он боялся вестей, что приносили слуги. Память ещё была свежа, и правитель хорошо помнил, как предыдущая эпидемия унесла жизни двух его сыновей, Махмуда и Мурада, и он боялся, что снова придётся расстаться с кем-то из наследников. Однако смерть безжалостна и неподкупна. Её не волнуют ни богатства падишаха, ни принадлежащие ему земли. Она заберёт тех, за кем пришла, и торговаться не станет. В то утро, едва проснувшись, Гюльфем услышала крик, и он заставил её содрогнуться. Она лучше других знала, что он означает. Девушка вышла из покоев и, разузнав у служанки, что происходит, поняла, что, к сожалению, предчувствие её не обмануло — это был крик матери, что раньше срока должна проститься со своим ребёнком. — Абдулла! — Гюльнихаль стояла и смотрела сквозь окно в покоях, как лекари суетятся вокруг её золотоволосого шехзаде. Сквозь рыдания она то и дело произносила имя сына: — Абдулла! Султанша вырывалась из рук служанок, которые пытались не пустить её в покои к больному сыну, ведь болезнь заразна. — Матушка, не оставляйте меня, — тихим голосом уговаривала её дочь, — как же я без вас? Госпожа смотрела на маленькую дочку и не могла понять, почему Аллах так распорядился. Ведь она никогда не шла против правил, ни с кем не развязывала войн и никому не желала зла. Она была смиренной и тихой, хотела лишь одного — долгой и счастливой жизни для своих детей и правителя мира. Однако именно её малыша смерть решила прибрать к рукам. — Ничего не бойся, моя милая девочка, я с тобой, — Гюльнихаль обняла дочь. Но через минуту она снова зарыдала, упав на колени. — Сынок, мой сын!!! Гюльфем тихо наблюдала за ней со стороны, и сердце её сжималось. Слушая рыданья молодой султанши, она словно глядела в зеркало и видела себя со стороны. Память колола острыми иглами, против её воли возвращая её на десять лет назад. Тогда похожая смертельная болезнь буйствовала во дворце. В те чёрные дни ей и другой любимице султана пришлось пережить подобное. Гюльфем вот так же стояла у дверей покоев и уговаривала сына поспать, обещая, что не подпустит к нему Азраила, но обещание своё она, увы, выполнить не смогла. Её соперница, мать самого старшего наследника, в ту пору умерла вместе с сыном — в отличие от Гюльнихаль, ей удалось прорваться в покои к больному мальчику, так они и покинули этот мир, уснув в обнимку. Позже, когда траур будет снят, о Фюлане-султан никто и не вспомнит, а вот потерявшая дитя Гюльфем останется во дворце подле Хатидже-султан. Видя страдания и муки Гюльнихаль, Гюльфем думала о том, как поразительно они оказались похожи. Девушка так же молода, смиренна и невинна, как и она десять лет тому назад; неужели бедняжку ждёт та же горькая участь? Неужели после потери шехзаде она так же будет навеки отлучена от покоев падишаха, и лишь маленькая султанша станет её отрадой? Да, время любит повторять старые истории.***
Быстро перебирая ногами, евнух вошёл в покои падишаха. Он склонился в поклоне, но даже за долю секунды Ибрагим и султан разглядели тревогу на его лице. — Повелитель, печальные вести, — заговорил Сюмбюль, — в гареме чума. Падишах и визирь переглянулись, нахмурившись. Голос слуги задрожал сильнее. — Ваш шехзаде Абдулла и ваш сын Паша захворали, — сообщил евнух, опустив голову, — они вечером играли вместе, а наутро у них и ещё у нескольких девушек в гареме обнаружились признаки болезни. Сбылся главный страх правителя — снова хворь из города пришла во дворец. — Что ты говоришь такое? Как такое вообще возможно! Я же приказал, чтобы во дворце приняли все меры! — грозно заговорил падишах. — Как другие мои наследники? — Здоровы, слава Аллаху.***
— Дорогу! Султан Сулейман Хан Хазретлери! — раздалось поблизости. Госпожа и служанки склонили головы. Правитель сразу направился к Гюльнихаль, даже издалека он заметил, как сильно она побледнела. — Гюльнихаль, моя роза, — повелитель обнял свою госпожу, — не плачь, Аллах велик, он защитит нашего ангела. Султан утешал свою возлюбленную, но сам понимал, что исцеление маловероятно, на его памяти только Ибрагиму посчастливилось выжить, сейчас же Визирь напоминал больше мёртвого, чем живого, глядя на соседнюю кровать, где лежал его сын Касым. — Где Хюррем? — спросил Паша служанку, когда огляделся и понял, что жены тут нет. Но где могла она быть в такой момент, если не подле умирающего ребёнка — может, сама захворала? От этой мысли у Ибрагима в глазах потемнело. Служанка не успела ответить — Хюррем в следующее мгновение явилась, словно из ниоткуда. На секунду Визиря охватила радость, что она жива-здорова, но потом он понял, что Хюррем неестественно бледна, её всю трясёт и изумрудные очи впервые поблёкли. «Жар? Заразилась?» — испуганно подумал Ибрагим. Вся жизнь тут же промелькнула перед глазами; ещё, кажется, никогда он не чувствовал настолько сильного страха. — Я её не нашла, Ибрагим, не нашла знахарку, что когда-то помогла тебя исцелить, я искала, но… — сначала она дрожащим голосом шептала, не утирая слёз, что текли по щекам, а потом перешла на крик. — Я её не нашла, Ибрагим!!! Он держал её так крепко, как только мог, и она, рыдая, билась в его руках, как раненая птица, а он ничего не мог. В его руках была огромная власть, право казнить или миловать, вершить судьбы и вести войны, но сейчас он ничего не мог сделать для сына, часы которого были сочтены. Ничего не мог и Властелин мира. Услышав, что знахарку не отыскали, свою последнюю надежду потеряла и султанша, и вновь начала плакать в объятиях падишаха. — Касым, ягнёночек мой, сынок! — донеслось до слуха Хюррем сквозь рыдания. Она обернулась и увидела Хатидже, стоящую у покоев и шептавшую имя её сына. Роксолана никак не успела отреагировать на поведение госпожи, султан тут же кивнул служанкам, и те увели его сестру. В этот тёмный час все решили, что лучше не обращать на это внимания, сейчас не до того, но каждый из присутствующих это запомнил. Султан позже накажет матери, чтобы глаз с сестры не спускала, а Хюррем даст себе слово, что при случае обрушит этот дворец на голову госпожи. Что с того, что она сестра султана — делить своё она отныне и с шайтаном не намерена.***
Она совершила тот же опрометчивый поступок, что и первая фаворитка султана — под покровом ночи пробралась в покои сына, но подходить не стала, остановилась у самой двери. Просто сердце разрывалось, и даже страх смерти не мог заглушить этой боли. Пусть её ангел напоследок хотя бы услышит её голос: — Сынок… Абдулла! — Мама, это ты? — слабым голосом прошептал шехзаде, у него почти не осталось сил. — Да, сынок, это я, — проговорила султанша, пытаясь не расплакаться. — Я умру, мама? — спросил малыш. Она на мгновение зажала рот ладонью, дабы крик не вырвался наружу и не испугал мальчика. — Не бойся, мой львёнок, — голос её дрожал, — не бойся, сынок. Если так случится, я снова дам тебе жизнь… Сгорая в адском пламени, понимая, что придётся навеки проститься с сыном, она думала, что нет на свете страшнее кары, и уж точно не знала, что десятилетия спустя другая жемчужина повелителя даст своему сыну точно такое же обещание. Аллах отчего-то любит повторять истории. Следующей ночью тела были тайно вывезены из дворца. Эта болезнь так коварна, что их не смогли даже похоронить.***
Когда траур был кончен, хоть умерших всё ещё оплакивали, Валиде решила больше не откладывать и серьёзно поговорить с дочерью, пока её одержимость Пашой бедой не обернулась. — Ты ума лишилась, Хатидже? — грозно спросила Хафса-султан. — Называть сына Ибрагима своим! Где это видано? Это тебе ещё повезло, что Хюррем скандала не устроила, а то бы и дворец на нас обрушился!!! Тебе ли не знать её нрав? — А он бы и был моим сыном! — закричала девушка в ответ. — Если бы не вы, матушка! Вы всё у меня отняли! Теперь у ведьмы Хюррем, которая даже от хвори не сгинула снова, всё есть, а я увядаю в стенах дворца с пяльцами в руках! — Хватит, перестань!!! — госпожа вскочила на ноги. Она просто теряла последние капли терпения. — Имей в виду, Хатидже, не уймёшь свой пыл — это сделает повелитель: выдаст тебя замуж и вышлет прочь из дворца! — Замуж… — опешила султанша. — За кого? — Как ты и хотела — за хранителя покоев, — уже спокойнее проговорила Хафса-султан, — Искандера-агу.