Огненный дракон
1532 год
Стихия не на шутку разбушевалась. С неба сыпал колючий снег, ветер буквально сшибал с ног, но полки янычар смиренно стояли перед дворцовыми воротами, ожидая появления султана и его старшего шехзаде. Того же ждали женщины султанской семьи и жена Великого Визиря, они наблюдали за происходящим с Башни Справедливости. Сегодня был благословенный день. Тёмные дни всегда сменяются светлыми. Старший наследник султана получал саблю и вступал в корпус янычар. Для шехзаде это значило, что те часы, когда он беззаботно играл в саду с сестрой и братьями, канули в Лету — он вырос и теперь будет принимать участие в делах государства и походах, а как придёт час, станет управлять могучим государством. Ворота распахнулись, и перед воинами предстал их правитель вместе с сыном и Великим Визирем. Хюррем и Махидевран от восторга затаили дыхание. Одна была горда сыном, другую переполняла гордость за мужа. Ибрагим ведь был правой рукой падишаха и был незаменим, а Мустафа был будущим великой Империи, ну как не радоваться? Однако, что одному радость — другому горе. Видя, как Мустафа приносит воинскую клятву, как из маленького львёнка он превратился в могучего льва, как ему предан весь янычарский корпус, Махпейкер кипела от злости. Её скулы свело. Глаза излучали такой холод, что его ощутили все присутствующие Мельком взглянув на мать другого наследника, Валиде горько вздохнула. Она чувствовала сердцем, что спокойная Махпейкер однажды принесёт куда больше бед и несчастий, чем можно было ожидать от непокорной Хюррем. Роксолана же, напротив, давно стала частью султанской семьи, хоть она к ней никак не относилась, просто была лучшей подругой любимицы султана и женой ближайшего друга правителя. Валиде давно закрыла глаза на её происхождение, и Хюррем свободно появлялась во дворце и присутствовала на значимых событиях, как сейчас. — Это наше счастье, Махидевран, — улыбнулась Валиде, когда церемония подошла к концу. — Вознесём благодарность Аллаху, — глаза Махидевран сияли счастьем, — и этот день нам довелось увидеть! Все направилась к выходу из башни, лишь Махпейкер осталась стоять неподвижно, будто бы каменная, продолжая наблюдать. Как никогда, она осознавала: пора действовать и устранить эту преграду на пути сына к трону, а начинать стоит с Ибрагима-паши. Она все силы свои и чаяния вложила в Мехмеда. Искренне радуясь закону «одна наложница — один сын», девушка больше не стремилась пройти по Золотому пути, ей не нужны были ещё сыновья, дабы не пришлось в день восхождения первенца на трон лить слёзы, когда за его братьями придут палачи. До страданий соперниц ей дела не было. Мустафа теперь не ребёнок, он молодой воин. Ему соберут гарем, отправят в санджак, с каждым шагом он становится ближе к трону, и медлить больше нельзя. Махпейкер была намерена сегодня же вечером поговорить с Искандером. Когда-то он пылал к ней любовью и, если угли ещё тлеют, он поможет ей.***
После церемонии все женщины собрались в покоях Валиде. Устроившись на мягких подушках рядом с большим подносом, на котором стояли шербет и яства, они обменивались любезностями. — Два года нас с Мустафой не было во дворце, но время в Эдирне пошло нам на пользу, — сладко пела Махидевран, — столько изменилось… Она обвела всех взглядом и, посмотрев на Гюльнихаль, снова заговорила. — Поздравляю с рождением шехзаде Джихангира, Гюльнихаль Султан. — Благодарю, госпожа, — тихо произнесла девушка. Она ведь считала, что после смерти Абдуллы будет отлучена от правителя, но солнце выглянуло из-за туч. Джихангир очень походил на брата, такой же златовласый ангелок. — Поздравляю и тебя, Гюльфем — и ты вновь стала мамой спустя столько лет, — после этих слов султанша переключилась на Хюррем: — Слышала, и ты снова стала мамой! Мальчик или девочка? — Хвала Аллаху, госпожа, — улыбнулась Роксолана, — наш львёнок Баязид радует нас с Ибрагимом каждый день. Правда, Михримах немного расстроилась, — звонко засмеялась Хюррем, — хотела сестрёнку, всё говорит — вот братья вырастут и уйдут на войну, а она одна останется. — У Михримах есть сестра, Хюррем, — поддержала разговор Валиде, — наша Мирай-Акиле Султан, девочки ведь не разлучены, да и вы с Ибрагимом молоды ещё, ИншАллах, у Михримах будут ещё сёстры и братья. Только ленивый не заметил, как Хатидже вздрогнула от этих слов, и Махидевран тут же обратилась к ней: — А когда ваша свадьба с Искандером, госпожа? Но Хатидже ничего не успела ответь, вблизи раздалось: — Дорогу! Шехзаде Мустафа Хазретлери! Служанки тут же поднялись с пола и склонили головы. В двери покоев вошёл бравый юноша, он, кажется, больше всех сыновей походил на отца. Мустафа поцеловал руку Валиде и матушке, поприветствовал тётушку и других султанш из гарема отца. Когда же очередь дошла до Хюррем, она не смогла удержаться и произнесла: — Мустафа, ты стал таким красивым и мужественным, — она лукаво улыбнулась, — не одно сердце разобьёшь. — Благодарю, — улыбнулся наследник в ответ, — но вот кто действительно станет разбивать сердца, так это ваша с Пашой дочь. Я видел её, Михримах стала очень красивой, и очень похожа на вас. Простой обмен любезностями, который никто не отменял. Но тогда никто из присутствующих и подумать не мог, чьё сердце вдребезги разобьёт «госпожа луны и солнца» и как сильно она будет походить на свою мать. — А где мои братья и сёстры? — спросил Мустафа у Валиде. — Я по ним соскучился. Вместо ответа двери в покои распахнулись. — Мустафа! С радостным криком в объятья старшего наследника бросились шехзаде Мехмед и Акиле Султан. За ними шли служанки, они несли на руках шехзаде Джихангира, сына Гюльнихаль Султан, и Дефне Султан, дочь Гюльфем-кадын. Последними в покои вошли дети Визиря Михримах, Муса и служанка, державшая на руках Баязида. Айше-Хафса Султан обвела свои просторные покои взглядом. Давно её сердце так не радовалось. Все её внуки были прекрасны, наложницы сына спокойны — казалось, им нет никакого дела друг до друга. Даже к Хюррем она стала относиться с заботой и теплотой. Оставалось лишь Хатидже выдать замуж.***
В эту пору во дворце все были чрезвычайно заняты важными делами. Валиде заканчивала подготовку к свадьбе, Махпейкер плела паутину интриг против Мустафы и Визиря, Ибрагим готовил армию к походу, а Хатидже готовила армию против Хюррем. Незадолго до начала похода молодая султанша, направляясь в своей карете из охотничьего домика во дворец, увидела на дороге путников. Они куда-то вели четырёх связанных женщин. Девушки выглядели очень плохо — грязные, уставшие, истощённые. Вдруг одна из них упала, а вторая склонилась, чтобы помочь, но все попытки поднять бедняжку на ноги были тщетны, тогда на обеих посыпались удары. И тут вмешались слуги Хатидже. Они заплатили путнику вдвое больше, чем он отдал за девушек на невольничьем рынке, и взяли их во дворец. Отныне они верно служили Хатидже Султан и были готовы жизнь за неё отдать, но госпоже была нужна лишь жизнь Хюррем.***
Ничего не подозревающая Хюррем сидела на подушках, смотрела на огонь в камине и нежилась в крепких объятиях любимого мужа. Не так давно в их жизни всё наладилось, и вот снова предстояла долгая разлука. Уже несколько дней её терзали дурные предчувствия и ночные кошмары. Ей снился дракон, что сжигал её дотла, и она просыпалась со страшным криком. — Я всегда провожаю тебя с тяжёлым сердцем, — заговорила она, едва сдерживая слёзы, — но на этот раз особенно трудно. Я предчувствую беду, Ибрагим. — Гони дурные мысли, моя госпожа, — он провёл рукой по вихрю рыжих волос. — Все тёмные дни в прошлом, впереди лишь радость и счастье! Время пролетит, и не заметишь, как я снова буду дома, а ты пока оставайся в Топкапы, мне так спокойнее. Хитрый и прозорливый визирь на этот раз просчитался — оставив жену в султанском дворце на время похода, он почти обрёк её на верную гибель.***
Едва султан с войском покинул стены замка, как Хатидже тут же подозвала к себе одну из преданных ей девушек. — Мелек-хатун, Хюррем осталась в Топкапы? — осведомилась султанша, сидя на диване в своих покоях. — Да, госпожа, — тихо ответила девушка, — до возвращения Паши она останется подле Гюльнихаль Султан. Милая девушка с тонкими, немного детскими чертами лица — чёрные как смоль, длинные волосы и глубокие тёмно-карие глаза, одна из тех, кого выкупила Хатидже, — сейчас терпеливо смотрела на госпожу, ожидая дальнейших приказаний. Ей и другим девушкам вовсе не хотелось причинять вред жене Великого Визиря, она ведь не сделала им ничего плохого, да и детки у неё такие маленькие, Баязиду всего год… Но делать нечего, госпоже они обязаны жизнью и теперь должны ей повиноваться до самой смерти. Они просто угодили из одного рабства в другое, но жизнь в гареме была не так уж плоха, и лучше не испытывать судьбу. У рабов выбор невелик: либо они нарушают правила и восходят на вершину, либо становятся безвольным инструментом в руках своих господ. Первых — единицы, других —сотни. — Значит, время пришло, — сказала Хатидже, предвкушая скорую расправу над соперницей.***
В эту ночь им обеим не спалось. Хюррем опять мучали кошмары, ей снова снился дракон, что обжигает её пламенем. Хатидже не спала, ибо хотела слышать предсмертные крики соперницы, ну а пока во дворце было тихо, она предавалась мечтам. Когда Ибрагим вернётся, ему расскажут, что наложницы, поднявшие бунт в гареме, учинили пожар, в котором и пострадала его дражайшая супруга. Конечно, Визирь будет убит горем, но Хатидже сможет его утешить, с Михримах и Мусой она ладит прекрасно, а Баязид так мал, что и вовсе не вспомнит родную мать, и наконец она, по рождению госпожа, получит всё, что ей предназначалось. Лишь одна прореха была в её плане — Валиде. Но неужели она пойдёт против родной дочери? Внизу послышался шум — бунт начался. Хатидже, стоя на своей террасе, вдохнула свежий ночной воздух, в эту минуту он был для султанши особенно сладок.***
— Что происходит, Дайе? — встревоженно поинтересовалась Хафса-султан у служанки, явившейся к ней посреди ночи. — В гареме бунт, госпожа моя, — задыхаясь, ответила женщина, — девушки вооружились факелами и зачем-то идут к покоям супруги Визиря. — Хюррем? — султанша непонимающе подняла брови. — Но что им за дело до неё, она ведь к делам гарема отношения не имеет… — Говорят, что одна из девушек призналась в связи с Ибрагимом-пашой, а на следующий день бедняжке отрезали язык, якобы по приказу Хюррем-хатун. — Это вздор, Дайе. Ты же знаешь Хюррем, узнай она, что муж ей неверен, уже бы и город дотла от ярости сожгла! — сказала султанша. — Что-то здесь не так… Только произнесла и поняла, кому в этом огромном дворце на самом деле выгодна кончина бунтарки. И кто так умно мог организовать всё. Отрезанный язык — это, конечно, в духе мятежницы, но Валиде чувствовала сердцем: что-то здесь не так. Случись такое, поползли бы слухи, но до сегодняшней ночи никто ничего об этом не слышал. — Дайе!!! Быстрее, надо им помешать! — во всё горло закричала султанша. Нельзя допустить, чтобы свершилось непоправимое, Хатидже зашла слишком далеко.***
Стоило Хюррем вновь уснуть, как послышался шум. Только она хотела послать служанок, чтобы разузнали, в чём дело, дверь в её покои распахнулась, и комнату залило светом факелов. Их держали четыре девушки, что направлялись к её кровати. Не успев и слова вымолвить, Роксолана вскочила с ложа и отбежала в угол, прижавшись к стене. Бежать было некуда, а они приближались, она уже чувствовала жар огня кожей, сейчас они с ней покончат, но за что? Хюррем уже хотела кричать и звать на помощь, как одна из незваных гостий вдруг заговорила: — Хюррем, ты как-то сказала, — девушка поднесла факел совсем близко к лицу своей жертвы, — что никакой огонь не сможет сжечь тебя… Сейчас и посмотрим! Поняв, кто и зачем к ней пожаловал, Хюррем закричала что было сил…