Я родилась в семье султана
Ибрагим быстрым шагом вышел из походного шатра. Ему срочно нужен был воздух, но сколько бы жадных глотков он ни делал, легче не становилось. Его душили невиданные ярость и злоба. Паша снова пробежался по листу пергамента глазами. Руки его тряслись, в горле пересохло, в глазах темнело, было ощущение, что каждая буква, выведенная чернилами на листе, пропитана ядом. Он не мог поверить в написанное и не хотел. «Ибрагим! Душа и сердце моё, я целую твои благословенные руки. Если ты спросишь о моем состоянии, то могу сказать одно — твоя супруга, твоя смеющаяся госпожа, пребывающая в несчастном положении, с нетерпением ждет тебя. Любовь моя, я стыжусь писать тебе это, однако ты должен знать. Меня — мать твоих детей, твою любовь, твою супругу, — чуть не погубили. Не моргнув глазом, безжалостно сожгли, оскорбили меня. Я едва вырвалась из рук подосланных ко мне предателей. Однако мои раны глубоки, горе велико. Я не знаю, сколько смогу еще выдержать. Я в большой печали и в замешательстве, ведь смерть правит во дворце. Возможно даже, когда ты будешь читать это письмо, я уже давно буду мертва, ибо тот, кто затеял это, не успокоится, пока не увидит мой хладный труп. Мне грозит опасность. Больше всего я боюсь за наших детей. Я беспокоюсь за них. Я доверила детей Гюльнихаль-султан и Валиде. Если вдруг случится, что я не увижу твоего благословенного лица, знай: я любила тебя больше своей жизни, Ибрагим, и благодарна Аллаху, что руками Валиде он именно так устроил мою судьбу» Глаза Визиря налились кровью, сжатые кулаки побелели. Он сейчас был готов раздавить каждого подошвой своего сапога, будто червяка. Тому, кто сотворил такое с его женщиной, не уйти от расправы, не спасёт даже принадлежность к правящей династии. Кем бы ни был этот человек, его ждёт гибель.***
Она и вправду оказалась пламенем — разрушающим и всепоглощающим. Когда она шла по коридорам Топкапы, все расступались на её пути, завидев её, отходили подальше, как убегают прочь от разрушительной силы стихии. Она напоминала поток пламени, что нельзя усмирить, волну цунами, что собьёт с ног и утопит тебя. Она огонь. Она — Хюррем. Её лицо сильно обгорело, и теперь она прятала его под платком, но вот глаза — они отныне сверкали ещё ярче, были ещё холоднее, в их глубине было ещё больше ярости и непокорности, этот взгляд вызывал страх у любого живого существа. Никто во дворце не хотел попасться ей на пути, благо из покоев девушка выходила теперь редко.***
— Как Хюррем? — спросила Валиде, завтракая с Хатидже и двумя невестками — Гюльфем и Гюльнихаль, — лучше? — Лучше, — ответила Гюльнихаль, — только из покоев теперь не выходит. Зову её в саду погулять — не идёт. — С таким лицом, как у неё, теперь никуда не выйдешь, — усмехнулась Хатидже. Ей всё происходящее доставляло только радость. — Посмотрим, как Ибрагим будет теперь её любить. Султанша только успела это сказать и тут же поперхнулась глотком яблочного чая, обратив внимание на лицо матушки. Лицо Валиде просто перекосило от злобы; кажется, будь её воля, она бы убила её прямо здесь. Больше сестра султана не проронила ни слова за это утро, а позже Валиде снова позвала её к себе.***
— Ты забыла, кто ты? — госпожа ходила по просторным покоям. — Ты родилась в семье султана! Ты принадлежишь к Великой династии Османов! Как ты смеешь так себя вести, такое говорить при наложницах?! Она смотрела на дочь, которая сидела, смиренно глядя в одну точку, и никак не реагировала. Хафса Султан вглядывалась в лицо дочери и не могла понять, как это случилось? Хатидже была больше всех любима отцом.* Из пятерых своих дочерей покойный султан Селим выделял её и даже не скрывал этого. Падишах души не чаял в малютке с ангельским ликом, она всегда была спокойна, будто воды тихой речушки, всегда приветлива и улыбчива. В какой момент она, вовсе не желающая никому зла, стала отдавать приказы о столь жестокой расправе — ведь, не поспей они с Дайе вовремя, служанки бы заживо сожгли девушку! Даже если вспомнить, сколько хлопот русская рабыня в своё время им доставила, всё равно столь мучительной смерти она ей не желала. Неужели всё дело в чувствах? Любовь к Ибрагиму лишила Хатидже разума, словно яд, отравила кровь, и Хафса Султан с отчаянием готова была признать, что не знает, как теперь быть. — Да! — Хатидже неожиданно прервала молчание. — Я родилась в семье султана, в ней и умру! Я выше всех женщин гарема! И не позволю какой-то рабыне с русских земель… — Хватит!!! — госпожа не стала дослушивать речи дочери до конца; казалось, сейчас она совсем утратит самообладание. — Никаких празднеств не будет. Как только повелитель вернётся, между тобой и Искандером заключат брак, и вы покинете столицу! У повелителя уже готова должность бейлербея…***
— Бейлербеем? — растерянно зашептала Махпейкер. То, что Искандер может покинуть столицу, в её планы никак не входило, он нужен был ей здесь, во дворце, более ей не на кого было положиться. — Валиде только в этом видит выход, госпожа, — ответил хранитель покоев, — и так чудом избежали беды. Махпейкер хотела что-то сказать, но недалеко послышались шаги, и она быстро устремилась дальше по коридору. Кто знает, что будет, если их заметят — это ведь при желании как угодно можно истолковать повелителю, а за связь с мужчиной её запросто казнят, и кто же тогда проложит Мехмеду путь к трону? Искандер лишь смотрел ей вслед. Многие во снах видят, как бы стать зятем в правящей семье, но его это вовсе не радовало, его сердце навеки принадлежало Анастасии, той белокурой девушке, с которой он однажды ночью намеревался сбежать из дворца. Но Аллаху было это неугодно, он пожелал сделать её госпожой, матерью шехзаде и на веки вечные проложить меж ними пропасть. Теперь ему придётся повиноваться приказу и взять в жёны сестру султана.***
Ночь была длинной. Госпожа до самого рассвета глаз не сомкнула, всё сидела над листом пергамента и что-то писала, о чём-то напряжённо думая. Не спала и Эйджан-хатун, верная служанка Махпейкер, ведь султанше в любую секунду могло что-то понадобиться. Султанша лихорадочно смотрела то на горящую свечу, то на полуисписанный лист пергамента. Иногда она вставала и ходила по комнате, будто пытаясь решить какую-то сложную задачу, выработать стратегию по устранению врагов, и первой в этом списке была, как ни странно, Хатидже. Госпожа должна была сделать всё, чтобы расстроить свадьбу. И дело здесь не в чувствах, их «холодная госпожа» уже давно ни к кому не испытывала. Любовь — это слабость, а ради сына она должна быть сильной, но вот чувства Искандера были ей на руку: пока он их питает, на что угодно пойдёт, и нельзя, чтобы он уехал, и уж тем более нельзя, чтобы очаровался женой. В окнах забрезжил рассвет. Глаза болели, от усталости она уже буквально валилась с ног, но не сдавалась, ведь речь шла о будущем Мехмеда. Но ничего, кроме как убить сестру султана, в голову не приходило… Однако жажда власти и обладания титулом Валиде не до конца затуманили ей разум. Госпожа понимала — за пролитую кровь династии ждала неминуемая смерть, даже если ты мать наследника… Да что там — даже если ты Паргалы Ибрагим-паша, которому всё сходит с рук. В следующее мгновение Махпейкер радостно вскрикнула и подскочила на ноги. Усталость мигом прошла, она почувствовала небывалый прилив сил, неожиданно найдя разгадку. Ни для кого не секрет, что после произошедшего с его женой Ибрагим захочет отомстить обидчику…***
Нигяр-калфе не повезло встретить на своём пути Ибрагима-пашу. Завидев девушку, он подозвал её к себе. — С возвращением, Паша, — поклонилась она. Но вместо обычного приветствия Ибрагим схватил девушку за горло и грубо швырнул о стену, не разжимая тисков. Его глаза были налиты кровью, он тяжело дышал, как дышит хищник, готовясь уничтожить свою жертву. — Страшно, Нигяр? — прошипел мужчина, будто змей, что сейчас ужалит смертельным ядом. — Да, Паша, — с трудом прохрипела калфа, ей и дышать было трудно, не то что говорить. — Моей жене тоже было страшно, — снова прошипел он и вдруг перешёл на крик, немного ослабив хватку, что позволило девушке сделать несколько вдохов. — Как вы допустили такое в гареме, калфа? А если бы они сожгли её!!! Он наконец отпустил её и отошёл на несколько шагов. Нигяр сползла по стене и села на пол. Она жадно глотала воздух, одновременно пытаясь не разрыдаться. — Паша… — Мне нужно проведать жену, — спокойно сказал мужчина как ни в чём не бывало, — после жду тебя у себя, подробно расскажешь, что произошло.***
Когда дверь покоев скрипнула, она даже не обратила внимания, думая, что вошёл кто-то из детей или служанок, и только радостный крик Михримах, что бросилась в объятия отца, заставил её встрепенуться и быстро закрыть обгоревшее лицо. Меньше всего ей хотелось, чтобы муж видел её такой. Поцеловав детей, мужчина отослал их со служанками в сад, желая остаться с женой наедине. Он подошёл к Хюррем, но та отвернулась. Ибрагим присел рядом и крепко взял её за руку, так, чтобы она не смогла её отдёрнуть. — Хюррем, посмотри на меня, — тихо попросил визирь. — Не надо, Ибрагим, тебе не стоит видеть меня такой, — голос её задрожал, — я уже давно не выхожу из своих покоев и не открываю лицо, чтобы дети не испугались, Баязид ведь так ещё мал. — Хюррем, — снова терпеливо позвал он. Поддавшись, девушка подняла на мужа глаза. Изумрудный блеск был затуманен пеленой слёз. Всё остальное лицо было укрыто таканью. Мужчина огляделся — в покоях не было ни одного зеркала. — Чичек-хатун! Девушка тут же возникла перед Визирем, послушно склонившись в ожидании указаний. — Принесите зеркало! Служанка поспешила выполнить приказ, а Хюррем забилась в истерике, пытаясь оттолкнуть от себя мужа, но тот, как только зеркало было в покоях, чуть ли не силой подтащил жену к нему. Ибрагим стал сзади, несмотря на протесты, всхлипы и мольбы, и снял с любимой ткань, закрывающую лицо. Взору мужчины, который смотрел в зеркало через плечо жены, открылось лицо, покрытое красными волдырями. Она съёжилась и отвернулась, а Ибрагим смотрел и, любуясь, шептал ей на ухо: — Много лет назад… Хюррем не совсем поняла, о чём он, но молча слушала, всё ещё ёжась от собственного отражения, а визирь продолжал: — Мне поручили отобрать девушек, чтобы вечером они танцевали для повелителя. Хоть ты даже и не глядела в мою сторону, я же сразу тебя заприметил… — он замолчал на мгновение. — Ты была совсем не похожа на остальных. Они смиренно приняли долю рабынь, а по твоим жилам текла непокорность, жизнь, ты была подобна пламени, которое невозможно обуздать, твой смех, кажется, был слышен за пределами дворца, и я выбрал тебя. Он, мягко придерживая жену за плечи, повернул её к себе лицом, взяв пальцами за подбородок, вынуждая смотреть в глаза. — Я выбрал тебя и создал для самого себя… После этих слов Визирь, несмотря на протест, который был уже заметно слабее, стал покрывать обгоревшую кожу лица жены поцелуями. Через какое-то время она шумно выдохнула и наконец расслабилась в его руках. — Мои глаза никогда не увидят тебя ужасной, — вновь зашептал мужчина, — и я сделаю всё, чтобы ты снова стала звонко смеяться, моя госпожа. После Ибрагим взял жену за руку, и они присели на кровать. — Теперь расскажи, что случилось? Кто сотворил такое? — спросил он, согревая её ладонь в своих руках. — Ты и сам знаешь, кто, — она опустила глаза и заговорила совсем тихо, хорошо усвоив, что у стен есть уши, — конечно, не своими руками… Глаза визиря налились ненавистью и кровью. — Она ответит за это, — так же тихо произнёс он. — Ибрагим, она сестра султана. Она выше нас по праву рождения, и каких бы высот ты не достиг, династия выше нас. Как бы тебя ни ценил повелитель, если ты причинишь ей вред, он казнит тебя. Ибрагим почувствовал приступ тошноты, ему стало противно от того, насколько Хюррем права. Как бы близок он ни был к властелину — он раб, не более, и сколько бы власти у него ни было, это не изменить. Но и так всё оставить он тоже не мог, султанша ведь покушалась на жизнь самого дорогого ему человека! И как он станет командовать армией великого государства, если не защитит семью? Вот он и подошёл к черте, когда ему нужно было ответить самому себе на вопрос, что сильнее — любовь к Хюррем или преданность повелителю? Ведь если он навредит султанше, пути назад не будет, но если султанша вновь навредит его любимой?.. Если султанша навредит его любимой снова — он этого так не оставит, решил Великий Визирь, не зная, что некоторые только того и ждут. Хюррем уснула, а Ибрагим вышел на террасу. С Босфора прилетел холодный ветер, остужая голову и приводя мысли в порядок… «Я Ибрагим, Ибрагим из Парги… Раб, обращённый насильно в ислам в десять лет… Ибрагим, который в семнадцать лет стал главным сокольничим Шехзаде Сулеймана, в двадцать пять — хранителем Султанских покоев Султана Сулейман Хана, в двадцать семь — Великим Визирем своего Повелителя, разделившим с ним власть… Ибрагим, который всё время носит в себе ад и рай… Дружит с собственным шайтаном, но верен своему шейху… И постоянно находится на страже Великих врат, стоящих на границе ада и рая… Раб Ибрагим… Ибрагим — близкий друг Султана Сулеймана, посвящённый в его тайны, но всё время ходящий по лезвию ножа… Тот, что каждый день видит свой труп в бездонных глазах своего Государя… Ибрагим, о смерти которого просят, совершая намазы… Что ты выберешь, Ибрагим, когда придёт час — верность династии или любовь всей своей жизни?» Так думал про себя Великий Визирь и раб Ибрагим, наигрывая тихую мелодию на скрипке, и музыку ту подхватывал ветер и уносил её далеко-далеко к его родным берегам. Ведь если ему предстоит война с династией, которая, скорее всего, приведёт его к смерти, то где брать сил и решимости, если не от родной земли?