Шахерезада
— Значит, ты с родины Александры? — спросил падишах, откинувшись на подушки и всё ещё тяжело дыша. — Да, повелитель, — улыбнулась девушка. — Расскажи о своих краях. И новоиспечённая фаворитка повелителя тут же залилась звонким соловьём, искренне радуясь интересу властелина к её персоне и даже не задумываясь о том, что истинный интерес правителя не в ней. Султан жалел о том, что у него с Александрой было так мало времени, и надеялся, что эти истории помогут больше узнать о ней, о том, где и как она жила раньше. Валиде старательно вырвала из сердца сына любовь к Роксолане, будто дерево, корни которого сгнили, тем самым всё уничтожив. Он отныне испытывал к наложницам очень тёплые чувства, однако их нельзя было сравнить с теми, что пылали в его душе, пока Хюррем была рядом, как нельзя спокойное пламя свечи сравнить с бушующим пожаром. И лишь маленький росток этой любви уцелел. Он давно зачах, и лисья почернели, но кто знает, может, есть на свете та, кому дано вдохнуть в него новую жизнь. Ведь после самой лютой зимы всегда наступает весна. Может, ей это удастся… Хатидже очень юна, но уже сильна характером, словно миндальное деревце, видавшее уже не одну бурю, но сумевшее выстоять. Может, её тёмные, как угли, глаза смогут разжечь искру…***
Шехзаде откровенно скучал. Девушки, которых в его покои прислала мать, в ярких платьях кружились под мелодичную музыку. Русые, тёмно-русые, рыжие. Зеленоглазые, синеглазые. Лица и наряды становились одним пятном, в глазах рябило. Мустафа уже хотел всех отослать, как вдруг, словно из ниоткуда, появилась она. Её наряд был иным, более узкого покроя и из более прозрачного шёлка, руки были оголены, на них лишь позвякивали золотые браслеты, а вот лицо закрывала ткань, видны были одни только глаза. Они были карими, но в полумраке свечей Мустафе они казались чёрными и глубокими — глядя в них, словно смотришь в бездну. — Довольно, — махнул рукой шехзаде, когда очередная мелодия затихла, — можете идти! Девушки суетливо направились к выходу. — А ты останься, — приказал он той, что танцевала последней. Все покинули покои, а девушка осталась стоять, склонив голову. — Как звать тебя? — поинтересовался наследник, подходя ближе и вглядываясь будто бы в бездну, где скрывались то ли райские сады, то ли его погибель. — Хюмейра, господин. Наутро Мустафа проснулся абсолютно счастливым, словно за спиной выросли крылья, которые с лёгкостью вознесут его однажды над любой преградой, но вместе с крыльями за спиной появилась и невидимая петля на шее, которую враги могут затянуть в любой момент.***
В просторных покоях Валиде потрескивал камин и горели свечи. Госпожа трапезничала вместе с сыном, расположившись на подушках подле золотого подноса с самыми разнообразными яствами. Служанки стояли поодаль молча, опустив головы. — Мы так давно не ужинали вдвоём, сын мой, — сказала Валиде, набирая в ложку рис. Ей и подумать было страшно, сколько лет она растапливала холод меж ними. Нельзя было и представить, как сильны были чувства Сулеймана к Хюррем, что даже много лет после он открыто пренебрегал матерью. Однако Хафса Султан была уверена, что всё сделала правильно, пусть ей не раз пришлось в этом сомневаться. В гареме сотни женщин, и нельзя, чтобы одна получала всё, а другие ничего. Конечно, далеко не все проходят по Золотому пути, но придуманные предками правила помогают поддерживать порядок, и она, Айше-Хафса Султан, не позволит их нарушать. Излишняя любовь только к одной девушке — недопустима, это беспокоило её снова, и она аккуратно решила начать разговор. — Сулейман, последний месяц ты все ночи проводишь с Хатидже-хатун, а как же другие твои наложницы? — хитро начала она, в душе очень боясь вновь разозлить сына. — Гюльнихаль, она ведь была твоей любимицей, или Гюльфем — ты столько лет отдалял её от себя, но теперь она родила тебе чудесную дочь, могла бы родить и шехзаде… Султан лукаво усмехнулся. Ну уж нет! История с Хюррем послужила ему уроком, больше он не разрешит матери зайти так далеко. — Матушка, ну вы ведь, как никто, чтите законы гарема, а со времён моего прадеда они гласят: одна наложница — один сын, — Сулейман сделал глоток из стакана. — Согласно этой традиции, после рождения Джихангира Гюльнихаль должна быть отлучена от моих покоев, а Гюльфем достаточно и Дефне, она не хотела бы быть матерью шехзаде, и виной всему всё те же законы, Валиде, — прищурился султан, откусывая пахлаву. На лице госпожи на несколько мгновений возникла недовольная полуулыбка. Да, султанша знала — Гюльфем не хочет более испытывать судьбу, ибо не желает видеть на шее сына верёвку, когда рассвет наступит для нового падишаха; Фатьма отныне весь её мир. Но Хафса Султан и подумать не могла, что наложница так откровенна с правителем. Госпожа горько вздохнула и усилием, словно проглотив вишнёвую косточку, вернула на лицо улыбку и продолжила разговор. — Ну, Гюльнихаль это правило не касается, раз Джихангир не будет претендовать на престол… — Вы следите, чтобы все соблюдали правила, и сами же нарушаете их, матушка — как же, у всех один шехзаде, а у Гюльнихаль может быть два? Валиде на это ничего не сказала, а султан поднялся на ноги и подошёл к матери. — Учтите, Валиде, — падишах прищурился, — близится поход на Персию, и если по возвращении я не найду Хатидже в гареме, вы мне за это заплатите! После он как ни в чём не бывало поцеловал матери руку и вышел из покоев. — Простил тогда, простишь снова, — проговорила Хафса Султан, едва за сыном закрылась дверь, и тут же обратила взор на до сих пор молчавшую служанку. — Дайе, ты пригласила Булут-бея во дворец?***
Лишь одному Аллаху известно, чем Хатидже-хатун очаровала правителя, но уже в течении месяца почти каждую ночь для неё распахивались двери султанских покоев. Может, его привлекала её юность и невинность, может, сильный характер, может, истории из её краёв, которые она напевала ему сладким голосом — никто не узнает, в чём был её секрет, даже она сама, да ей это и не нужно было. Ей принадлежали сундуки с тканями и украшениями, на которые можно было бы всех бедных в её краях накормить, оставалось одно — родить наследника, и она была в одном шаге от цели. — Хатидже! Радость моя! — воскликнул султан, едва девушка возникла на пороге его покоев. Она была одета в ярко-синее платье, расшитое золотыми узорами, на шее сияло колье с крупными камнями, однако глаза девушки сияли стократ ярче. — Я принесла добрую весть, повелитель, — она поклонилась, — я хотела вам сама сообщить. — Говори, моя роза, — заулыбался властелин. — Я жду ребёнка, скоро у нас будет шехзаде! Падишах взял её лицо в ладони и поцеловал в макушку. — Хатидже, ты не можешь представить, как я счастлив! — он держал её лицо в ладонях, любуясь. — Ты пленила меня своим голосом, словно та Шахерезада, что своими сказками влюбила в себя упрямого шаха. Думаю, нужно дать тебе другое имя. Около минуты султан смотрел на девушку, внимательно всматриваясь во все, даже самые мелкие черты её лица, словно ища то самое имя. Румяные щёки, пухлые алые губы, тёмные глаза. — Отныне ты Шах-Махфирузе! — Как пожелаете, повелитель… — улыбнулась она вкрадчиво.***
— Вы уверены, госпожа? — спросила Дайе. Солнце едва встало, а госпожа была уже на ногах и заметно нервничала. То, что удалось единожды, могло не получиться дважды, но попробовать точно стоило. Она ходила по покоям, периодически хватаясь пальцами за виски. — А как иначе, Дайе? История с Хюррем многому меня научила, змею надо давить, пока она не выросла! — госпожа остановилась. — Проводим сына в поход и уладим это. Отдадим её замуж за Булут-бея, а гнев сына со временем пройдёт.***
— Доброе утро, Махидевран. В покои матери наследника вошла Хатидже, до сих пор жившая в Манисе. Сестра султана сразу же заметила тревогу и усталость на её лице. — Что случилось? Ты очень устало выглядишь. — Я почти не спала, госпожа, — отмахнулась она, — страх не даёт уснуть. — Что тебя тревожит? — Хатидже присела рядом и взяла её за руку. — Будущее сына, — госпожа дрожала, — он слишком увлечён этой хатун, вдруг околдует его, как Хюррем повелителя? Услышав имя ненавистной славянки, султанша скривилась, будто ей на язык попало что-то горькое, но тут же взяла себя в руки и постаралась утешить Махидевран. — Мне кажется, ты преувеличиваешь. В его покоях бывают и Айше-хатун, и Румейса-хатун… Думаю, ничего плохого не произойдет, главное — девушка предана шехзаде, а в случае войны за трон это преимущество. Госпожа вдруг притихла и, перестав дрожать, задумалась над словами сестры султана. Пока Мустафа лишь наследник, лучше не перечить, а как станет она Валиде, так и разберётся с ней, тогда ведь её слово законом будет. — Зашёл за вашим благословением, матушка, и принёс вам светлую новость, — в дверях возник наследник. — Мой Мустафа! — заулыбалась Махидевран-султан, протягивая сыну руку. — Да будет твой путь светлым! Повелитель не ошибся, назначив тебя регентом государства на время похода! — Вверяю вам с тётушкой гарем и дворец на время моего отсутствия, — Мустафа поцеловал руку матери. — А что за новость, Мустафа? — спросила Хатидже, улыбнувшись. — Ваши молитвы услышаны, матушка — вы же хотели, чтобы скорее появились ваши внуки? — радостно проговорил шехзаде. — Одна из наложниц, Айше-хатун, ждёт ребёнка, её я беру с собой в столицу, также со мной отправится Фирузе. Султанши удивлённо переглянулись — это имя они слышали впервые, — потом, недоумевая, посмотрели на шехзаде, и тот наконец пояснил: — Я дал своей любимице Хюмейре-хатун новое имя, теперь её зовут Фирузе. Махидевран на мгновение недовольно сверкнула гневным взглядом. Новое имя — верный знак сильной привязанности, но в то же время, если Айше-хатун родит сына, то любимице шехзаде уже не быть главной госпожой, а это её пыл остудит. — Поздравляю, сынок, — она снова улыбнулась, — отправляйся в путь, вверяю тебя Аллаху!***
— Да сохранит тебя Аллах, любовь моя! — произнесла Хюррем, одевая на плечи мужа кафтан, и добавила тише: — Опять разлука, снова бессонные ночи в холодной постели… — Дни пролетят, словно птицы, ты их и не заметишь, — Паша страстно поцеловал жену в губы, — а как поход завершится, мы вернёмся в столицу, в наш дворец у ипподрома, где началась наша история. — Началась и продолжится, Ибрагим! — она руками обвила шею мужа, уткнувшись носом в плечо и чувствуя пьянящий запах кожи. Будь её воля, она бы его никуда не отпустила, но армия должна уйти в поход. — Наша любовь будет вечной и останется жить в веках, клянусь! В следующее мгновение в комнату вошли дети, дабы поцеловать руку отца и попрощаться. Молча наблюдая за ними, Роксолана в очередной раз поняла, что большего ей и не надо, и даже корона госпожи не стоила бы этого счастья — дай Аллах, оно будет вечным.***
Яблочный чай привёл её мысли и нервы в порядок. Она вновь держалась величественно и спокойно, когда наложница вошла в покои. Хафса Султан рукой подозвала девушку ближе. — Хатидже… — Шах-Махфирузе, — дерзко перебила она султаншу и добавила: — Повелитель дал мне это имя. Она замолчала, таинственно улыбаясь. Госпожа еле заметно вздрогнула — девчонка злила её всё больше, но показывать этого она не собиралась, — и, глубоко вдохнув, произнесла: — Хорошо, пусть так. У меня есть новость для тебя. — У меня для вас тоже благая весть, госпожа! — она высоко подняла голову. — Я беременна, скоро появится ещё один шехзаде! Услышав это, султанша повернулась, едва не выпустив стакан с остатками чая из рук. Служанки тут же бросились к ней, а она даже не могла осознать происходящее. Едва девушка покинула покои, Дайе тихо заговорила. — Что делать с Булут-беем, госпожа моя? Отменим сватовство? — Наше счастье, что он её ещё не видел! Всё это в голове не укладывалось, но, дабы отыскать выход, нужно было мыслить здраво, и, немного подумав, она его отыскала — а как иначе, она ведь по крови госпожа. — Найди в гареме подходящую девушку и отдай её! Иначе чего же стоит моё слово? Служанка отправилась выполнять поручение, а Хафса-султан, отослав всех, пожелала остаться одна. Нужно было свыкнуться с тем, что у наглой славянки будет наследник и что на сей раз сам Аллах перехитрил её.***
Колёса скрипели, карета то и дело подскакивала на мелких кочках. Мустафа был задумчив, будто тяжёлые мысли одолевали его. — Волнуетесь, шехзаде? — тихо спросила Фирузе, взяв его за руку. — Много лет назад мы с матерью вот так же в карете подъезжали ко дворцу, — начал свой рассказ юноша. — Матушка сказала, что Топкапы самый большой в мире, что он украшен золотом и алмазами, и когда я увидел его, мне, ребёнку, он показался огромным, я боялся там заблудиться и больше не найти маму. Но главное, — он вздохнул, — как оказалось, падишах нас совсем не ждал, он уже был очарован новой фавориткой. Ни я, ни мама так и не нашли счастья в этом огромном дворце. — Не огорчайтесь, — залилась соловьём Фирузе, — пусть печали оставят вас, однажды наступит ваш черёд. Мы ещё много раз приедем сюда, и в один из таких дней вы войдёте в эти ворота властелином мира! И сделаете всё, чтобы отныне каждый был здесь счастлив. Однажды в садах дворца будут играть наши дети, и, дай Аллах, ваш взор всегда будет обращён в мою сторону. — Фирузе, ты моя звезда, освещающая мрак ночи, иначе не будет! Сидящая напротив Айше терпеливо молчала. Это совсем не значит, что она не ревновала — закон гарема таков, что каждая сгорает в огне ревности, исключений почти не бывает; просто одни молча сгорают сами, другие сжигают всё вокруг. Все свои надежды девушка возлагала на ребёнка, что под сердцем. Вот родит мальчика и укажет Фирузе-хатун на её место. Тем временем карета остановилась, и шехзаде увидел украшенный алмазами дворец Топкапы…