Жемчужина Османской короны
Повелитель отбыл в поход через главные ворота дворца. Спускаясь с башни Справедливости, Хафса Султан обернулась к идущей позади неё служанке. — Дайе, глаз с Махфирузе не спускай! Она ещё доставит нам хлопот, я уверена! В это время Гюльнихаль и Гюльфем стояли в коридоре у входа в гарем и, подняв головы, смотрели на балкон, где стола Махфирузе и глядела на них с презрением, будто они маленькие букашки. Сама же держала спину ровно, а голову высоко. — Ты смотри, держится, словно она здесь главная госпожа! — зашептала Гюльфем. — А перед ней ведь Махидевран, Махпейкер и ты! — Джихангир не претендент на престол, это все знают и не очень-то считают меня за госпожу. — Ну, что же ты, — махнула рукой Гюльфем, — так или иначе, ты мать шехзаде! А она просто нахальная славянка, воображающая себя Хюррем! Около пяти минут они молчали и улыбались, словно думали об одном и том же. Первой заговорила Гюльфем. — Вот я всё думаю — что не так? Хюррем в гареме тоже мало кто любил, она тоже была та ещё нахалка, со всеми вечно задиралась, спорила, но когда она вот так стояла и смотрела сверху вниз, было ощущение… — Было ощущение, что это правильно, — подхватила Гюльнихаль её мысль, словно они и впрямь думали об одном и том же. — Они ведь тоже славянки, почему глядя на них, так не думаешь? — Когда меня готовили к самому первому хальвету с султаном, — Гюльнихаль улыбнулась, будто зная ответ, — Нигяр мне тогда сказала, что теперь я буду как Хюррем, а я ответила, что нет, не буду. Она вздохнула, с ностальгией вспомнив первую ночь с султаном. С тех пор минули годы, теперь мысли правителя занимала другая девушка, а её время кончилось, оно для каждой в этих стенах ограничено. И в сравнении с другими, кто за всю жизнь так и не попадает в рай повелителя и не выходит замуж, а до последних дней живёт в услужении, ей крупно повезло — прекрасные дочь и сын! То, что её история с повелителем закончилась, она приняла со смирением и благодарностью, что это было. — Так вот, — словно очнувшись, продолжила султанша, — я тогда сказала, что не буду, как Хюррем! Никто не будет, и она тоже. Им просто повезло здесь оказаться, а Александра словно была рождена госпожой, её не попутный ветер сюда занёс, а сама судьба, так было предначертано и так было правильно. — Как бы там ни было, мы с ней ещё намучаемся, вот увидишь! — сказала Гюльфем. — И те времена, когда здесь Хюррем правила, всем ещё раем покажутся, помяни моё слово! — Кстати, а где «холодная госпожа»? — хихикнула Гюльнихаль, — Как это она не пришла указать новоиспечённой фаворитке её место? Кадын в ответ лишь дёрнула плечом, и они обе засмеялись.***
А Махпейкер было сейчас не до гаремных интриг, её волновали интриги политические. Пока верная Эйджан следила, не идёт ли кто, госпожа затаилась в углу и о чём-то шепталась с Искандером-агой. Султанша была встревожена, хранитель покоев был, напротив, очень спокоен. — Ты уверен? — она нахмурилась, очень уж не любила, когда что-то выходило из-под её контроля. — Мустафа привёз её во дворец, а если… — Уверен, госпожа моя, — он склонил голову и заговорил ещё тише, — никто во дворце, включая повелителя, не знает, что означает знак на шее девушки. Мы рассекретим это, когда придёт время, и шехзаде Мустафа со всеми своими наследниками будет тотчас казнён, а перед шехзаде Мехмедом откроется путь к трону…1536 год
В честь возвращения повелителя в гареме устроили праздник. Гремела музыка, нарядные девушки танцевали, столы ломились от угощений. Все веселились, отовсюду слышался смех. Маленькие шехзаде и султанша задорно играли в салочки. И только двое в этом огромном дворце, кажется, были далеки от всеобщего веселья — главная наложница и сам султан.***
Прямо посреди праздника у Махфирузе-хатун начались схватки. Прежде, чем её увели в покои, она успела выкрикнуть: — Это мой шехзаде идёт, решил дождаться возвращения отца, мой мальчик! И теперь Махпейкер заперлась в своих покоях и ждала от Эйджан добрых вестей, а добрые вести — это либо девочка, либо мёртвый мальчик, хотя хворый, как Джихангир, тоже сгодится, лишь бы не соперник Мехмеду. Султан же стоял на балконе своих покоев. В ночное небо взлетали разноцветные фейерверки, весь город праздновал возвращение правителя. Тебриз — сердце Тахмаспа теперь принадлежал ему, его фаворитка вот-вот разрешится от бремени — казалось, у него есть абсолютно всё, но на этом празднике жизни падишах будто был чужим. Сулейману принадлежала треть всего мира. В его гареме сотни самых красивых женщин готовы были в любую секунду пасть к его ногам. У него три прекрасных сына и три чудесные дочери, скоро появится первый внук, но ему всё равно чего-то не доставало. Он Сулейман, которому принадлежали самые редкие ткани и драгоценности всего мира. Сулейман, любящий горы, вершины, звезды. Задающий вопросы и не останавливающийся на полученных ответах. Стремящийся разгадать тайны. Делающий ювелирные украшения, чтобы научится терпению. Воссоединяющий свет металла и камня. Слепнущий от увиденного света. Отличающий драгоценность от безделушки. Никогда не забывающий выученного. Сулейман, который добился высот, но был несчастен, и, подобно императору Александру, завоевав так много, жил с пустыми руками, словно среди всего, что он имел, не было главной жемчужины, и он понятия не имел, где её искать — ведь помнится, что девушка с портрета, Анастасия, так и не принесла ему счастья… — Повелитель! — на террасе возник Сюмбюль. Султан кивнул, и, быстро засеменив ногами, евнух в мгновения ока оказался пред властелином. — Слава Аллаху, повелитель! — он вознёс руки к небу. — Шах-Махфирузе-хатун родила!***
Согласно традиции, все члены династии и матери детей султана собрались в покоях, чтобы почтить рождение нового члена султанской семьи. Все пребывали в прекрасном расположении духа, только молодая мать была будто бы не в себе — она готова была рыдать и метать молнии, а вместо этого нужно было изображать радость и читать молитву. — Нарекаю тебя Разие! Твоё имя Разие, — трижды прошептал Сулейман в оба ушка малышке. Родился не шехзаде, и Валиде это несказанно радовало. Хоть так, но удалось проучить нахалку. Может, хоть сейчас присмиреет и не станет так задирать нос. — А она будто и не рада, — осмелилась сказать фаворитка шехзаде, когда все покинули покои Фирузе. — Странно, ведь иметь ребёнка такое счастье! — Да, испокон веков девочки приносили в этот дворец печаль, особенно своим матерям, — сестра падишаха Бейхан Султан, приехавшая на праздник, тоже заметила недовольство на лице девушки, но для неё оно было понятно — ведь они не шехзаде, а закон гарема суров: чтобы с тобой считались, тебе нужны сыновья. — Это правда, мама? — слышавшая это пятилетняя Дефне нахмурилась. — Я опечалила тебя? Гюльфем присела на корточки и посмотрела на свою маленькую госпожу. Золотые локоны, вьющиеся от природы, большие серо-голубые глаза, тонкие брови, румяные щёчки и длинные ресницы — истинная красавица. — Дефне! Ты принесла самую большую радость, ты луч солнца, способный осветить любую тьму, — она обняла дочь со всей теплотой и любовью. Пока одна мать горячо обнимала дочь, другая и видеть её не желала. Малышка плакала уже несколько часов, а Фердевс-хатун никак не могла её успокоить. — Разие Султан голодна, — несмело сказала она. — Так отдай кормилице. Или во всём огромном дворце ни одной кормилицы нет?! — прокричала Махфирузе, демонстративно отвернувшись набок. В этот миг дверь в покои распахнулась, вошла Нигяр-калфа; она внимательно осмотрелась по сторонам и подошла к девушке — Махфирузе! Что происходит — как ни иду мимо твоих покоев, ребёнок плачет! Может, она больна? Может, позвать лекаря? В ответ молчание, она и не думала поворачиваться, надеясь, что калфа подумает, что она спит, и отправится прочь. Однако Нигяр было не так просто провести, она попала в гарем ещё во времена Селима Грозного и перевидала многое, слишком многое. — Учти, Махфирузе! — сурово проговорила калфа. — У тебя будет ещё шанс родить шехзаде, но если султан и Валиде заметят твоё отношение к дочери, тебя, как неугодную, вышлют в старый дворец, и будешь доживать свой век в забвении. Твоя дочь — член великой династии, не пренебрегай ею! После калфа вышла, надеясь, что её слова вразумят кадын.***
На Стамбул опустилась ночь. В саду тихо журчал фонтан, потрескивали факелы, чирикали птицы. Солёный ветер, прилетевший с моря, обдувал её плечи и играл с пламенем рыжих волос. Она смотрела на статуи и была рада наконец вернуться в столицу. Завтра на праздник Рамадан их с Ибрагимом и детьми ждут во дворце. Паша подошёл сзади. Одной рукой взял её за талию, другой немного грубо притянул за шею, но ей, видимо, пришлось по нраву — она шумно выдохнула и облокотилась на мужа всем телом, полностью отдаваясь во власть его сильным рукам. — Моя Хюррем, — шёпот и поцелуй в мочку уха, — ты моя путеводная звезда. Пламя, освещающее самую тёмную ночь. Он взглянул на каменные изваяния: — Однажды рядом со священными изваяниями Геракла и Аполлона мои сыновья увидят золотую статую их отца, воздвигнутую в Золотой век. На семи холмах столицы, омываемых бескрайним морем, и на трёх частях света подданные мои будут преклоняться передо мной! Ибрагим сильнее притянул её к себе, покрывая жаркими поцелуями шею. От разницы температур холодная кожа, обдуваемая ветром, покрылась мурашками. — Ведь дорогу к трону всегда прокладывает женщина, и я знаю: настанет день, и если не меня, то наших детей и внуков ты приведёшь к безграничной власти.***
Просторные покои Валиде были залиты светом. Солнечные блики забавно сверкали на посуде и украшениях женщин. Фонтаны в садах журчали, птицы пели свои песни, в светлый праздник погода благоволила. Валиде сидела на тахте, остальные расположились на подушках чуть поодаль. Служанки стояли вдоль стен, опустив головы, ожидая — вдруг госпожам понадобится что-нибудь. Дети играли, женщины делились новостями, то и дело раздавался задорный смех, и среди всех различался смех Хюррем. Лишь Махфирузе было совсем не весело, с фальшивой улыбкой она укачивала Разие, едва ли не каждую секунду оборачиваясь на служанку и ожидая благовидного предлога, чтобы отдать девочку ей. — Михримах и Акиле так выросли, уже совсем девушки, через пару лет нужно искать им женихов, — подметила сестра правителя Шах Султан, прибывшая на праздник среди прочих гостей, глядя, как девочки собираются пойти в сад. — Им ведь уже по четырнадцать? Гюльнихаль кивнула. — Всему своё время, госпожа, — улыбнулась Хюррем. — Наши девочки однажды станут невестами самых достойных людей государства, — с гордостью проговорила Валиде. — сын сыщет для них лучших мужей! — А я невестой Баязида должна стать, — вдруг раздался звонкий голосок Дефне. Все вновь дружно засмеялись. — Мы с Пашой почтём за честь, госпожа, — сказала Роксолана, когда смех немного поутих, — иди сюда. Затем она протянула руки и приняла в объятия маленькую султаншу. От неё будто пахло молоком и мёдом, и на секунду Хюррем даже взгрустнулось, что Михримах выросла так быстро. — Дорогу! Султан Сулейман Хан Хазретлери! — раздалось за дверью. Женщины быстро поднялись на ноги, а Михримах и старшая дочь султана, стоявшие близко ко входу, склонили головы. — Акиле! Мой райский цветок, — войдя, падишах первой заметил старшую дочь. — Светлого праздника Рамадан, отец, — склонившись, она поцеловала руку султана. — И тебе, душа моя! — Сулейман поцеловал дочь в макушку. — С праздником, повелитель, — Михримах так же склонилась и поцеловала руку государя. — Спасибо, и тебя! Как ты выросла, дай погляжу на тебя. Девушка смущённо улыбнулась и несмело посмотрела на властелина. Она была воистину прекрасна. Словно редчайшей красоты цветок, пока в нежном бутоне, но вот-вот должен раскрыться и затмить своей красотой даже райские сады. Стройная фигура, длинные тёмно-русые волосы, тонкие и выразительные черты лица, ямочки на щеках. Чем-то она походила на Ибрагима, но глаза были точно такие, как у матери — янтарные, манящие. Раз попадёшь в их плен, уже не выберешься. Голову склонила, но держалась гордо. Впитавшая силу характера с молоком матери. Рождённая быть свободной. Рождённая истинной госпожой. Сулейман смотрел на неё лишь несколько минут, после дочь, упросив благословения, убежала в сад и увела подругу с собой. За те краткие мгновения султан ощутил, как в душу вернулся давно позабытый покой и вспыхнули тлеющие угли. После того, как потерял Хюррем, он чувствовал нечто похожее лишь однажды, когда много лет назад нарекал её, держа на своих руках. В кровь и мысли властелина каплями дождя, что идёт после бури, спасая от засухи, проникала мысль, что то, что он искал много лет, было на самом деле рядом. Что она и есть та самая редкая драгоценность, истинная госпожа. Повелительница Солнца и Луны — Михримах. Недостающая жемчужина Османской короны.