Ты — Хюррем
В последнее время гарем всё больше напоминал бурлящий котёл, волна недовольства нарастала день ото дня. Всем заправляла пятнадцатилетняя девушка, а Афифе-хатун, перед которой даже покойная Валиде робела, и Джанет-калфа, внушающая страх одним своим взглядом, безропотно ей подчинялись, и это не нравилось буквально никому, однако саму султаншу это, кажется, не волновало вовсе. Она, бывало, по несколько дней не выходила из покоев властелина, и из-за массивной двери то и дело слышался задорный девичий смех, и не было ей дела до этого мира, до гарема и до того, что едва ли не каждая вторая девушка, засыпая, видит во сне её смерть. Как-то раз, услышав его, Паргалы невольно остановился и замер, расплываясь в довольной улыбке — этот смех ей достался от матери. Много лет назад Ибрагим вот так же стоял у двери покоев повелителя; третий день он оставался у дверей не у дел, мысли падишаха занимала новая наложница Александра. Она звонко смеялась из-за двери, а Ибрагим, сжав зубы, уходил прочь. Он ревновал — то ли повелителя к ней, ибо никто ранее не был к правителю так близок, разве что сам Ибрагим, то ли её к падишаху. Теперь же, слыша из-за двери смех, он отправлялся прочь, преисполненный гордости. В отличии от визиря, Махфирузе такое положение дел не устраивало. Она собиралась завладеть сердцем правителя, а не могла завладеть и часом его времени. И даже рождение Селима никак не изменило ситуации! Она не помнила себя от злобы и ненависти, не зная, что предпринять, как вдруг однажды в её покои вошёл евнух и сообщил, что султан желает видеть шехзаде Селима.***
Войдя в покои с улыбкой на лице, она посадила малыша на колени султана и только хотела что-то сказать, как в дверь постучали. — Повелитель, пришли Михримах Султан и шехзаде Джихангир, — сообщил возникший в дверях стражник. Довольная улыбка тотчас спала с лица Махфирузе. Кажется, её злость достигла предела и если бы она дала ей волю, то и дворец бы по клочкам в стороны разлетелся, похоронив под обломками всех своих обитателей. — Джихангир, ангел мой! — правитель поцеловал малыша в кудрявую макушку, а после обратил свой взор на молодую жену. — Он был с тобой? — Да, повелитель. — Я сегодня весь день с Михримах, папа, — звонко затараторил маленький принц, — она рассказывает мне интересные сказки! Повелитель любовался сыном, а внутри Махфирузе всё кипело, она почти физически ощущала, как внутри всё клокочет и грохочет, в душе её разразилась самая мощная из бурь, но она не могла и слова вымолвить, лишь пальцы, сжатые в кулаки, белели и глаза налились жаждой мести. Спустя время падишах отдал Селима на руки матери, и девушки уже собирались покинуть его покои, как вдруг за спиной раздалось: — Михримах, останься. — Назлы! Услышав своё имя, стоявшая поодаль служанка вмиг оказалась возле госпожи, ожидая указаний. — Отведи Джихангира в его покои. Выходя, Махфирузе видела, как повелитель протягивает жене руку, привлекая её к себе, а мгновение спустя стражники закрыли дверь, скрыв происходящее от посторонних глаз. — Достань мне яд, Фирдевс, — обратилась Махфирузе к служанке, — повелитель уйдёт в поход, и я расправлюсь с ней… — Госпожа, она не просто наложница, — служанка попыталась вразумить свою госпожу — той ревность застила глаза, и она, похоже, не осознавала, что плохо подобная затея кончится прежде всего для неё самой, — это слишком опасно, она дочь Великого визиря и законная жена правителя, риск слишком велик… — У её отца много врагов, Фирдевс, да и в гареме никто её не любит, вряд ли отыщут того, кто желал ей смерти, — усмехнулась Махфирузе, отчего-то уверенная в своей победе.***
Она только утром покинула покои властелина, но на закате он призвал её снова. Сулейман стоял на террасе, с блаженной улыбкой наблюдая, как чайки парят над зеркальной гладью Босфора и как небо понемногу окрашивается в розовый оттенок заката. Михримах подошла почти неслышно, но султан кожей ощутил её присутствие. Падишах обернулся. Девушка стояла, склонившись, лёгкий ветер трепал её локоны, лучи закатного солнца скользили по белой коже. — Жемчужина моя, закрой глаза, — ласково попросил господин, и девушка сразу подчинилась. Через секунду Михримах ощутила тёплое прикосновение ладони, а затем кожу обжёг холод металла. Она уже хотела открыть глаза, но вдруг почувствовала влажность губ на коже, и по телу тут же разлилась сладкая нега. Когда она всё ж открыла глаза, то увидела, как на её пальце красуется зелёный изумруд, ярко поблёскивающий в последних лучах солнца. Такой же, как был у матери, и который, по её словам, она бросила в море, когда окончательно приняла её отца. Зелёные глаза юной султанши тут же вспыхнули в тон драгоценному камню — она ощутила укол ревности, но не из-за сотни красавиц, что жили в гареме, а из-за собственной матери. Больше всего девушке хотелось, чтобы властелин видел в ней её саму, а не отражение матери. Позволив себе сникнуть всего на мгновение, она гордо расправила плечи и, посмотрев в глаза Сулейману, приковала к себе его взор. Как бы там ни было, она дочь своей матери, и в конце концов ей удастся так же околдовать султана, и тогда, куда бы он ни смотрел, видеть будет только её одну. Однако девушка зря волновалась — возможно, сначала повелитель и видел в ней отражение матери, но теперь он точно отделял одно от другого и жизни не представлял без своей луноликой госпожи. Только с ней рядом он забывал, как сильно устал, как опустились плечи под тяжестью бремени господина и вершителя судеб; она заставляла его смеяться в голос и пропадать безвозвратно в омуте янтарных очей.***
— Искандер! — недовольно зашипела Махпейкер, сосредоточено глядя на хранителя покоев. В последнее время султана, кроме молодой жены, ничто не интересовало, и если даже ему и доложат об их разговоре, он, скорее всего, не обратит внимания. — Когда будет результат? Почему Ибрагим и Мустафа до сих пор живы? Чего ты ждёшь, восшествия Мустафы на трон? Казни Мехмеда? — Госпожа моя, терпение. После похода султан примет решение о казни Ибрагима, и даже родственные узы тому не станут помехой, уверяю вас, — говорил он, не глядя на неё. Махпейкер буквально дышала гневом. Каждую ночь во сне она видела на троне сына, и ей надоело ждать, пока сон этот претворится в явь. Жажда власти затуманила взгляд и разум султанши настолько, что она и не заметила, что от былого огня ничего не осталось, угли — и те уже остыли. Искандер по-прежнему служил ей, но уже не грезил о ней и делал всё не во имя чувств, а во имя памяти, что они когда-то были. Но что будет, если в душе Искандера однажды вспыхнет пламя новой любви? Не сожжёт ли оно Махпейкер? — Но поход отложили на год! Повелитель уже даже вызвал Мустафу, чтобы тот остался в столице вместо него, но не ушёл в поход, а уехал на охоту! Эта девчонка совсем лишила его разума! Хранитель покоев понимал, что дело вовсе не в Михримах, а в том, что султан хотел раз и навсегда свергнуть Тахмаспа и подчинить себе все его земли, поэтому решил больше времени потратить на подготовку к войне. Однако этого всего Искандер объяснять не стал. — Главное то, что есть время обратить внимание повелителя на кого-то, кроме супруги, уж слишком велико её влияние, — заговорил хранитель покоев. — Как там, эта хатун… — Махпейкер поморщилась, пытаясь вспомнить имя наложницы. — Как её — Назенин… Девушка оказалась воистину везучей: она попала в покои за три дня до никаха, оказавшись последней попыткой покойной Валиде отвлечь сына от мыслей о Михримах. Всевышний оказался настолько к ней благосклонен, что ей удалось забеременеть, и теперь все воспринимали её не иначе как оружие против молодой госпожи. — Увы, сегодня ночью она потеряла ребёнка, но это нам на руку. Она, конечно, обвинит во всём супругу падишаха… А ещё по возвращению с охоты повелителя будет ждать подарок от Халиля-паши. Терпение, моя госпожа, скоро грянет последняя битва. Тяжело вздохнув и не сказав больше не единого слова, султанша, преисполненная недовольством, пошла прочь, и на сей раз хранитель покоев даже не посмотрел ей вслед.***
— Михримах! — вошедшая в покои Хюррем даже забыла о том, что, несмотря на родство, находится пред госпожой и должна поклониться. Роксолана сияла от радости и бросилась обнимать дочь: — Какая чудная новость! Только бы родился мальчик! — На всё воля Аллаха, — улыбнулась девушка, высвобождаясь из материнских объятий. — Повелитель уже знает? — Хюррем дрожала от радости и нетерпения, улыбка не сходила с лица. Ей не удалось стать матерью шехзаде, но её дочь, возможно, будет удачливей. — Нет, я узнала позже, чем он уехал из дворца. Хюррем вдруг вспомнила, как много лет назад, вот так же проводив повелителя и узнав, что её хотят отдать замуж, даже хотела соврать, что беременна от властелина, но всё ж не решилась, ведь когда бы обман раскрыли, скорее всего, она бы лишилась головы, и годы спустя она была очень рада, что всё сложилось, как сложилось.***
После прогулки в саду Михримах направлялась к своим покоям, как вдруг путь госпоже пригородила Назенин-хатун. Она не склонила головы, как полагается, а яростно смотрела прямо султанше в глаза. Выглядела девушка неважно. Лицо опухло, серые глаза блестели от влаги, а пухлые губы еле заметно подрагивали. Тёмные локоны были спутаны, кажется, девушка несколько дней не умывалась и не причёсывалась. — Это из-за тебя, мерзавка! — напрочь забыв о том, как подобает разговаривать с главной госпожой в гареме, завизжала она. — Это из-за тебя! Михримах только хотела грубо пресечь негодницу, как щёку обжёг хлёсткий и сильный удар. Султанша пошатнулась, но устояла на ногах, она тут же вспомнила, как почти то же самое произошло с матерью. Не дожидаясь следующего удара, госпожа перехватила руку наложницы и громко крикнула: — Джанет-калфа! Как только женщина подоспела на зов, Михримах брезгливо отшвырнула от себя хатун и велела: — Заприте её, она ума лишилась! Когда девушка была для неё уже не опасна, калфа крепко держала её за локоть, султанша приблизилась и, взяв её за подбородок, зашипела прямо в лицо: — Меня зовут Михримах Султан, и такого я не прощаю! Конечно, скорее всего, девушку чем-то опоили, что и привело к столь печальным последствиям, и, конечно, вину за всё возложат на неё. Отныне, что бы ни случилось во дворце, любой с охотой скажет, что это её рук дело. Отец с детства учил её и братьев: сильных всегда ненавидят — их либо ломают, либо пытаются уничтожить. Михримах — прилежная дочь и прилежная ученица, она запомнила все наказы отца и все рассказы матери о жизни в гареме, уроки усвоены, и не ей стоит бояться, а тем, кто желает ей зла. Как только повелитель вернётся с охоты, ему доложат, что у наложницы случился выкидыш и, не выдержав выпавших ей страданий, она повесилась в бельевой… Однако даже скорби господина это событие не будет удостоено, ведь следом ему расскажут о том, что его любимица Михримах носит под сердцем дитя.***
Увидев идущую навстречу Махфирузе, Михримах тяжело вздохнула и даже на мгновение забыла, куда шла. Эти случайные столкновения в коридорах ей изрядно надоели. И ладно бы она, поклонившись, прошла мимо, но нет — она всегда останавливалась, дабы снова отпустить колкость в сторону госпожи, ничуть не боясь, что если та расскажет повелителю, гнев его будет огромен. Беременную султаншу волей властелина оберегали даже от ветра и капель дождя. — Ты уже слышала новость? — язвительно заговорила Махфирузе, вновь непозволительным тоном, но страх ей, кажется, был вовсе неведом. — Повелителю в подарок прислали наложницу-венецианку, истинную красавицу! И сегодня вечером она пройдёт по Золотому пути, — она игриво крутила локон в пальцах. — Смотри, как бы не кончилась твоя эпоха. — Если ты ещё не поняла, Махфирузе, гаремом управляю здесь я, — голос её был по-прежнему тих и спокоен, если её и задели слова соперницы, то виду она не подала, лишь зелёные глаза засверкали в тон изумруду, который султанша отныне не снимала, — и никто без моего ведома не переступит порог покоев султана. И потом, какой бы красавицей она ни была, это ненадолго. Я и мой шехзаде — вот что вечно. — Ты так уверена, что будет шехзаде? — Махфирузе скривилась, будто на язык попало нечто горькое, она так хорошо не умела скрывать эмоции. — Да. А ещё я уверена, что пусть даже сотни красавиц всего мира кричат его имя, услышит Сулейман лишь мой шёпот, — и спустя мгновение уже громко и грубо добавила: — А теперь уйди с дороги! Махфирузе, едва не плача, посмотрела султанше вслед, пока та, удаляясь, думала, как бы сослать нахалку в старый дворец. Вечером верная Назлы доложит своей госпоже, что девушку, привезённую во дворец в качестве подарка, повелитель отослал от дверей своих покоев, не пожелав даже взглянуть. Отпив из стакана глоток, султанша улыбнётся. Улыбкой истинного победителя.***
1539 год
Сулейман больше был не в силах терпеть. Кажется, ещё никогда время не тянулось так медленно. Нет, оно не просто замедлилось! Ещё ни разу он не ожидал появления своего ребёнка с таким нетерпением и трепетом. Будто не просто младенец явится в мир, а истинное чудо. Он не мог больше ждать и направился прямо к её покоям. У покоев султанши уже собралась толпа. И выделялась из этой толпы Махфирузе. Она перетаптывалась с ноги на ногу, теребила непослушными пальцами юбку платья и готова была в любую секунду захлебнуться в рыданиях. — Как Михримах? Джанет-калфа, говори! Женщина только открыла рот, собираясь ответить на вопрос властелина, как из-за двери раздался громкий крик младенца. Он взял её на руки, так будто бы это была самая редчайшая драгоценность мира, и поцеловал в щёчку. Щетина царапнула нежную кожу, и малышка, захныкав, заёрзала в сильных руках, но преисполненный любовью и счастьем отец не обратил на это внимания. Всех присутствующих в просторных покоях переполняла истинная радость. Одних радовало рождение новой госпожи, других — что это не новый наследник трона. Лишь только Махфирузе не лучилась счастьем. Одна из немногих она заметила, что властелин смотрит на дочку так, как не глядел ни на одного из своих наследников — что же будет, если Михримах родит шехзаде? «Не допусти, Аллах!» — мысленно взмолилась султанша. Михримах лежала на подушках, голова её была покрыта белым платком. Сначала она огорчилась, что дочь не родилась шехзаде, но потом, подумав, что ей только семнадцать и она подарит властелину ещё не одного наследника, прогнала прочь дурные мысли. — Нарекаю тебя Айше-Хюмашах! — громко произнёс господин. Когда церемония была окончена, властелин не покинул покоев жены, а лишь потребовал оставить их наедине. Выйдя в коридор, Махфирузе опёрлась о каменную стену и, не в силах больше сдерживать обиду и гнев, зарыдала.***
Михримах в сопровождении Нигяр шла к лекарю, ей только вчера разрешили встать с постели, и, вновь увидев на своём пути приближающуюся фигуру, буквально взмолилась Всевышнему, чтобы на сей раз ей достало ума молча пойти прочь. Мольбы султанши оказались напрасны, своих привычек Махфирузе, похоже, менять не собиралась. — Ты же всему дворцу рассказала, что родишь мальчика, — хихикнула Махфирузе прямо в лицо главной хасеки, когда они поравнялись, — обещала, что у тебя будут одни мальчики! — девушка не скрывала довольной улыбки. Госпожа молчала, а у ставшей свидетелем происходящего калфы просто кровь в жилах застыла. Ей и представить было страшно, какую цену мать шехзаде заплатит за такую неслыханную дерзость. И чем дольше молчала госпожа, тем мрачнее были картины в воображении Нигяр. Ещё одна мать наследника, так же ставшая всему случайным свидетелем, наблюдала без ужаса — с интересом. — Да, обещала, — спокойно, с еле заметной улыбкой на устах произнесла Михримах, — и у меня будут мальчики, я рожу много сыновей, а вот ты, — улыбка сменилась злобой, — больше даже девочку не родишь, султан к тебе больше не прикоснётся! — она вновь зашептала широко, улыбнувшись: — Ну хоть умри! Махидевран, молча за всем наблюдавшая и видевшая, как Михримах оттолкнула от себя соперницу и как Махфирузе, потирая плечо, униженно смотрит ей вслед, вспомнила вдруг себя и своё противостояние с матерью Михримах, выиграть которое она так и не смогла. Даже покинув дворец, Хюррем оставила соперницу поверженной. Женщина не удержалась и через несколько шагов, так же поравнявшись с женой султана, поклонилась и тихо произнесла: — Вы, говорят, на матушку свою похожи, госпожа. Михримах удивлённо повела бровью. А Махидевран рискнула договорить. — Нет, вы не похожи, — женщина набрала полную грудь воздуха и на выдохе громко проговорила, позволив и себе немного дерзости, — ты не копия её! Ты — Хюррем! — Для меня это великая честь! — Михримах улыбалась, обнажив ямочки на щеках, а глаза искрились в тон драгоценному камню. Тогда ещё никому не дано было знать, что она превзойдёт мать. Покорит мир, став легендой. Ибо, даже говоря шёпотом, она могла заглушить голоса всех женщин гарема…