Семь дней
. Шах-и-Хубан Султан, младшая дочь султана Селим Хана. Она отличалась спокойным нравом и терпением, иногда казалось, что терпимость, которой она обладала, можно было смело разделить на всех пятерых дочерей падишаха, и всем бы хватило. Если Хафизе была властной и умела обезоружить любого всего лишь словом и взглядом, Бейхан — безропотной, Фатьма — весёлой и беззаботной, Хатидже оказалась капризной, то Шах же была тихой и скрытной. Она редко показывала окружающим свои истинные эмоции и было практически невозможно угадать, какие её терзают тревоги и чувства, какие ангелы или демоны повелевают её душой и чего она на самом деле хочет. Правда, желаемое госпожа получала всегда, и неважно, сколько сил и времени уходило на достижение цели. — Надо иглой копать колодец, — любила повторять Султанша. И за своё терпение она Всевышним была вознаграждена. Любовь дочери и хранителя покоев была ей на руку, такой союзник в этой игре был как нельзя кстати. Теперь госпожа была занята тем, чтобы во что бы то ни стало привести к трону потомка человека, которого она любила всю жизнь.***
Шах-и-Хубан Султан была ещё совсем ребёнком, когда во дворце в Манисе появился молодой сокольничий Ибрагим. Девочка с первых дней привязалась к юноше. Он то и дело сопровождал её во время пеших или конных прогулок, играл ей на скрипке. Удивительно, но несмотря на то, что юноша был гораздо старше, у них с сестрой султана находились общие темы для долгих бесед. Хафсу Султан детская влюблённость дочери умиляла, забавляла и не беспокоила. А фразы дочери о том, что она хочет стать женой Ибрагима, султаншу лишь смешили, она отчего-то знала, что проблем с Шах не возникнет. И не возникло — в назначенный день она вышла замуж за Лютфи-пашу и больше никогда ни словом не обмолвилась о чувствах к Ибрагиму, но это вовсе не значило, что она их не испытывала — она пронесла их через всю жизнь, молча, в отличие от сестры. Она не могла сохранить ему жизнь, но могла исполнить его мечту — дать пусть не ему, а его потомкам ту власть, которой он жаждал всю жизнь. Восхождение внука Ибрагима на престол станет прощальным подарком мужчине, которого она тайно любила всю жизнь.***
Пламя, заключённое в ней, кажется, вырвалось на свободу и вот-вот сожжёт дотла этот город вместе с тем, кто причинил ей эту адскую боль, что высвободила огонь. Она кричала, плакала, падала на колени, поднималась, металась по комнате, снова падала и кричала. Сначала он пытался её успокоить, но в руки она не давалась, и Ибрагим стал просто ждать, когда эмоций волной схлынут. — Бежать! — Хюррем, наконец подбежала к мужу, с силой схватила за кафтан и приказала: — Тебе нужно бежать! Слышишь? Она вдруг стала бить супруга кулаками в грудь и снова принялась рыдать, на сей раз позволяя себя обнять. Крепко обнимая жену, Ибрагим понимал, что смириться с происходящим ей будет очень непросто, но выбора не было, через семь дней за ним придут палачи. Он не станет планировать побег; есть другие важные дела, которые стоит завершить, пока ещё есть время. — Хюррем, послушай, — она немного успокоилась, и, мягко взяв её за плечи, он вытянул руки вперёд, отстраняя её и заглядывая в глаза, которые от влаги на время утратили яркость, — сбежишь ты, вместе с Баязидом. — У-у, — услышав это, она замотала головой, рыжие локоны волнами разлились по плечам, — без тебя я не побегу! — Хочешь погубить себя? — Ибрагим был немного зол; она всегда была умна и прозорлива, почему сейчас она не понимает всей серьёзности?! — А что, если после придут за тобой и сыновьями? — Пусть, — отрезала Хюррем тоном, не терпевшим возражений, и совершенно неожиданно опустилась на колени, глядя на мужа сверху вниз. — Не надо спасать мою жизнь, она мне без тебя не нужна. Я буду там, где ты и дети наши. Все вместе, до конца. Ибрагим поднял её с колен и внимательно вгляделся в немного бледное и опухшее от слёз лицо. Если бы двадцать лет назад кто ему сказал, что от холодной, неприступной и ненавидящей его женщины он услышит такие слова, Паргалы бы не поверил и в голос рассмеялся. Он и сейчас не до конца верил в услышанное, но вдруг почувствовал, что вот теперь ему с жизнью расставаться совсем не страшно. Визирь улыбнулся и, ладонью утерев следы слёз с её щёк, поцеловал в макушку. — Я мог бы сбежать, душа моя, — проговорил он, — но не стану. Он взял её за руки и, подведя к тахте, усадил рядом с собой. — У меня есть семь дней, чтобы помочь Михримах. Она может родить наследника, а значит, нужно уничтожить других шехзаде. А главное, нужно убить Мехмеда. — Почему именно его? — спросила Хюррем, всё ещё дрожа и всхлипывая, но пытаясь вникнуть в суть суровой действительности. — Мустафу без моей поддержки уничтожить просто, да и Махпейкер, я думаю, уже приготовила ему ловушку, — объяснил Паргалы. — С Махфирузе Михримах и сама справится. А вот Мехмеда с дороги нужно убрать. И на это у нас только семь дней. И время пошло. И впервые за всю жизнь они оба физически ощущали его ход. Чувствовали, что его с каждой секундой всё меньше. Старались не расплескать, словно воду, набранную в ладони. Хотелось быть каждое мгновение вместе, любоваться друг другом, касаться, ощущать, слышать стук сердца родного человека. Хотелось всё запомнить, запечатлеть, замереть навеки в одном мгновении. Их огорчало то, что отпущенное время отнимал план по уничтожению Мехмеда, но Ибрагим не мог иначе — он хотел, прощаясь с жизнью, знать, что его семья справится. Совершенно неожиданно пришла помощь, причём от тех, от кого он никак её ожидать не мог. Вечером первого дня, как раз перед тем, когда нужно было отправляться на первый предсмертный ужин, кто-то подкинул под дверь его кабинета лист пергамента. Прочитав его, визирь был крайне удивлён. «Фирузе Султан — племянница Тахмаспа. За связь с ней Мустафу не раздумывая лишат головы. Искандер на твоей стороне. Можешь ему доверять. И да, ты был неправ, сказав, что любовь, которую я к тебе питала, обратилась в ненависть» Паргалы улыбнулся. Только одна женщина под этим сводом могла прислать ему это. Он бросил письмо в огонь, чтобы эта улика ни в коем случае не смогла очернить её. Пергамент догорал, а игра за трон только началась.***
Глядя на тонущее в Босфоре солнце, Роксолана поняла, что всё то богатство и власть, что они с мужем имели, на самом деле лишь иллюзия. Истинно ценно то, что никогда не будет целиком принадлежать человеку, то, что человек никогда не подчинит своей воле — например, время. Больше всего Хюррем хотелось остановить его ход. Приказать солнцу не гаснуть, чтобы это сегодня никогда не превратилось во вчера. Ибо сегодня уже третий день из семи. Стоит солнцу зайти, и их останется четыре. Четыре дня, чтобы любить того, кто рядом — так недолго, чтобы раствориться в нём, чтобы отдать ему всё, что возможно. Даже теперь он не мог все дни проводить с ней, по-прежнему ездил во дворец, улаживал дела, о чём-то подолгу беседовал с хранителем покоев и, конечно же, ужинал с повелителем. Эти часы, что они вынужденно проводили вдали друг от друга, были для неё невыносимы. Ей хотелось стать землёй под его ногами, небом над его головой и воздухом вокруг него, чтобы каждое из отпущенных мгновений видеть его, позволять ему ощущать её присутствие в каждом, даже самом неуловимом, дуновении ветерка. Чтобы он знал — она его не оставила. Чтобы она знала — он ещё жив. Сейчас, наблюдая, как солнце, не желая повиноваться её приказам и прислушиваться к её мольбам, заходит за горизонт, Хюррем жалела только об одном — что столько времени потратила на то, чтобы ненавидеть его, вместо того, чтобы любить. Просто нам всегда кажется, что у нас впереди вечность. Мы уверены в том, что после ночи наступит рассвет и даже не допускаем мысли, что любой из закатов может стать последним. И глаза её отныне зорки, и разум ясен. Она на закате своей жизни точно знает: ничто не бывает вечным — у всего есть свой конец, и там, в конце, за всё нужно будет платить, всё имеет свою цену. Теперь она знает, что жизнь — это всего лишь миг. Только открыл глаза, и вот уже настало время вечного сна. Но миг этот был воистину прекрасен, хоть и порою боль была нестерпима, а препятствия казались непреодолимыми. Но всё же она прожила такую боль, какую не дано прожить ни одному рабу Аллаха, и в этом только его заслуга. Солнце утонуло в Босфоре, сократив их жизненный путь, а она продолжала смотреть в окно на распускающийся сад. Весна. Новый жизненный круг; что для одного конец, для другого — начало.***
Праздник обрезания шехзаде Селима был воистину роскошен, уступая лишь свадьбе Властелина мира. Народ радовался, вознося молитвы о здравии султана, а вот янычары были недовольны. В последнем походе войско потерпело неудачу, казна и так была полупуста, а господа уже два дня пируют и дальше будут пировать. Вот-вот, и костёр гнева разгорится! А нет для правителя ничего страшнее гнева его войска и народа. Однако ничего не подозревающий Сулейман в эти дни просто наслаждался праздником. Например, сегодня на ипподроме недалеко от дворца Ибрагима проходили состязания лучников. Михримах отправилась отдыхать в покои матери, а султан вместе со старшими сыновьями наблюдал за соревнованием стрелков. Никто не понял, как и какой момент это произошло, но вдруг шехзаде Мехмед вскрикнул и, покачнувшись, упал на землю. Взоры всех присутствующих в эту же секунду были обращены к наследнику. Он лежал на земле, а из спины у него торчала стрела, точно такая, как и те, которыми по мишеням стреляли лучники.***
— Повелитель, рана не опасна, — принялся докладывать лекарь, наложив повязку и уложив шехзаде в постель, — через пару дней пройдёт. — Как такое случилось, Искандер? — повелитель нахмурился, пальцы были сжаты в кулак, и всё говорило о том, что он очень зол. — Отвечай! — Вероятнее всего, это случайность, повелитель, — склонился хранитель покоев, — на ипподроме ведь проходят состязания лучников… — Случайность! — Махпейкер, сидящая у ног сына, вдруг подскочила. — Ты в своём уме?! Казалось, она прямо сейчас своими собственными руками разорвёт его на куски за такую неосмотрительность. Однако грозный взгляд повелителя заставил её опустить голову и замолчать. — Найдите того, кто это сделал! — приказал повелитель и покинул покои. Искандер хотел выйти с ним, но холодный и колючий взгляд султанши пронзал его, словно стрела, попавшая в Мехмеда. — Как ты допустил такое? — шипела она, будто бы змея, что готова выпустить яд, стоя с хранителем покоев у дверей комнаты, где отдыхал сын. — Это случайность, Анастасия, — он вдруг впервые за много лет назвал её именем, что было дано ей при рождении. — Я не всемогущ и что-то точно не в моей власти, например, такие случайности. Ты же слышала — рана не опасна, если бы его хотели убить, то убили бы. Госпожа выдохнула. Услышав своё родное имя, она, холодная и расчётливая, на миг потеряла бдительность и отчего-то поверила словам Искандера, тем самым допуская роковую ошибку. Как бы холодна и бесчувственна ни была женщина, всё ж она остаётся женщиной, которой иногда из сильной госпожи хочется стать обычной и слабой, ну хоть на мгновение, и поверить словам сильного мужчины — этим и воспользовался хранитель покоев.***
Ибрагим, сложив руки за спиной, задумчиво смотрел в окно. Вот-вот зацветёт сад, но он, похоже, этого уже не увидит… — Ну, как она? — спросил визирь, не обернувшись, будто бы точно зная, кто стоит за спиной. — Верит, что это случайность и что рана не опасна; она и вправду не опасна — опасен яд, которым был смазан наконечник стрелы, но его следов никто не обнаружит, шехзаде просто умрёт во сне. — Что дальше? — Ибрагим всё ещё стоял спиной к собеседнику. — Праздник пришёлся очень кстати. Все шехзаде в столице. Завтра я расскажу повелителю о Фирузе Султан… Ибрагим молча кивнул. У него осталось три дня. И как бы мало ни было времени, нужно было найти хоть пару минут, чтобы извиниться перед Махидевран Султан, он ведь давал ей слово защищать Мустафу. Но сейчас, в такое непростое время, все нарушают ранее принесённые клятвы: одни — во имя государства, другие — во имя своей семьи.