Котёнок

Я, честно, не хочу помнить, что потом было, но парадокс в том, что всё равно помню. Участковый Михаил Иванович Селивёрстов, или просто дядя Миша, дал затрещину отцу, отобрал нож, приковал того наручниками к батарее, а баба-майорша с мужиком стали прям в голос ахать и охать, а потом заполнять какие-то бумажки. Они их из папки достали, кожаная такая коричневая, застёжка золотая. С предками в принципе разговаривать было смысла мало, но не со мной же будут эти гости незваные беседу вести. Я дотопал до ванны и кое-как смыл кровь и, достав бинт, пошёл на кухню, чтоб мамка меня перевязала. Она сидела какая-то потерянная, что ли, не испуганная, а именно потерянная. По ходу, эта майорша сказала ей что-то не весёлое, пока я кровь смывал. Я пришёл и шмякнулся на табуретку, одновременно протягивая мамке конец бинта, но она почему-то проигнорила его. Тут вмешался мужик в костюме. — Константин, давай мы с тобой пройдём в твою комнату. — А здесь чё, нельзя? Я у себя дома! — Ну, покажешь мне, как ты живёшь, — и улыбается, сука, так неприятно. Помню в детстве мульт один смотрел про рыб, не помню, как называется, так вот там, акула-злодей также улыбался, мерзко, что ли. Я глянул на мать, также не до меня: пытается понять, что написано в бумажках майорши. Батя рассказывает Иванычу, что все бабы — дуры. Короче, не до меня сейчас. — Ну, пойдёмте. Нехотя иду в комнату. Этот — за мной. Проходит, смотрит на отклеившиеся обои, на штукатурку, что сыпется, на ободранный шкаф, такой же стол и мою скрипучую кровать. Заднюю спинку я давно отломал, так как вытянуться нормально не мог, а выкинуть всё как-то руки не доходили, вот и прислонил её к стене. — Да-аа уж, — выдаёт он. — Да нормально мы живём! Это просто сегодня день такой, неудачный, — сам не знаю, что несу, но стараюсь не отходить далеко от двери, вдруг там опять начнётся. — А тебя вообще родители не бьют? Ой прости… — начал он было и осёкся, увидев мою разукрашенную физиономию. — Нет! — говорю, — никогда даже пальцем не тронули. — Пытаюсь справиться с бинтом. — А это? — Аа, — махаю рукой, — упал. — Бинт, зараза, еле поддаётся. Он оценивающе так меня осматривает, вот не люблю я такие взгляды. Я ж не зверушка, чтоб меня оценивать! Тем временем из кухни доносится: — Вы всё поняли? — Да, — голос матери какой-то жалкий, не похож на её. Подрываюсь туда. Забегаю на кухню, Иваныч уже отстёгивает отца, у того вид как у побитой собаки. Такой затравленный. Однажды, лет пять назад, его в отделение забрали, когда он на улице ссал прям на тротуаре, а потом ещё и ментов в УАЗике, которые мимо проезжали обматерил так, что в соседнем дворе было слышно. Ну, когда он из ментовки вернулся, у него глаза такие же были. — Значит так, мальчика мы забираем. Соберите его вещи, и в понедельник жду вас в РУВД, в кабинете двадцать пять с девяти до пяти. — Эй, я не понял, куда это вы меня забираете? — я смотрел на весь этот дурдом и не верил в происходящее. Бля, да это не сон даже, это бред! Голимый бред! — Участковый! — скомандовал почему-то мужик в костюме. И Михаил Иваныч взял меня за руку и потянул за собой. — Мама! — кричу я — Мама! Скажи им! Скажи! Да отпустите меня! Чё делаете? — я стал упираться и вырываться из рук капитана. Его, наверное, это занятие тоже не радовало, но здесь он был не на моей стороне. — Мама, скажи им! Вы не имеете права! Я не хочу никуда ехать, мама! На секунду, пока участковый приспосабливался поудобнее меня обхватить, так как я упёрся в проёме, мы с матерью встретились глазами. Она уже плакала и не выдержав отвернулась. — Мама-ааа!!! Участковому на помощь пришёл «костюмчик», и они вдвоём выкрутили мне руки и потащили на выход. Меня выволокли на лестницу, и тут из зала вылез, держась за стенку, дядя Наиль и, дыша перегаром, спросил: — А чё вообще происходит? В другой ситуации я бы рассмеялся, а тут заплакал. Заплакал навзрыд. Мужчины вели меня теперь оба, держа за руки, как бы я не вырывался, и только в машине «костюмчик» вспомнил, что они не взяли мои вещи и быстро побежал назад. Потом мы все залезли в довольно новый, на вид, OPEL: я с ментами по бокам сзади, «костюмчик» за руль — и поехали. Как бы поддерживая меня в моём горе, начался дождь, и не просто дождь, а настоящий ливень. Такого не было всё лето. В пути я немного успокоился, и даже, чуть размазав слёзы по щекам (а они солёные, и на ранках щиплют), стал думать более прагматично. Куда они меня везут? В детский дом? На ночь глядя? Да даже если и туда, то оттуда можно и сбежать, так что не ссы, Константин Викторович, что-нибудь придумаем. Я думал, что мы поедем куда-то в город, но оказалось, что через пятнадцать минут мы высадили бабу, а ещё через пять и участкового. Но вышел он у своего дома, ну, я не на сто процентов уверен, но вроде он в этой хрущёвке жил, которая осталась за окном. Мы же с «костюмчиком» завернули по знакомой дороге и поехали в частный сектор, и остановились около того самого дома, на который я поглядываю каждый раз, как иду из школы! Причём нам открыли ворота, едва «костюмчик» погудел! Я ничего не понимал. Костюмчик же выбежал под дождь и побежал к дому, смешно прикрывая голову пиджаком. Он забежал на крыльцо и почти сразу вышел оттуда с каким-то мужиком тоже в костюме, только каком-то приталенном и, который даже на вид смотрелся, как очень дорогой. Но, повернув голову направо, я и думать забыл про мужиков у крыльца. Справа, справа от OPELя, в котором я сидел в ливневых потоках, льющихся на стёкла, я заметил её! Чёрную до боли знакомую Ауди А4, с говорящим номером А777ВС и накарябанной отвёрткой надписью на дверце «Мажор-пидар». «Куда я попал???» Тем временем, невесть откуда взявшийся здоровый мужик в плаще, вытащил меня из машины вместе с моим рюкзаком и повёл к дому. Я шёл как во сне, я просто не верил, что это всё происходит со мной. На крыльце мы разминулись с «костюмчиком». Он снова гадко так улыбнулся и сказал: — До свидания, Константин! — я не ответил. А в доме, в доме прямо возле дверей нас ждали двое: мужик в дорогом костюме, да ещё и в очках и… Конечно, мажорчик, пидар, гандон, самый популярный одиннадцатиклассник в школе или просто Андрей Вознесенский. Он стоял в белоснежно-белой майке и джинсовых шортах и, разглядывая меня своими глазами-озёрами, скалясь во все тридцать два зуба, наконец произнёс: — Привет, котёнок! Добро пожаловать! Это теперь твой дом. Я теперь — твой хозяин, а ты — моя зверюшка! Я издал какой-то нечеловеческий вопль, вырвался от мужика в плаще и побежал назад. Не разбирая дороги, не видя ничего перед собой, только одно желание — подальше отсюда! Споткнулся на лестнице, прокатился вниз, вскочил, побежал дальше, ничего не видя добежал до стены, тут лай, собаки. Бля, собак я вообще-то люблю, но тут, похоже, какие-то злые доберманы. Щёлк! — клацнул один зубами, но не достал. Вижу — он на цепи. Бегу в другую сторону. Мужики в плащах бегут навстречу. Где-то кто-то что-то кричал, но я не слушал. Я метался, как заяц, по огромному двору, но они быстро взяли меня в кольцо. Я уже собирался пробиться, как меня схватили, заломили руки, причём сразу двое, здоровые такие типы, метра по два оба, и ширины не меньшей. Будто два шкафа меня схватили. Потащили обратно, а у меня истерика прям начинается: кричу, визжу, плююсь и кусаюсь, но им всё нипочём. — Пустите, суки! Пустите! — ору я. На крыльце, помимо очкастого и мажора, какой-то третий чел нарисовался. С чемоданчиком и в белом халате. Дурная мысль приходит мне в голову, но я уже на пороге дома, меня заламывают. Я отчаянно лягаюсь. Слёзы текут у меня вовсю. И тут что-то быстро втыкается мне в попу. И тут же уходит. Меня всё ещё держат, но сопротивляться сил у меня становиться всё меньше и меньше. Меня отпускают и снова вижу перед собой мажорчика. Он, похоже, немного испуган. Или нет? Говорит, что мне нужно отдохнуть. Ага, щас, не буду я отдыхать, пока он рядом. Пользуясь тем, что меня отпустили, снова бросаюсь к двери и бегу со всех ног. И тут тело меня подводит, ноги не хотят бежать, и голова какая-то чугунная. Я по инерции делаю несколько шагов к воротам и тупо падаю. Не знаю, что было бы, если бы меня не подхватили и я упал бы на асфальтовую дорожку, наверное, опять бы морду разбил, но меня кто-то подхватил. — На адреналине! Сейчас должно подействовать… — последнее что слышу я и проваливаюсь в темноту.