Котёнок

Первое, что я увидел, когда открыл глаза, была белая комната. Вот в натуре, всё белое: потолок, шкаф какой-то, телевизор на стене, кровать, на которой я лежал, — реально всё белое. «Всё, бля! Точно я умер!» — пронеслось в мозгах. Потом мой взгляд упал на макушку светлых волос, приткнувшихся у моей кровати. Лицо у парня беспокойное, а кулаки сжаты. Тихий стон вырвался у меня из груди. «Боже мой! Я не умер, и мой мучитель снова будет меня пытать! Или я умер и попал в ад. Да, если он тут со мной, значит, ад будет и без разницы, жив я или нет!» Пытаюсь тихонько встать, получается с трудом — слабость во всём теле просто неимоверная, да и руки к тому же сильно так забинтованы от запястий до локтей, настоящие поленья. Как будто накачался. Ха-ха. Откидываю одеяло, блин как тяжело-то, и пытаюсь встать, ноги держат слабо. Опираюсь на кровать, потом по стеночке, по стеночке и тихонько до столика. Опираюсь на него, а он, сука, слабенький, не держит нихера, и падает под моим бараньим весом. Грохот как будто башни-близнецы рухнули. Тут же мажорчик вскакивает, вертит своей башней по сторонам, находит меня взглядом и уже несётся ко мне. — Ты зачем встал? Тебе покой нужен! Пытаюсь встать, но не особо получается. «Ну почему такая слабость в теле?». Он помогает. Нежно так обхватывает меня и поднимает на ноги, поддерживая. А я всё вспоминаю. Всё! — Уйди от меня! — кричу. «Бля, и голос слабый.» — Котёнок, я помочь хочу! — Не называй меня так! Уйди отсюда! — Котёнок! Костя, нам надо поговорить! — ни хера, мажорчик, помнит, как меня зовут? — Не о чем нам разговаривать! — Костя. — Пошёл. Вон! — Костя. Он заглядывает мне в глаза, ну надо же, они снова василькового цвета, только вот меня это больше не трогает. Отталкиваю его. — Тварь. И я, собрав всю силу, делаю то, что думал уже не сделаю никогда: бью его в морду, прямо в нос. Рука болит, а он всё также смотрит на меня, только из носа пошла кровь. — Заслужил! — говорит он. — Была бы возможность, я бы арматуриной уебал. — Кость, мне нужно с тобой поговорить, и я не уйду, пока ты не выслушаешь. Даже если придётся снова заковать тебя наручниками. — Ты! Ты, блядь. Ты всё сломал! Ты меня сломал! МЕНЯ СЛОМАЛ! Что тебе ещё нужно? Я теперь не знаю, как мне жить? И надо ли теперь мне жить? А всё, сука, из-за тебя! Из-за ТЕБЯ! На хуй? На хуй меня спасли? Что ты ко мне приебался? — я срываюсь на крик. — Костя, ты… Ты мне нравишься! Я замолчал и тупо уставился на него. Смысл фразы мозг переваривал с трудом. — Чего? Чего, бля? — Ты нравишься мне, котёнок. — Это нихуя не смешно! — А я и не смеюсь. — Ты это давно придумал? — Котёнок, это на самом деле так. — Ты, ты, бля, извращенец! Ты, ты… — договорить он мне не дал и впился в мои губы. Наверно, от растерянности, я ни хрена не сопротивлялся. Губы его такие горячие, почти что кусали мои, и где далеко внутри пошла такая тёплая волна. Но, мозг решил не отключаться. — Отвали от меня! — и я оттолкнул его, конечно же, не рассчитав силы, и сам грохнулся на кровать. Небесно-голубая лазурь глянула на меня сверху, прижав сильными руками мои плечи — парень смотрел не в глаза, в душу. — Котёнок, я не знаю, как тебе это объяснить, но ты… Ты заводишь меня постоянно. Я не могу ничего с собой поделать! Знаешь, когда это началось? В детском саду. Да, не удивляйся ты так! Это в старшей группе было, мне как раз семь исполнилось и осенью я в школу должен был пойти. А в садике, самый первый раз, когда я тебя увидел, мы тогда с другими пацанами твоего дружка к девчонкам в сортир затолкали. Он ревел тогда, и ничего сделать не мог. И тут ты появился. И в нос мне дал, потому что я дверь держал. Знаешь, как для меня это было неожиданно? Знаешь? Я ведь не понимал, что это, как это? И потом меня ж никто пальцем трогать не смел, отец бы в асфальт закатал любого, а ты смог. Никого не боялся! А потом у меня день рождения был, и предки решили угостить весь садик: торт, там конфеты, шарики и прочая дребедень. И ты. В тот день дождь сильный шёл я помню, и ты, чтоб только не смотреть на этот праздник, долго на улице сидел на качелях, пока воспиталки не затащили внутрь. Ты — единственный кто, глядя на меня, не взял сладостей. Ты тогда так на котёнка был похож, голодного, но гордого. — Я этого не помню. — Зато я помню! — он с жаром продолжил. — Вот тогда я тебя и приметил, и всегда стал подсматривать за тобой, подшучивать. Дурак был! Надо было сразу подружиться. А потом, потом школа, я рос, учился. Мы переезжали много, знаешь сколько я школ сменил? И вот я попал сюда. Я ведь в апреле в нашу школу пришёл, помнишь? — Помню, — действительно, как забыть, когда в нашу обыкновенную и среднюю общеобразовательную школу приезжает новый ученик — мажор и красавчик. Если он на первые занятия на Аудюхе с водителем приезжает и паркуется прямо на школьном дворе, такое даже ленивый заметит. — Ну вот пришёл в школу и увидел тебя. И сразу вспомнил. Сразу! Вот ты проходишь мимо, и я стараюсь уловить твой запах. Вот ты сидишь в столовке и считаешь мелочь, чтобы какую-нибудь булочку купить, а я смотрю, как дурак и не могу догадаться сунуть тебе в рюкзак пару сотен, потому что тебе почти всегда не хватает. Вот ты дерёшься с одноклассниками и я, дурак, вместо того, чтобы помочь, тупо любуюсь тобой. Ещё бы, ты не боишься один против троих выходить! Я бы вот так не смог! Я не знаю, что со мной происходит, но ты будишь во мне какие-то непонятные чувства. Знаешь, сколько раз, когда я отвешивал шуточки в твой адрес, или обливал грязью машиной, когда ты шёл домой, я хотел подойти, обнять тебя крепко-крепко и не отпускать. Просто стоять, обнявшись! Чувствовать тебя рядом! — Что же не подошёл? — плечи уже болели, но я продолжал пялиться на него. Глаза какие-то замученные, похоже реально ему больно. Наверное, он всё-таки не врёт. — А как бы это выглядело? А? Привет, я — Андрей, ты мне очень нравишься, будь моим парнем? Так что ли? Да, ты убежал бы от меня как угорелый, ну как тогда, в машине. — И ты решил сделать ход конём? — Да. Я нашёл тебя во время каникул, но не знал, с чего начать. А потом я выяснил, как ты живёшь, пробил твоих родных. Понял, что ты живёшь в аду. — Не тебе судить! — я наконец скинул его с себя. — Ни тебе судить, с кем я живу и где? — Котёнок, разве ты сам не видишь, что у тебя нет нормальной жизни? — У меня была нормальная жизнь! Была! Пока не появился ТЫ! — бля, он меня за живое задел. — А теперь? Что есть у меня теперь? Отец — в дурке и, скорей всего, его не выпустят. Матери я нахрен не упал, и ты… Озабоченный извращенец! — Котёнок, я никогда больше не сделаю тебе больно! Клянусь, чем хочешь! Я всё для тебя сделаю! — Ты даже оставить меня не можешь! — Костя, я понимаю, что что-то натворил… Короче, это, наверное, бесполезно, но прости. — Что? — Прости меня. Я отвернулся. Не хочу смотреть в эти глаза, которые просто гипнотизируют меня. Было бы не плохо, ещё уши зажать, чтоб не слышать этот голос, такой приятный и мелодичный. Он с силой повернул меня к себе. — Прости, — прошептал он. Но я был настроен решительно. — Уйди, — вымолвил я сквозь зубы. Он развернулся, отошёл к двери, глянул на меня ещё раз и вдруг быстро выбежал из комнаты. От нечего делать, да и от слабости, которая не покидала моё дурное тело, я снова прилёг и хотел ещё поспать. Но сон не шёл. Всё мысли, они бомбардировали мой мозг тысячу раз в минуту. «Почему всё так? Как мне теперь жить? Если он что-то испытывает ко мне, то почему так повёл себя? Это ведь неправильно? Или?..». Сам того не осознавая, я провалился в сон. Я почему-то сидел на клетке, она была такая небольшая, но мне хватало места. И да, чёрт возьми, я был птицей. Прямо вот вижу вместо рук крылья, такие чёрные с перьями. А напротив меня, но уже в клетке сидела другая птица, жаль я не орнитолог, да и вообще не разбираюсь, но птичка была белая и смотрела на меня жалобными глазами. А клетки наши были на перекладине и стояли друг напротив друга. И я понял, что если я взлечу, то клетка с птицей упадёт. И она обязательно погибнет! Я вот знал это очень точно! И тут в сером небе показалась стая, и они были такие же как я чёрные, и они звали меня, а я… Я продолжал смотреть на эту белую птицу, понимая, что стоит мне всё бросить и всё! Конец! Глаза её блестели от слёз. Я раньше и не знал, что птицы умеют плакать. Я сидел, а птицы в небе звали меня, и я хотел туда, ввысь, с ними, но потом я смотрел на белую птичку и понимал, что не могу позволить себе дать ей погибнуть. Туда-сюда, туда-сюда, я разрывался между двумя сторонами, а потом всё же решился… — Вставай! Быстрее, ну! — М-мм, — заворочался я. — Вставай! Нужна твоя помощь! Срочно! Я наконец открыл глаза. Рядом с кроватью стоял Георгий. Этот очкастый дворецкий, больше походящий на наёмного убийцу, со своими бездушно пустыми глазами. — Чего? — Вставай скорее! У нас ЧЭПЭ! — А я при чём? — Да, пойдём уже! — и он бесцеремонно схватил меня за руку и потащил куда-то. — Да что случилось-то? — ноги слушались плохо, поэтому мужчина почти тащил меня волоком, но с его-то силой, он похоже даже не замечал моего веса. — Андрей. Андрей заперся наверху и не выходит! — Ну и что? Выйдет ещё. — Ты — дурак?! — не то спросил, не то констатировал он. — А что? — Он кричит, что видеть никого не хочет, и у него ружьё! — Ружьё? — Да. Мы оказались на третьем этаже, там, где была крутая лестница, что поднималась, как я понял, к башенке, что весело поднималась над всем особняком. Там уже стояли почти все, кто был в доме: отец мажорчика — эсэсовец Александр Александрович, горничные, повар, охранники и прочая обслуга. Дверь в комнату была уже выбита, а внутри у окна стоял мажорчик. По одному его виду было понятно, что он не в себе. Ружьё он держал перед собой и орал: «Не подходи! Убью!». Эсэсовец притянул меня к себе и зашептал. — Никого слушать не хочет! Иди, поговори с ним, пускай хотя бы ружьё бросит. Из комнаты тем временем доносилось: — Суки! Твари ёбаные! Ненавижу всех! Вы все говно! И жизнь говно! Из-за меня всё! Из-за меня! Он меня, блядь, не простит, сука! Зачем тогда жить? А-ааа! Я посмотрел на отца мажорчика. — А если он меня? — Иди, тебе сказали! — и он подтолкнул меня вперёд.