Неожиданно Жека заболел. Классная сказала об этом на следующий день. Я хотел ему позвонить, но вовремя вспомнил, что телефонным аппаратом не обладаю. Училка же сказала, что он ей отписал: «Всё, типа, норм с ним». «Ладно, зайду к нему после школы, — думаю я, — не из-за Демиденко же он так расстроился? Наверное, ноги промочил, или мороженое жрал в большом объёме, вот подхватил что-нибудь.»
Тем временем на инглише нам торжественно объявили, что в пятницу будет концерт ко дню учителя, и что от нашего класса нужно два номера. Одноклассников это совсем не обрадовало, а тут ещё и классная наша, она же англичанка, Тамара Сергеевна на меня стала наседать.
— Ты, Чернышов, по английскому хочешь за четверть три получить?
Думаю, в принципе, неплохо, я ж в нём как ТП в двигателе внутреннего сгорания, а тут сами предлагают.
— Тогда споёшь песню!
Я аж рот от удивления и возмущения открыл.
— Тамар Сергевна, — говорю, — это ж — шантаж! Да и голоса у меня нет!
— Чернышов — надо! Ты ж хочешь тройку за четверть, вот и споёшь одну песню, тем более я знаю, ты на гитаре играть умеешь!
Блин, вот я влип. Да, я на самом деле учился на гитаре играть.
— Но это когда было-то! Года два назад! — не сдаюсь я. — Давайте, я лучше какой-нибудь текст переведу, ну или выучу там.
— Чернышов! — она строго посмотрела на меня. — Нужна песня! И ты её выучишь и споёшь! — и потеряв ко мне интерес, обратилась к классу. — Так, кто у нас танцевать умеет? Или, на худой конец, стихи декламировать?
— Декла… Чего? — не понял Канашкин.
— Тебе не грозит! — прилетело с соседних парт.
Общими усилиями было решено, что танцевать никто не умеет, а стихотворения у нас очень хорошо читает — Жека. Но он болеет и вряд ли придёт к пятнице.
— Ну, это уже моя забота, кто придёт, а кто нет! — решила классручка.
«Вот ведь сука!» — подумал я.
Андрей в компании своих стоял всё там же, у последнего окна на втором этаже. Теперь я тусовался с ними. Ну, почти с ними. Ну, просто стоял неподалёку. Как я понял, они не особо хотели принимать меня в свою компашку, но мой Мажорчик настаивал на этом, а мне вот лично было совсем фиолетово. Но теперь я хотя бы их различал, надо же знать, кто окружает моего Андрея! Два пацана — его одноклассники: Гарик и Ворона. Как звать по паспорту, я так и не понял, да он их и сам по погонялам звал. Ворона — высокий и квадратный спортсмен, тоже светловолосый, но нереально здоровый. Вон, аж футболка чуть не рвётся под напором мышц, нос кривой, глаза чуть навыкате. Почти чемпион нашего района по боксу, с ним всё более-менее было ясно. Второй — Гарик, высокий и жилистый, и весь какой-то смуглый, как цыган. Я его даже, когда впервые увидел, за чурку принял. А оказалось нет, он — наш. Наверное, родители грешили. А вот характер у него был гнилой. Постоянно слышалось, что все самые ущербные приколюхи он придумывал.
Девицы все сплошь были как из анекдотов про ТП. Специально, что ли, Мажорчик таких находил, или они сами к нему липли? А он сам, типа, встречался с одноклассницей Мариной. Она была платиновой блондинкой. Я бы даже сказал классической блондинкой. И зачем она только ходила в школу? Нет, я понимаю, что среднее образование у нас в стране, типа, обязательное, и, типа, относительно бесплатное, но это ж была — дурочка. Очень мягко говоря. Хотя симпатичная дурочка. Длинные волосы, накрашенные брови, всегда немного удивлённые карие глазки, красиво подведённые каким-нибудь Max Factor, губки бантиком, милое личико и аромат Christian Dior — чёрная смородина вроде или малина. Мне она не понравилась сразу. Не то, чтобы я был женоненавистником, но помню, как впервые увидел её, точнее их с Мажорчиком. Это в мае ещё было. Они тогда целовались прямо возле дверей кабинета, где у нас должна была быть история, и я, дурак, поймал себя на мысли, что вот не подходит она ему. Вот не подходит и всё! Прям вот охота была подойти к нему и сказать, чтоб не целовался с ней. Теперь каждый раз, как её губы тянулись к его, мне просто хотелось подойти и оттолкнуть её, но я просто отворачивался. Да, я вспоминал, ЧТО делал Мажорчик своими губами со мной, но легче от этого было ненамного.
Её подруги, Светка и Танька, были с ней очень похожи. Небольшого ума, но больших амбиций, тоже крашеные, но не блондинки, они являли собой прямо яркий пример того, что иметь тупую подругу очень выгодно. Светка была сероглазой брюнеткой с нехилым таким бюстом для своих-то лет и постоянно заигрывала с Вороной, а он бедняга игру этих глазок не понимал. Вот уж, воистину, дуб дубом. Таня тоже брюнетка, но крашенная, и она была, пожалуй, единственная с мозгами из их троицы. Старалась немного учиться и строила глазки Мажорчику, но безрезультатно.
Сегодня компашка «илиты» решила куда-то свинтить сразу после школы. Я сказал Мажорчику, что до дома доберусь сам и после уроков отправился к Жеке. Как ни странно, дверь мне никто не открыл. Я ещё подумал, наверное, родаки у него ещё не пришли, а Женёк вышел куда-нибудь и скоро придёт. Не пришёл. Я прождал его довольно долго, но никто так и не появился. Плюнув на всё, я вырвал из тетрадки листок и накорябал записку, после чего воткнул её в дверную щель. Когда я уже выходил из подъезда, меня прижали к стене два санитара с носилками, которые пронеслись, как ураган. На носилках лежала девчонка. Женщина-врач и ещё какая-то старушка протопали следом и, когда я вышел на улицу, увидел, как вся компания дружно грузилась в реанимобиль.
— Да что за день такой? Сплошь передоз у малолеток и сердце у старичья, — услышал я, и микроавтобус рванул прочь.
Мажорчик неожиданно заявился под вечер, когда я уже сделал уроки и, поужинав в гордом одиночестве, пытался выбрать песню на английском, которую должен буду петь. Да-да, англичанка решила, что так будет лучше, торжественнее. Нет, вот серьёзно, на день учителя петь песню на английском! Совсем мир с ума сошёл! Мой Мажорчик был немного пьян, ну, я так решил, потому что движения у него были какие-то дёрганные и суетливые, а ещё он был очень возбуждён. Обняв меня, он потянулся сразу к моим губам.
— Как я соскучился, Котёнок!
Тут же его руки прошлись по моим рёбрам и остановились на талии. Я, признаться, тоже соскучился по этим ласкам, но сейчас он был какой-то странный.
— С тобой всё хорошо? — говорю.
— Со мной — всё отлично! — бля, глаза то у него какие большие! И алкоголем пахнет от него совсем чуть-чуть. Но разбираться в своих наблюдениях он мне не дал.
Минута — и вот мы уже без одежды на моей кровати. Целуемся. У обоих стоит вовсю, я изнываю от желания, и он похоже тоже, и вдруг он достаёт — наручники.
«Блять! Только не это!» — проносится в моей голове, но Мажорчик аккуратно продевает их через спинку кровати, потом застёгивает их мне на запястьях, и, глядя мне в глаза, шепчет:
— Не могу без тебя!
Губы мажорчика проходят по моей груди, а пальцы начинают щекотать подмышки.
— А-ай, Андрей, прекрати, — смеюсь я.
— Что прекратить?
А сам уже целует мой пах и всё продолжает щекотать. Тут он поднимает голову, и голубой океан не видно из-за очень больших зрачков, но я так возбуждён, что не могу думать, ни о чём другом.
— Хочу тебя!
Его горячий и влажный рот накрывает мой член. Да, я переживал такое уже не раз, но он сегодня прям одержим. А я-то? Я не железный! Причмокивающие звуки и язык-змея — от этого, у кого бы угодно снесло крышу. За секунду до финала он вынул мой ствол изо рта и начал посасывать мои яички. Это было нереально круто. Я только постанывал да охал, и я понял, почему он заковал мне руки, иначе я бы насадил его голову на свой хуй со всей силы. И вот я не выдержал и залил своей молодой спермой всё, до чего дотрагивался мой писюн: грудь, живот, лицо Мажорчика и несколько капель долетело до моего подбородка. Минуту я приходил в себя, а потом мне показалось, что я уже сплю. Мажорчик успел куда-то смотаться и сейчас сидел надо мной, а в руках у него был самый настоящий чёрный, резиновый член!
— А-а, Андрей?
— Чего, Котёнок?
— А ч-что ты собрался делать этой хренью?
— Сейчас увидишь!
Он смазал мою задницу смазкой, оказывается, он ещё и тюбик с ней прихватил, и начал аккуратно вводить эту чёрную хуёвину в меня. Дырочка моя, конечно же, пульсировала и всё время, то сжималась, то разжималась, конечно, она ведь привыкла к размеру Андрея, а тут. Тут была совсем неожиданность. Я чуть не вывернул шею, пытаясь разглядеть, что он там делает. А этот садюга потихоньку вводил, а потом потихоньку вынимал из моей попки этот агрегат. «Бля, у меня уже самого начинает потихоньку вставать, а у него вообще каменный, чего же он ждёт?». И Андрей начал увеличивать темп и амплитуду, хорошо смазка приятно охлаждала, а он, видя, что мне нравится и начинаю уже просто мычать, стал долбить меня сильнее.
— Хочу тебя! — пролепетал я, когда вынырнул из своего полуобморочного состояния.
Он мгновенно вытащил резинового из меня и вставил свой настоящий, и гонка продолжилась. Эти безумные от похоти глаза, эти открытые в полустоне чувственные губы, эта небольшая светлая чёлка, падающая на лоб — в нём мне нравилось всё, хотя сейчас он снова делал мне больно. Я терпел, но постепенно со стонами от кайфа, я стал повизгивать от боли, в ответ на это он схватил мой снова набухший член и принялся мне дрочить, одновременно имея всё сильнее и сильнее. Короче, всё, как я люблю.
— Ох, бля, Андрей, мне боль… ах уу, ещё бля, да, — покрикивал я, сам уже не понимая, нравится мне это, или боль победит — и вот он буквально зарычал и…
***
— Слушай, мне тут училка задала песню спеть на концерте в пятницу, а я не в зуб ногой, помоги!
Он лениво валялся на моей кровати, даже не удосужившись одеться, и лениво копался в своём телефоне.
— Ну, спой там «Учат в школе», — не отрываясь от экрана, бросил он.
— Она настояла на инглише.
— Чё ебанулась, что ли?
— Похоже. Так что посоветуешь?
— Не знаю.
— А тебе какие песни нравятся?
— Мне? Ну, всякие, — тут он положил «надкусанное яблоко» и, глядя на меня, сказал: — Знаешь, маме «Битлы» всегда нравились. Они уже тогда древностью и классикой считались, а ей нравилось. Причём абсолютно все песни. Вот такая она была.
— Она умерла? — ляпнул я прежде, чем сообразил! «Бля, какой я дурак, зачем спросил, идиот, — ёжику пьяному понятно, что ему эта тема неприятна!»
Он поглядел на меня с тоской и какой-то отстранённостью, что ли.
— Нет, Котёнок, она переехала. Из-за отца. И теперь мы видимся, в лучшем случае, пару раз в год.
— Извини, я не хотел напоминать.
— Всё норм, а насчёт песни — спой, что хочешь, обещаю, буду хлопать в ладоши, даже если все зрители убегут из зала после первого же куплета.
— Да пошёл ты… — я подобрал с полу труселя и запустил их в нагло скалящуюся физиономию.
***
Народу в актовом зале собралось немало, да чего уж, почти вся школа была здесь. Как же я всё-таки не люблю выступать на публике. Не то, чтобы боюсь, а именно не люблю. Всё время такое чувство, что скажу какую-то хуйню и все ржать будут. А тут ещё и Гарик этот подтолкнул так вежливо, я чуть со сцены не слетел.
— Не обосрись там! А то Андрюха на тебя поставил, — говорит и скалится так ехидно.
— А сейчас на сцене Чернышов Константин с песней для наших замечательных учителей, — объявляют меня.
«Ладно, — думаю, — это даже хорошо, что Жека болеет, хоть он не увидит моего позора!» — и выхожу.
Среди кучи народа никак не могу найти Мажорчика, как ни пытаюсь. Мандраж по-тихому меня бьёт так, что мне сильно повезло, что микрофон был на моём уровне. Был бы ниже-выше, я б его или сломал, или навернулся со сцены.
— Песня про то, что нужно всегда следовать за своими мечтами и не бояться никаких трудностей. — «Вот, что я несу?» — пришла запоздалая мысль, а в зале пошёл какой-то ропот. Видно поняли, что это не совсем то, что хотела Тамара Сергеевна. Заиграла мелодия, которую я специально попросил поставить в обход нашей англичанки. Хрен ей, а не гитара! Ещё раз окидываю взглядом зал и натыкаюсь на Андрея. Васильковые поля смотрят на меня спокойно и уверенно, как бы говоря мне: «Ты сможешь!». И я, воззвав к памяти и глядя на него, начал:
— Прибоя шум и чаек крик.
Бескрайний океан велик,
И сердце бьется, радостно, ликуя.
Ведь океан — твоя судьба,
Ему ты предан навсегда.
Душа поёт в восторге: «Аллилуйя!»
Когда я спел, то не сразу заметил, что никто не захотел выпроводить меня со сцены, да и к тому же меня оказывается на телефоны снимали. А Мажорчик мой тупо пялился на меня и не улыбался, а вроде потрясён даже был. Зал взорвался аплодисментами. Честно, такого я не ожидал, пришлось аж поклониться три раза. За сценой Мажорчик сразу сграбастал меня в свои объятия и тихо на ухо проговорил:
— Почему такой перевод? В оригинале же по-другому!
— Мне этот понравился.
— Но океан — твоя мечта!
— Да, но ты для меня круче, чем океан.
Мы пару раз поцеловались прежде, чем выйти из школы, и тут на стоянке возле Андрюхиного джипа стояли ещё две крутые тачки. А рядом в окружении трёх шкафов-охранников стоял сам Вознесенский-старший.
— Андрей, нам надо поговорить!
Мы с Мажорчиком переглянулись, и он пошёл к отцу. Я сел в Range Rover, но дверь до конца не закрыл. Не то, чтобы я был таким уж любопытным, но мало ли!
— Я уезжаю, возникли кое-какие сложности. Если что, по любому вопросу обращайся к Георгию.
— У тебя проблемы?
— Нет, но я не хочу, чтобы они появились. Один подпол всё никак не успокоится. Хочет, наверное, полканом стать.
— На тебя полиция наехала?
— ГэЭнКа.
— И что теперь делать?
— Сын, запомни, я стараюсь в первую очередь для тебя. И не бойся, всё будет хорошо, но прошу не делай глупостей, пока меня нет!
— Ладно, пап, — похоже они обнялись.
— И зверёк этот тебе ещё не надоел? Всё в любовь играешься? — кивок в сторону джипа.
— Па-ап! Не надо.
— Ладно, — сквозь зубы бросает эсэсовец, и через полминуты машины уезжают.
