Две части от звезды. Встреча

Саша пулей вылетел из юридического университета. Как умалишенный бежал по проспектам и улицам Москвы в театр, где проводился кастинг. Он опаздывал. Не по собственной воле, стечение обстоятельств. На улице стоял ноябрь месяц, морозило, местами лежал снег, а парень только и успел, что напялить на голову шапку да набросить на плечи пуховик, второпях не успевая разобраться с молнией. Он бежал сквозь толпы людей, спешащих по своим делам или домой — все-таки близилось вечернее время, шесть часов. Перед глазами рябило от фейерверка мелькающих лиц, голова кружилась в веренице панических мыслей опоздать, а если не опоздать, то обязательно забыть то, к чему готовился. Грудную клетку сдавливало ледяными тисками холодного воздуха, с каждым разом все труднее было сделать вдох. Ноги подкашивались — мышцы начинало постепенно сводить от длительного забега. Но Петров не останавливался ни на секунду — его вела мечта. Он оказался в театре тогда, когда отбор уже начался, и, расспросив пару тройку ребят-конкурсантов, убедился, что не опоздал. Юноша скинул с плеча свой рюкзак, а следом на пол полетали шапка и пуховик. Соприкосновение со стеной — чем-то по-настоящему надежным — позволили Саше передохнуть. Прислонившись к стенке, он благополучно сполз на пол рядом со своими вещами. Поднял голову к потолку и закрыл глаза, старательно пытаясь восстановить дыхание и привести мысли в порядок. Стало много легче. Но не только из-за короткого тайм-аута. Несмотря на скопление разнохарактерных дум и эмоций, парень четко ощутил где-то глубоко внутри какое-то тормошение, позволившее ему за все прожитые годы почувствовать непозволительное освобождение. Саша резко распахнул глаза, застывая, словно каменное изваяние — не мог понять, почему. С детства Петров приметил за собой кое-что особенное. И это «особенное» едва ли можно было обозвать приятным. В его груди поселилось нечто, что следовало за ним всегда, с каждым годом становясь все больше — тем и ощутимее. Это нечто юноше казалось вечным грузом, безбожно тянувшим его вниз. Когда все шло своим чередом, естественно, без характерных расстройств и неудач, следовало бы быть счастливей всех, и Сашка был счастлив, только как-то… не до конца. Порой это чувство притуплялось, порой — жгло изнутри. Чувство тоски, отчаяния, незаконченности — как правило, эти три составляющих образовывали клуб, благополучно расположившийся в нем. Но как-то раз этого гнета удивительным образом почти не оказалось. Это было давно, в раннем детстве, и подробностей Саша почти не помнил. Помнил только одно — тогда он был в театре. И тогда в театре он чувствовал те же щемящие освобождение и легкость, которые вспыхнули в нем сейчас. — Ты Петров? Парень, эй! Ты же Петров, я спрашиваю? Саша отмер наконец-то, обращая несколько расфокусированный взгляд на силуэт перед собой. Это оказался невысокий, тощий парнишка со светлыми кудрявыми волосами. — Д-да, я. Я Петров, — севшим голосом ответил юноша, несколько раз кашлянув, чтобы выровнять тембр. — Тебя на сцену зовут, ты чего тут разлегся? Вставай! Меньшиков и так негодует. Хочешь, чтобы тебе прилетело? Кончики пальцев мгновенно заледенели, внизу живота свело от легкого приступа паники. В кровь ударил адреналин. Волнение подступило очень кстати. Оно подстегнуло и позволило своему хозяину вскочить на ноги и, собравшись с духом, побежать на сцену. Саша не выбежал, а вышел: спокойно и размеренно, может, только слегка-слегка неуверенно. Дошел до середины сцены и остановился на краю. Переживания не ушли, но притупились, позволяя нужным строкам захватить разум, а великой, клокочущей радости тепло объять сердце в предвкушении. Немного сутулый, со взъерошенными волосами, с помятыми джинсами и едва растянутым черным джемпером. Саша не видел смысла первостепенно яростно презентовать себя внешне, тогда как большинство блестели и святились словно обертки от новогодних конфет. Ведь в театре главное — раскрыть красоту души, а внешность… в гримерке можно было найти все, что бы придало тот или иной образ. Душу также не раскроет зазубренная сценка из заезженного произведения или зазубренный стих, или постановка собственного сочинения, когда не вложил в нее ничего, кроме бездарной показухи. Саша посчитал, что небольшое стихотворение Бориса Пастернака*, буквально проросшее в его суть с долгими годами — именно оно способно выразить как душу юноши, как продемонстрировать его потенциал, так и позволить окружающим услышать истину в творческом полете. Искусство, его правоту и важность, а не скупость, алчность, эгоизм и лицемерие, коими кишит современный мир актерства. Редкие взгляды ввысь выразительных светлых глаз, едва нахмуренные брови, немного застенчивая, но такая искренняя, теплая улыбка. Умеренная скованность в жестах и безграничная уверенность в тоне. Правдивая, а потому и твердая подача. Живая, обнаженная душа человека, стремящегося пойти вслед за предназначением, а не за большими гонорарами. Для хорошего выступления многого было и не надо.