Две части от звезды. Встреча

Саша снова подошел к открытому окну, удерживая телефон рядом с ухом. Удивительно, что за несколько недолгих секунд можно не думать абсолютно ни о чем и обо всем сразу. Можно ничего не чувствовать — иметь пустоту, бесцветность, а можно чувствовать столько, что будешь задыхаться от этого бесконтрольного потока эмоций. За ожидание, воцарившееся между двумя абонентами, Петров успел подумать и почувствовать много. Падал снег. Не хлопьями, а вот этими мелкими неясными бисеринками, царапающими кожу. Легкие жгло от холода; складывалось ощущение, что постепенно их затягивала плотная пленка непробиваемого льда. Становилось тяжело дышать. Но не от воздуха. Тяжело от тоски, оседающей на прикрытые только тонким джемпером плечи. Тоски продавливающей, разрезающей мышцы, ломающей кости. Тоски от того, что рядом нет необходимого, способного одной незатейливой фразой разрушить всю свалившуюся разом грусть вкупе с болью и приглушенной злостью. Но ничего страшного. Парень прикрыл глаза и вскинул голову, успокаивающе проводя ладонью по лицу, словно пытаясь содрать с себя маску пожирающего гнета. Ничего страшного. Он как-то вскользь, нервно улыбнулся. Ничего, ведь уже завтра он будет в театре, и завтра они увидятся. И Петров сделает все, чтобы остаться. А Меньшиков… Меньшиков должен увидеть это неистовое желание — юноша нисколько не сомневался в этом человеке. Не хотел сомневаться. Иначе бы точно с ума сошел от… одиночества. Саша отвлекся от рассуждений, пару раз моргнул и после негромкого вздоха хотел было положить трубку — ей богу, ему это неизвестное молчание к черту сейчас не сдалось. Но когда по ту сторону наконец-то раздался голос — мягкий, звонкий баритон с неожиданной легкой хрипотцой; знакомый такой, что лед, проросший в грудной клетке, мгновенно треснул — студент почти уверился в том, что окончательно лишился здравого рассудка. Не могло такого быть. Не могло. Чтобы мысли оказались настолько материальными. Чтобы человек, которого так рьяно не доставало, вдруг оказался с тобой на одной линии. Пожалуй, было правильным задать такие вопросы как «откуда вы узнали мой номер», «зачем вы звоните так поздно», но Саше это показалось настолько ненужным. И они осели куда-то глубоко, растворяясь в неизвестности. Не это сейчас являлось важным. И не это хотелось сказать. — Я… рад, — прерывисто зашептал мальчишка, облокачиваясь одной рукой о стену возле окна, потому что от взметнувшегося вороха ощущений закружило голову, — я рад, что Вы… что я слышу Вас. Петров задумался над смыслом заданного ему вопроса, оказавшимся в своем случае и… довольно оригинальным приветствием. Почему именно такая комбинация слов? Ведь не может же Меньшиков каким-то волшебным образом проанализировать состояние чужого ему человека. Это же так абсурдно! Парень усмехнулся про себя, а потом нервно, растерянно как-то сглотнул. Может. Ведь Олег являлся великим человеком. «Не вовремя», — уже раз в пятый эхом раздалось где-то в подсознании. Саша зажмурился и спешно замотал головой. Нет. Нет, нет, нет. Не правильно. Как же Он и может быть не вовремя?! Тот, кого так сильно не хватало именно сейчас. — Нет… Олег Евгеньевич… все в порядке! — студент отошел от окна, нарочно громко рассмеявшись. И вроде бы смеялся так же открыто, задорно и по-доброму, но что-то в этом оттеняло неполноценность того образа, который Саша представлял часами ранее. — Что-то срочное? О спектакле хотели поговорить? О роли… быть может…? Завтра же… день… важный же день, да? Спраши… вайте, Олег Евгень… евич, пото … му что все же… хоро… шо… «Все хорошо, потому что Вы позвонили». По началу Петров сам благополучно не заметил, как у него постепенно стал срываться голос; как глотку сковал горький ком, напрочь засевший на одном месте и категорически не желающий исчезать. Но когда глаза невыносимо защипало, когда кожу на щеке словно кислотой обожгла скатившая слеза, Петров, дрожащей рукой утирая остывшую влагу на глазах, заметил, с нахлынувшей паникой, с диким ужасом, что не понимает, что происходит. Что почему-то вдруг, так опрометчиво выпустил наружу нечто необъяснимое и своей уникальностью бесценное. Он не должен был показывать этого! Что теперь о нем подумают?! Он мог расколоть своей бестолковой слабостью ту чудесную нить, которая связывала его с Единственным на всем этом треклятом свете, который откликнулся и был готов принять! Почему же так случилось, все же было хорошо! Действительно хорошо! Да потому что счастлив Сашка был. Счаст-лив. Перебирать ничего не нужно, гадать. Просто счастлив. Счастлив слышать голос, который запросто способен вывести его на свет из темноты. Вот только сам Сашка этого еще не понимал, лихорадочно соображая, что сказать в свое оправдание, ведь молчание грозит ему услышать долгие, жгущие душу, прощальные гудки. Но даже если слова рождались, ком, до сих пор стоящий поперек горла, не давал произнести ничего внятного.