Две части от звезды. Встреча

Петров слушал мужчину очень внимательно, не замечая за собой, как расцветает: как каждая сказанная фраза зашивала дыры, образованные от боли; как каждый четкий звук, долетавший с другого конца города через телефонные паутины, стирал постепенно, но тщательно все уродливые воспоминания, хотя бы какой-то малой долей успевшие огорчить мальчишку. Подобное общение выходило далеко за рамки стандартов, обыденности. С такими красочными подробностями ощущений обоих собеседников, с этим шквалом эмоций, со словами, которые для других не значили ничего, а для них — все и сразу. Даже их встреча оказалась абсолютно непостижимой. Студент слушал актера, вылавливая из головы мысли и поражаясь, как настолько разные, они могли быть похожими вплоть до разгоравшихся одномоментно переживаний. Конечно, это можно списать на случайности. Но ведь даже случайности, как известно, не случайны. От складывающейся картины возникала легкая тревога только лишь потому, что кусочки этой картины являлись совершенно непривычными. Волнение выкраивалось в груди, но вместе с тем по всему телу бегала приятная дрожь от эйфории, плескающейся за гранью понимания. Пожалуй, не все бы смогли принять подобное, но вот Саша мог. Потому что для него ощущение риска, особенного до сих пор нигде непознанного, было важно. Его отталкивало и страстно несло вперед, к нечто завораживающему и пугающему. Петров слушал, искренне наслаждаясь вытекающей мелодией. Слушал, млея от смысла. Хотел сказать — да что там — рвался, но дергал себя каждый раз при попытке. Потому что уважал, потому что нарушить гармонично переплетенные между собой фразы считал непростительным. И даже после их завершения не стал ничего добавлять, совладал с собой. Улыбался только широко, с прикрытыми глазами невзначай осматривая улицу, которая постепенно погружалась под снежный покров, и изредка коротко, совсем тихо смеялся: робко так, аккуратно, отвечая Меньшикову на все, высказанное им. Определенно давая понять этим смехом, словно отражением собственного смеха актера, что представляет до каждой крошечной мелочи, как невыносимо было до и как хорошо стало после звонка. Что не считает и не посчитал бы никогда произошедшее «чушью». Разве правда может оказаться чушью? Саша, будто следовавший за невидимыми нитями, повернул именно в то русло, куда перевел разговор Меньшиков, и настроился на иной характер восприятия. Словно Олег прямо здесь стоял, возле него, и, видя, что парень зациклился, мягко скомандовал сосредоточиться на другом. И Сашка сосредоточился, сейчас уже обращая свое внимание на ожидаемые советы. Но чем больше он слушал, тем быстрее холодели кончики пальцев, тем сильнее сдавливало грудную клетку от вспархивающего моментами трепета. Мальчишка опустил руку, на несколько мгновений прижимая телефон к своей груди, и запрокинул голову, пару раз глубоко вздохнув. Подумать только, это происходило на самом деле — то, чего он так сильно желал, сейчас опутало его с ног до головы, а он, не ожидавший, даже не знал, как повести себя от радости. В него так горячо верили. Готовы были без колебаний поддержать во всем, чего ему судьба нагородит. И кто, кто же? Человек, которого он знал только по кричащим фильмам прошлых лет? Как же страшно было нырять в неизвестность другого мира. Но как она ласково, до неприличия откровенно звала к себе. Невозможно было устоять, и Саша не стремился идти против, отдавая неизвестности себя без остатка. — Олег Евгеньевич, — юноша снова прислонил аппарат к уху, заговорив с невероятным воодушевлением, — я сыграю. Обещаю, я роль эту выгрызу, если нужно будет! Только, пожалуйста, пожалуйста, Олег Евгеньевич… Верьте в меня. Всегда верьте. И я никогда, ни за что на свете не сдамся. Я ни Вас, ни себя не подведу! Мне много-то… не нужно. Просто верьте. Пожалуйста… Это же совсем не трудно. Да? Петров стиснул зубы, шумно выдохнув, и нервно сглотнул, решительно отгоняя жгущий ком в горле. Его кидало из стороны в сторону, и он не мог никак найти точку опоры. Совсем головой поехал. Но как же тут не сорваться, когда наконец-то есть кому высказаться? — Олег Евгеньевич, — усердно отодвинув мешающийся слой искажающих светлые чувства тревог, снова заговорил Саша, — а Вы зиму любите? Студент выставил руку за пределы оконной рамы, бездумно наблюдая, как на ладони растворяются снежинки, минутами ранее как по волшебству из мелких колких крупиц превратившиеся в пушистые хлопья. — Я вот люблю. Знаете, когда солнечно, когда снег лепится. Или когда искрится. Идешь так по дороге, а перед тобой как будто огро-о-омный ковер, выкроенный из самоцветов. Когда выходишь из дома, задумаешься над чем-то, а потом — бах! И в сугроб. Ха-хах, тогда словно сразу все плохое исчезает! Или когда как сейчас: снег хлопьями идет, и вовсе не кажется, что ты под этими хлопьями замерзнешь. Они такими теплыми кажутся. А когда метель, когда дождь ледяной, дома сидишь: смотришь тихо, завороженно. А новый год. Вот когда подарки бегаешь выбираешь, думая, понравится или нет. Когда большая такая елка, когда украшаешь дом, когда еду готовишь, когда смеешься, когда танцуешь как сумасшедший, когда поешь, и не важно, умеешь ты или нет. И так до тех пор, пока только к утру не свалишься с ног! Олег Евгеньевич. Но у меня никогда не было такого настоящего. А в театре, наверное, новый год сказочный, там же все свои и… Вы… Тоже там. И я очень… очень хочу тоже быть там, где Вы. Потому что это точно сказка какая-то получается! — Саша засмеялся как-то рассеянно, до боли кусая губы. Он говорил непозволительно громкие слова. Но их так сильно хотелось произнести. — Я, наверно… устал. Извините, — едва слышно прошептал мальчишка, и его всего заколотило от волнения.