Две части от звезды. Встреча

Саша идет, но не видит куда — словно в тумане. Перед глазами яркие ночные пейзажи зимы размываются, превращаясь в нечто неясное, невразумительное. Окончательно смыть пелену тонкого, пленительного чувства, разразившегося яростным пламенем, от которого едва не сгорел, не получалось. Идя вперед, парень будто и не двигался с места, если ни не шел назад. Он так жаждал оказаться рядом, но теперь, когда ощутил, что именно кроется за подобными намерениями и желаниями, был вынужден отступить. Вынужден, чтобы хотя бы немного подумать, чтобы найти трезвость в поступках. Петрова словно парализует всего: ни ног, ни рук не чувствует, стоит только снова оказаться так близко, ощутить давление и требовательность. Горит только, жжет сильно в том месте, где чужая рука сжимается. «Я мыслей своих боюсь, Олег Евгеньевич. Боюсь, что смог почувствовать нечто, что недозволительным может оказаться. Боюсь, что именно это самое недозволительное явится для меня нужным». Саша так сильно хотел об этом сказать, но не сказал. Что если он оступится со своей прямотой и лишится драгоценного понимания, едва его приобретя по счастливому случаю. Ведь во всяком совершении есть свои границы. Мальчишка просто не позволил бы выдать то, что может его сгубить, сгубив перед этим надежду на постоянное ощущение рядом именно этого мужчины. Болезненная реальность сковала, заточила в решетку из прочного сплава. Парень думал, что ему будет легче. Ему и стало легче, но вот только как-то… не совсем. Он стремился распахнуть душу, не подумав, сколько перед этим самым «распахнуть» может вылиться страхов, опасений и сомнений. Сколько нужно было узнать прежде, чем вот так наивно «распахиваться». — Я просто… Юноша понимал, что ответа ему не избежать. Слова давались с трудом, потому что от потока разношерстных рассуждений голова шла кругом. А говорить нужно. И говорить не что-нибудь, а правду. Лгать Меньшикову — даже до самого страшного греха в сравнении не дойдет, это что-то покрупнее будет. Поэтому только правда. Но правда не резкая — безобидная. Завуалированная, чтобы самому потом подумать получше, чтобы взвесить все. Но что-то в глубине подсказывает, что самому все равно с этими чувствами не разобраться до конца. — Мне поверить трудно. Что все… вот так. Что это на самом деле. Что Вы тут, и… Саша, до этих пор смотрящий прямо в темные глаза, затягивающие как в бездну — в приятную, теплую — отвел взгляд. — Да не просто… Вы, — студент опустил голову и на шумном выдохе снова поднял, взорвавшись эмоциями, — Олег Меньшиков! Олег Меньшиков, которого я знаю только по фильмам, который мне только сегодня предложил на роль попробоваться, но который, — мальчишка запнулся, спешно облизывая губы, глядя на актера с некоторой приглушенной боязнью, но вместе с тем не лишающий себя возможности продемонстрировать вызов, пылкость, не стремящийся удерживать себя настоящего, — который единственным кажется, способным меня понять. Который ближе всех… кажется. Петров поджимает губы, чтобы не сказать больше, не выдать поспешного. А затем и зажмуривается — не выдерживает. Не хочет, чтобы в его глазах хоть что-то еще можно было уловить, прочесть. Не хочет — и так сказал достаточно. Не хочет, потому что еще рано, еще сам не знает до конца, что происходит. И почему до одури хорошо, но вместе с тем невыносимо трудно. — Ну, а теперь… — Саша негромко усмехается, все так же прячась от мужчины, — теперь на набережную?