Две части от звезды. Встреча

Саша бесконтрольно задрожал, кожей, через одежду чувствуя, как теплее становится; осторожно приближающееся тело упорно вдавливало теплоту, словно иглами пробивая и прострачивая без возможности избежать этого контакта. Студент боялся все еще: боялся, что лишнее скажет, что взглянет как-то не так. Боялся того, что может быть… а ведь понимал, что точно может быть что-то большее, чем все эти слова, короткие касания. Краше той песни, что сейчас в душе отбивалась волнительными ударами. Он боялся, но не мог с места сдвинуться. И смотреть ведь не хотел в глаза, но смотрел. Не мог не посмотреть — ладонь мужчины направила его, диктуя словно, как следует сделать, и юноша подчинялся, впредь и не видя никаких запретов. Все, что держало в напряжении, рассыпалось в миг. Петрову бы тоже по-хорошему понять, что он такого делает, и что же с ним делает сам актер. Потому что факт влияния Меньшикова бесспорный. И даже не действие, не слово — вздох. Самый крошечный, едва уловимый и едва слышимый вздох был способен повлечь такую бурю эмоций и ощущений, которых прежде мальчишка мог даже не испытывать никогда. О которых и не слышал ни от кого. И потому присутствие их, совершаемые действия под давлением тех или иных чувств ввергали Сашку в состояние странное, раскалывающееся на страх и наслаждение. Вот истина происхождения сомнений и метаний. Поэтому его швыряло из стороны в сторону — не знал он, что возможно так сильно тянуться и быть настолько зависимым. Не знал, что люди такие есть, способные дать понять одной лишь улыбкой, насколько неотъемлемы, без которых и жизнь будет другой — не жизнью совсем, так — несуразным пыльным размывом. Саша не сразу щекой к ладони прижался — выждал какое-то время, убеждаясь, что так и следует сделать, и ничего за это не будет. Глаза даже на миллиметр прикрывать не стал — не смел, с жадностью читая в выдержанном, степенном взгляде напротив все, что и хотел до него в те моменты донести актер. И читал без ошибки. Читал что-то невероятно сложное, с первого раза, казалось бы, даже невозможное понять. Но сложное для других — не для него. Только он был способным зацепиться за эти драгоценные недосягаемые символы и вобрать их в себя, накрепко осознавая две совершенно безумные истины: что без Меньшикова рядом он и вздоха спокойно сделать не сможет, а также, что Меньшиков примет от него абсолютно все. Абсолютно. Петров, кажется, не совсем до конца смог пропитаться уверенностью желания, которое захотел совершить прямо сейчас. Но и этой части хватило, чтобы разум окончательно сдвинул все мешающиеся барьеры. Олег был в состоянии принять все, а, значит, и мальчишке было разрешено все. Это схема сработала в голове совершенно хаотично и стремительно. Но студент мгновенно ухватился за то, что ему стало позволено — за то, чего он так ясно и живо вожделел, сам того до конца, до трезвого рассудка не понимая. Он телом желал, душой стремился. Он был совершенно наивен и открыт. А вместе с тем глубоко любознателен и упрям. Поэтому когда его допустили к огню, он не просто протянул руку и дотронулся до пламени, он погрузился в пожар с головой. Пары шагов хватило, чтобы снова оказаться преступно близко; чтобы забежать перед худруком, заслоняя путь. Саша чудом каким-то небесным избежал плотного телесного контакта — только руку устремил вперед, цепляясь за ворот темного пальто и моментально смыкая холодные пальцы на грубой ткани. Не притягивал к себе, а сам вперед подался. Без малейшего промедления, без пауз лицо поднял выше, чтобы удобнее было соприкоснуться с чужими губами. Соприкоснуться так, чтобы наверняка убедиться, что вот он — тот самый момент, когда вокруг все настолько хорошо, что кричать об этом на весь мир хочется, горло срывая. Соприкоснуться мимолетно, едва ощутимо, слабо, с совершенной нежностью поцеловать, оставить свой вкус, впитать вкус другого, выдохнуть рвано, горячо и отстраниться так… словно только что в тебя ножом пырнули. Сашка с ужасом, в глазах застывшим, отошел назад на подкашивающихся ногах, шагов пять сделав, если не больше. Между тем во взгляде, который накрепко прикован был к лицу Меньшикова, все равно стелился дурман от пережитой только-только эйфории. Очень медленно и лениво мальчишка стал выплывать в реальность, прокручивая в голове сделанное. Оказавшись вдали, не имея опоры, словно по указке, вновь провалился в омут, сотканный сплошь из склизких, водянистых нитей переживаний. Он свихнулся. Определенно свихнулся, но ведь… так было нужно. Так было нужно сделать, и студент чем угодно, кем угодно поклясться мог, что нужно. Только что теперь произойдет от этого робкого, светлого хотения? Петров сделал еще один шаг назад, но затем остановился. Он не хотел сбегать. Был готов принять все, что угодно, пусть даже сердца собственного не слышал, пусть даже чудом оставался стоять на ногах. Юношеское лицо побледнело. В глазах испарился страх; они наполнились влагой, оставляя за этой мокротой усталость и тонкую, почти невидимую веточку надежды. Кончик носа, щеки, уши, даже неприкрытое горло покраснели. Саша изогнул брови на несчастный манер, нахмурился немного. Моргнул рассеянно, оставляя внутри себя скопившуюся горечь и не давая ей выхода. Губы поджал крепко-крепко. Держался, но трясся, все еще в толк не имеющий сил взять, почему он чувствует такое влечение и почему позволяет этому случаться.