Две части от звезды. Встреча

Каждое мгновение не рядом, не с ним; каждая секунда, проведенная в немом ожидании, вспарывала швы, благодаря которым сердце, оплетенное горьким счастьем, близким по значению со словом «любить», пока еще оставалось на своем месте, но вместе с тем словно свинцом наполнялось, становясь невыносимо тяжелым. Грозилось сорваться в пустоту, где нет даже намека на какое-либо светлое чувство. В пустоту, где нет понятия «жить», нет даже понятия «существовать». Имеется понятие «есть» — просто как факт, без всяких преувеличений. И все перед глазами меркло, тьма сгущалась, давила холодными стенами безысходности. И не мог Саша урвать красок во взгляде настороженном, на него направленном пристально, который Меньшикову принадлежал, не мог отыскать тепла в безликих жестах. А ведь ему так нужно было это сейчас, так нужно было схватиться хотя бы за обрыв какой небольшой, хоть за соломинку, лишь бы не сорваться и сердцу своему не дать упасть безвозвратно. Ему было так… страшно. Но затянувшееся молчание разъедало не хуже щелочи. Бесцветным оказывалось окружающее пространство, когда с кошмарным грохотом, только мальчишкой слышимом, утягивались улицы, перекрестки, фонари, здания, беседки, скамейки, даже редкие птицы и человеческие силуэты в темноту. Пока весь мир не потух. Чудовищными усилиями мальчишке удалось сдержать крик болезненный, рокочущий внутри себя, чтобы совсем слабым не показаться. Еще тяжелее далось устоять на месте, когда к нему рванула тень, намного чернее всего по округе. Петров до дрожи стиснул кулаки, в кровь прикусывая сухие, холодные губы. Вкус металла во рту только в очередной раз напомнил, что в жизни нет добрых сказок и невинных мечт. К Саше близилась тень, грозящая вот-вот ухватить и… черт его знает: заколоть до смерти, придушить, голову свернуть, избить до потери создания — чего только не рисовала иррациональная реальность собственной души. Парень был до самой крохотной частички себя уверен в том, что мужчина не стал бы церемониться и высказал все об этом опрометчивом, невероятно глупом, не имеющем никаких оправданий, ничтожном и мерзком поступке. А толчок в грудь или пощечина вслед скрасили бы несущиеся сквозь зубы колкие фразы. Он был бы растоптан, а ведь все потому, что от Олега отошел — эмоции не уловил необходимые, позволил обманному ужасу закрасться в глубины не подсознания, а намного дальше. Саша никогда не боялся боли, просто потому, что уже имел некоторую закалку, но уж точно не в причинах таких хрупких чувств. И когда сейчас столкнулся с чем-то настолько масштабным, словно в бессознательной самозащите пытался приготовиться к возможному хаосу, чтобы в момент, когда бы испытал боль, не изжег свои крылья до конца. Красочная палитра самых разнообразных оттенков ударила в лицо, смывая тьму и возвращая все на положенные места. И ощущение это было сравнимо с тем прекрасным мгновением, когда в один из жарких летних дней ты в радостном предвкушении наливаешь в ладони прохладную воду и брызгаешь на себя, расцветая в совершенно новой оболочке. Петров замер, широко распахивая влажные глаза, когда вместо страшных предположений он почувствовал объятья. Когда вместо грубости и осквернения окунулся в жадную ласку и заботу. Когда страстное, порывистое дыхание уловил возле уха. Когда слова услышал запретные, сладкие, которые никто и никогда ему не говорил. Когда ощутил себя непримиримо нужным и важным, стоило чужим губам с таким благоговением прикоснуться к его руке. И тогда ни секунды Петров больше не смог ждать. Его рука, что сейчас покоилась на груди у Меньшикова, яростно сжала ткань рубашки, уступая второй руке, повторившей то же действие, только пальцы ее сомкнулись на темной ткани пальто позади, возле плеча. Саша неразборчиво проглотил пару фраз сквозь смазанные, громкие всхлипы; оскалился, пытаясь изо всех сил сморгнуть влажность на глазах, но горький ком в горле не позволил этому случиться. И парень, лишь на миг взглядами соприкоснувшись с мужчиной, сипло взревел раненым зверем, пряча лицо в вороте его пальто, а затем заскулил: надсадно, тонко — сильнее прижимаясь к Олегу, молящий успокоить. Парень никогда так не ревел. Максимум, что себе позволял, только слезу пустить при своих друзьях в моменты особенно тяжелые. Но такого как сейчас… не было. — Олег… Ев… Ев-генич, — задыхаясь в обуявшем эмоциональном потоке, все-таки смог тихо выцедить сквозь рвущиеся наружу слезы Саша, — что же эт…то тако…е? Чт…что? Что с н…нами? Со мн…мной что? Я… — парень резко вскинул голову, отрывая одну руку от пальто и спешно утирая ей влагу с лица, стараясь дышать глубоко и ровно, стараясь всеми силами себя в руки взять. В один момент Петров будто дышать перестал: ни единого намека на слезы и приглушенную истерию, ни звука лишнего, ни всхлипа, ни стона. Он простоял с опущенным взглядом в никуда пару долгих секунд, а потом снова положил голову на теперь влажный ворот пальто, шепча куда-то в шею Меньшикову, как-то чересчур безжизненно и абстрактно: — Это же… неправильно? Неправильно, я знаю. Мы знаем. Но мне кажется, — сухо усмехнулся мальчишка, даже не моргая, — мне кажется, что я вздохнуть спокойно не смогу, если так стоять не буду: вот так, с Вами.