Две части от звезды. Встреча

У Меньшикова в один момент перестало биться сердце. Это был не испуг, не паника. Даже не волнение. Оно просто замерло в грудной клетке, не желая противостоять такой звериной, дикой печали другого, столько же сильного, но вместе с этим ищущего в любом своем порыве утешения сердца. Их связующие нити-кабели давали ему понять, что сейчас, в эти секунды, идет монолог одного другому. Они, словно в танце, соблюдают очередность биения, подстраиваясь друг под друга с полной комплиментарностью частиц, чтобы ни единой эмоции, ни единого желания партнера не упустить, не потерять, не перечеркнуть. Олег пальцами глубже в волосы Саши зарылся, прижимая того, как замерзшего котенка, ближе к себе, к теплому телу, чтобы согреть и дать шанс почувствовать всецело спектр эмоций, в котором безмерная, такая странная, неожиданная сейчас любовь переплелась с пониманием запретности происходящего, охватила собою его, заковала в цепи и приказала молчать. Это был какой-то химический, далекий своим объяснением мотив к происходящим действиям: Меньшиков просто не видел границ и рамок, не видел тяжелых и решительных «нет» и «нельзя», которые мозг пытался на него обрушить; Олег видел только Сашу — такого хрупкого, раненого, такого беззащитного, и стремился скорее дать ему осознание того, что именно он — его крепкая, нерушимая стена, которая со всех сторон обступит и не допустит внешних гнетов. Мужчина молчал, потому что чувствовал, как зарождаются слова внутри другого человека. Он просто чувствовал каждым сантиметром кожи его откровение, его обнаженную перед собой душу. И слезы, такие пугающие минутой назад, когда они только застыли проволокой тающего льда в глазах мальчишки, сейчас казались лишь подтверждением правдивости и искренности каждого действия, но никак не спутницами его страха. Саша был настоящий актер, но сейчас не играл. И это было его самой лучшей ролью, и Меньшиков, впечатленный, приглушенный яркой вспышкой чужих эмоций, поддавался, отступал, позволял ему себя проявлять так, как вздумается, чтобы парень сохранял себя, и при этом поддерживал его тонкую душевную организацию, стараясь укрепить пошатнувшееся мировоззрение, отношение… к нему. Потому что он этот ядерный взрыв чувств хотел охапкой забрать, присвоить и показать, что это ни коим образом не страшно и не плохо. — И все-таки такой дурной, — шепотом отвечает Олег на эти вспыхнувшие вопросы, с волнительным трепетом напрягаясь всем телом, когда Саша вдруг отстранился, погружаясь в какой-то вакуум, отдаляясь от него, и… Господи, как же легко сделалось вдруг, когда голова мальчишки снова уложена была на плечо. — Все правильно, если очень сильно хочешь. А я так хочу, чтобы ты дышал спокойно, Саша, так хочу! — Олег только улыбается, слабо обнимая Петрова, чтобы в следующий момент огладить теплой ладонью его шею и нежно, с предельной осторожностью за подбородок лицо его приподнять на себя, встретиться глазами, в которых уверенности тяжелой и обосновавшейся полновправно было пугающе много. — Безумно, — срывающимся в тишину голосом добавляет мужчина. Он пальцами гладит алые щеки, ласково стирая с них соленые слезы, и медленно наклоняется вперед, губами прижимаясь к тонкой линии скул. Не торопится, чтобы Саша в любой момент его мог прервать и оттолкнуть. Почти не дышит, когда отстраняется, ловя небосвод сумасшедшего взгляда, ладонью снова стирает дорожки от слез — чтобы до конца, чтобы ничего не осталось — и опять тянется ближе, замирая, когда расстояние между ними едва ли уловимо. Чуть подается в сторону, носом касаясь чужого, ластясь, дыханием вскипевшим опаляя, словно успокаивая, и только потом накрывает губы мальчишки своими, в один момент теряя последние связующие цепления по типу голова-сердце. Никакой пошлости. Он просто смело выцеловывает рвущееся наружу «почувствуй меня, не бойся» мягкими, влажными касаниями губ, и даже прерывает поцелуй нарочито долго, позволяя дыханию чужому в себя проникнуть, и, не отстраняясь, шепчет интимно близко: — Теперь мы оба глупцы, верно?