Две части от звезды. Встреча

Тело под руками сдается. Льнет, ластится ближе, поцелуи сногсшибательные в ответ дарит, и слова, произнесенные Олегом минутой ранее, теряют весь предназначенный смысл, в воздухе растворяются без труда; он просто в один момент вычеркивает их из головы и переписывает заново: вместо «останови меня» вырисовывается внушительное «теперь я не дам тебе меня остановить», и мужчина даже хочет их возбужденному мозгу Саши выдать, чтобы накрыло окончательно, но первым накрывает самого Меньшикова. Потому что прикосновение холодных ладоней к горячей коже похоже на удар током, потому что за этим прикосновением, необдуманным, диким, хочется следовать, хочется его руками схватить и прижать к самому сердцу, чтобы оно напуганно забилось быстрее. И оно послушно бьется навылет, на всех своих скоростях. А потом, кажется, Олег забывает обо всем. Потом — это когда чувственные, изможденные поцелуями, горячие губы Петрова скользят по шее, оставляя огненные следы от касаний, и сдержаться от рваного, хриплого вдоха холодного воздуха в легкие мужчина не может. За ткань кофты чужой хватается, рывком ближе притягивая, пальцами забирается в волосы, не позволяя отстраниться, прекратить этот вихрь поцелуев, которые они буквально отбирали, выбивали друг из друга, и счет времени теряет абсолютно. Наверное, поэтому дрожащая ладонь, прижатая к собственным губам, ему показалась почти что ударом. И глаза в один момент среди всей этой темноты стали не просто ее центром, стали тем, что эту темноту образует, создает. Мрачнее самой тяжелой тучи взгляд врезался в Сашины, такие яркие, чувственные озера, и не утонул в них чудом: спасательную лодку увидел. В этом вот сбитом дыхании, блестящих от влажных поцелуев губах, в этой мольбе, которая в каждом жесте появлялась, в каждом слове, в попытке спрятаться и вместе с этим остаться совершенно открытым, остаться напоказ для своего преданного зрителя, у которого в голове творился просто колоссальный бум — иначе не опишешь. Потому что иначе описать его последующие действия просто невозможно. Но оправдать их — вполне. Ведь его оправдание — дикое, возбужденное, пылающее — прямо перед ним стоит и выпрашивает одними только глазами. Как можно отказать? Меньшиков шагает вперед. Рука, выставленная в защитном жесте, упирается в его грудь, но это не мешает плавно коснуться чужой. Не мешает наклониться ближе, дыханием жарким обдать кожу шеи, губами коснуться мочки уха, пошло обвести ее языком и р-р-раз — никакой защиты нет, потому что рука чужая уже прижата к стене, и сердца снова могут достучаться друг до друга, протяни вымышленные ладони. И ничего отвратительного, ничего странного в своих желаниях, ничего непонятного Олег не видит. Он видит только человека, которого хочет получить целиком и полностью, чтобы каждую клеточку тела подписать, официально завоевать, сделать своей; Олег только Сашу видит, ни его пол, ни его возраст. Даже свой на момент не мешается. Из головы — напрочь. И там только одна фраза колотится в попытках дать себе шанс на существование, несколько слов, яростных, уничтожающих хозяина. Но тот покорно дарует им жизнь: — Теперь я не дам тебе меня остановить, — сипло шепчет мужчина прямо на ухо Петрова, рукой свободной прямо под горло берет, к стене прижимая еще ближе, и награждает мальчишку взглядом хищника, который свою добычу уже поймал. В когтях держит и не дает сбежать. Скалится в победной усмешке, бедрами подаваясь вперед, чтобы прижаться к чужим, чтобы дать ощутить еще раз то, что так его, Сашу, удивило и шокировало. Словно черту подводит и ставит диагноз. Такой вот общий, на двоих, только симптоматика слегка совсем отличается. Потому что у Меньшикова мозг даже не включается, даже не напоминает о своем присутствии, отложив все на дурацкое «потом» и «не сегодня», которое наверняка откликнется невероятно тяжело для своего обладателя. Но пока нет времени на глупые вопросы и размышления. Пока желания тела и сердца совпадают, почему бы не дать себе волю? Пальцы на шее сжимаются сильнее, бесконтрольно, смело, но вместе с этим зафиксированная рука освобождается. Потому что Меньшикову нужна своя — скользнуть по груди вниз, пройтись по выступающим ребрам, огладить впалый живот и цепануть ремень на джинсах мальчишки, в два счета его расстегнуть и медленно, прямо в глаза смотря, освободить из петель чертову пуговицу, избавиться от преграды в виде молнии. Мужчина снова прижимается пахом ближе, наблюдая, выдерживая реакцию чужую, как крепкое вино, дышит прямо в губы, выискивая момент, чтобы их коснуться во властном, доминирующем поцелуе. Глазами одними присваивает. И бессовестно момент находит, впиваясь в податливые губы резко и грубо, одновременно с этим всей ладонью под плотную ткань джинсов пробираясь и оглаживая через белье напряженный член, чуть сжимая его, пальцами проходясь по всей длине. Поцелуи уже давно неподвластны разуму. Они сыплются на шею Петрова без очереди, губы влажные скользят по светлой коже, горячий язык вылизывает каждый сантиметр. Но все это просто шутки в сравнении с тем, с каким тихим, довольным урчанием Олег прикусывает кожу на тонкой линии скул парня, оставляя яркий след, как ставит болезненную, но такую важную для него метку на Сашкиной шее, как хрипло смеется, ощущая под руками не просто тело, а душу, охваченную им, и с каким наслаждением он выбивает каждый полустон, каждый загнанный выдох из своего маленького, необузданного еще мальчика.