Две части от звезды. Встреча

В Сашиной груди теплеет; растворяются последние частицы призрачного льда из страхов, сожаления и тревог. Он получил долгожданный ответ, когда мужчина двинулся вперед, разрушая решившие настигнуть скованный ограничениями юношеский разум прочные стены. Когда повелительно вжал в свое тело, когда накрыл собой, приторными обманными ласками вынуждая не пресекать то, чего им обоим было так сильно нужно. И парень сдается перед Олегом, перед самим собой, когда его руку твердо прижимают к стене — когда его без малейшего зазрения совести так откровенно раскрывают, и Петров, шагая к краю, позволяет себе рухнуть в пропасть, трепетным мычанием свидетельствуя, что стал безвозвратно утянут в этот блаженный водоворот. Дрожащие губы приоткрываются в немом стоне. Саше тяжело выдерживать такой яростный, жесткий взгляд, но он смотрит, кажется, всем своим видом бессознательно показывая, что Меньшиков может делать все, что только пожелает. Мальчишка пугливо всматривается в опаловую темноту глаз, бегая взглядом по лицу, на котором каждый мускул кажется сосредоточенным до предела. Видит что-то абсолютно новое — то, что без сомнений привлекает, во что хочется погрузиться, что хочется изучить, впитать в себя. Замирает в восхищении. Саше кажется, что он не может вздохнуть — рука, оказавшаяся на шее, давит даже не физически — морально затягивает невидимую веревку, подчиняя. Критическая близость, как и в первый раз, всколыхнула притомившееся ошеломление, но оно не стало нагнетать, а безошибочно вскрыло в юноше то, от чего он не шарахнулся, а захлебнулся, получив колоссальный взрыв из налегающий друг на друга ярких ощущений. Ясность в голове бесследно исчезает. Петров хрипло, урывками вздыхает и выдыхает, предельно четко чувствуя, как давление на горле усиливается, и от этого он получает какое-то нездоровое удовольствие. А оно только возрастает, становясь насыщеннее, выдерженнее, когда тело под чужими прикосновениями таять начинает. Когда постепенно обнажается, когда становится настолько доступным, что Сашка сам себе поражается — он смог происходящее допустить, потому что сам того хотел безумно. А сейчас как школьник теряется, от каждого легкого касания прогибается и дрожит. Дрожит, бесстыже краснея перед мужчиной, самозабвенно вышептывая его имя, пока не чувствует очередного движения вперед, неприличную, интимную тесноту от соприкосновения. На прохладном лбу выступают бисеринки пота. Студент жмурится на мгновение, с некоторой заторможенностью изумленно вскидывает растерянный, опьяненный взгляд на Меньшикова; в попытках найти опору хватается за мужское плечо, сжимая несильно, но чувственно. И в следующее мгновение его громкий, рваный стон тонет в чужих губах, и без длительного ожидая тянется второй, еще более сладкий, когда Саша всецело в плен проваливается знойный, не ожидая, что его так жестоко застанут врасплох; что Олег сможет прощупать глубже, ощутив влагу, проступающую сквозь тонкую ткань. Стыдно. И приятно одновременно. Петров еще никогда в жизни себя таким уязвимым не чувствовал. Пожалуй, Меньшиков единственный, кто смог дать понять мальчишке, каково это, и более того, привить это чувство, сроднить его вместе с юношей. И никто бы больше так сделать не смог, и Саша убеждался в этом с каждой новой меткой, расцветающей на его коже. Подставлялся под ласки, прижимался плотнее, бедрами несмело двигал, лишь бы еще больше испытать, запьянеть сильнее от порывов принадлежать только Одному. — Олег Евгеньевич, — хрипло, едва слышно протянул мальчишка, просяще укладывая вторую, свободную руку на ласкающую его. — Пого… дите, Олег Евгеньевич, стойте, я, — невыносимо трудно было связать даже самые простые слова между собой, чтобы выдать что-то ясное. — Я ведь тоже, Олег Евгеньевич. Я тоже. Ну, стойте же! — упрямо сорвался на жалобный сиплый крик Петров, вынуждая мужчину отступить на шаг назад, а затем без промедления рухнул перед ним на колени. — Олег Евгеньевич, я ведь тоже… хочу, — в противовес смущению, Саша пересилил себя и, поджимая губы, вскинул голову, с вожделением, коротко ухмыльнувшись, глядя в темные бездны. Не отводя преданного, доверчивого взгляда, бегло облизал собственные губы, прижимаясь щекой к ощутимо выпирающему сквозь одежду члену. Едва прикрыв горящие от бешеного, неутолимого желания глаза, стал беспардонно тереться о плоть, чувственно прижимаясь, теряя последние ниточки самоконтроля, стоило только ощутить ответную пульсацию. Петров сорвался, ничем себя не удерживая. Опустил взгляд, дрожащими пальцами наскоро расстегивая такую ненужную сейчас атрибутику, чтобы скорее дорваться до самого главного. И как только стильные расстегнутые брюки спали немного, парень нервно сглотнул, с панической завороженностью подаваясь вперед. Накрыв бедра актера ладонями, припал губами к сокрытому под тканью белья стволу, обдавая горячим, прерывистым дыханием, неумело ведя от головки до основания, пока торопливо не отклонился назад. Чудом поднявшись по стенке с опущенной головой, стоя на подламывающихся от невыносимого возбуждения ногах, Саша, выждав сокрушительно долгую паузу для них обоих, вдруг обратил затуманенный взгляд на Меньшикова, а его губы дрогнули в слабой, извиняющейся от резкого окончания улыбке. — Олег Евгеньевич… наверное, надо бы… такси? — Саша тяжело выдохнул, глядя на Олега с неприкрытым обожанием. Не смог долго находиться на расстоянии, пускай даже и не таком большом, поэтому, протянув руку, схватился за пальто актера, следом прижимаясь к такому же подожженному от стремления раствориться друг в друге, стать по-настоящему едиными телу. — Можно… ко мне. Если захотите только, — продолжил с придыханием шептать Петров, влажными губами без возможности остановиться снова выцеловывая крепкую шею, затягивая кожу в мелкие, игривые укусы. И чем дольше все это продолжалось, тем больше Саша сам себя узнать не мог. Он открыл совершенно другую грань собственного мира, чувствуя тот самый комфорт, который ему как воздух был необходим. И думать ему совершенно не хотелось. Только быть рядом, покорствуя любому слову и действию этого бесконечно безупречного мужчины.