Две части от звезды. Встреча

У Олега в голове происходит самая настоящая катастрофа без суда и следствия, никакого логического объяснения которой дать невозможно. Спроси его сейчас, чем он руководствовался в таких своих необдуманных, глупых, резких действиях, и он бы не смог сказать ничего, кроме внушительного и вместе с тем безумно слабого: «я хотел». Потому что действительно хотел. Потому что желание изнутри подрывалось какой-то волной неконтролируемой, сильной, сумасшедшей, и он ей повиновался так неистово и беспрекословно, как ни повиновался бы никто другой на его месте. Кроме, конечно, Саши, который и душой, и телом откликался на любые порывы Меньшикова, и тот не мог перестать думать о том, что же в голове этого мальчишки творится, что такое он сейчас чувствует — неужели то же самое?! — чтобы поддаваться, подстраиваться, наслаждаться, а не отталкивать. Чтобы, когда пальцы уверенно сжимались на шее, излучать удовольствие и желать продолжения, а не напугано глазами хлопать; чтобы надрывно стонать, дышать, как зверь загнанный; чтобы каждый поцелуй ловить, чтобы принимать все без остатка, чтобы одним взглядом вымаливать еще и еще. Мысли предательски путались в голове, и внимания никакого мужчина ни них не обращал, не смея оторваться от чувствительной шеи, каждый поцелуй на которой был комплиментом, каждая метка на которой была признанием этого странного, непонятного Меньшикову чувства, которое из груди распирало, дышать нормально не давало. Нежное касание влажных губ словно шептало: «идеальный, родной, ласковый». Дорожка теплых, дразнящих поцелуев до самого уха, вырисовывая созвездия, говорила: «космический, запредельный, но близкий». Огненная, жаркая метка прямо под скулой почти что кричала: «только мой». Это была не любовь. Это было что-то большее — то, во что нужно просто поверить, принять как факт и лишних вопросов не задавать. В обществе такие чувства не приняты. Когда ты человека всем телом, всей душой желаешь, когда дышишь для него, когда всего себя перекраиваешь в один миг, чтобы стать на шаг ближе, чтобы стать на десять шагов ощутимее, нужнее, важнее. Это больное, запретное чувство, которое презирают и сменяют пафосным, грубым словом «отношения» или «брак». И не остается ничего, чтобы заставило так спонтанно, бесконтрольно сорваться, захотеть расцеловать каждый сантиметр тела, зарыться пальцами в волосы и перечеркнуть все ради одного человека. Это была не любовь, но следующий, безумно ласковый поцелуй у самой ключицы вожделенно гласил: «любимый». Новая метка у основания шеи означала: «не отдам», а уже через секунду все это спуталось в нечто целое, образующее цепкую связь между собой и переплетающееся так крепко, что разъединить уже не выйдет. Наверное, именно потому остановить Олега оказалось несколько сложно. Он глазами затуманенными, затянутыми плотной марлей желания смотрел на Сашку, на его губы влажные, на эту ухмылку, на эти глаза, так показательно отражающие его собственные. Сверху вниз смотрел. И в этот момент все чувства обострились настолько, что сдавленный, низкий стон все же вырвался наружу, когда мальчишка прижался щекой к ноющему от возбуждения члену. Это откликнулось в теле острой волной мурашек, и Меньшиков с шумным выдохом коснулся широкой ладонью чужого затылка, пальцами путаясь в ворохе волос, чуть сжимая, инстинктивно подаваясь бедрами ближе. Горячее дыхание, мягкое скольжение губ, выбивающее надрывный вдох даже через ткань белья, уверенность, с которой парень все это делает — Олег выдерживает с трудом. Но, оказалось, есть нечто еще труднее. Прерваться. Это как будто тебя холодной водой окатили, как будто резко ударили под дых, и потому Меньшиков даже говорить что-то боится — думает, мол, передумал Петров, понял, на что себя подписывает, и объяснимо даже взгляд поднимать не хочет. Но только ярко-голубые глаза все же пересекаются с его, темными, наполненными возбуждением вперемешку с паникой, и становится как-то легче. От последующих объятий, прикосновений губ к раскаленной коже, от собственной руки, уложенной поверх Сашиной щеки. От слов, которые услышаны ясно не были, но которые воспаленный мозг принял и прочитал. Меньшиков даже не отстраняется. С тихой усмешкой гладит по волосам, позволяя касаться губами шеи, и свободной рукой достает телефон, номер такси набирая за считанные секунды. — Парк Горького, центральный вход, — неожиданно уверенный, строгий тон, о котором еще минутой ранее даже вспомнить казалось трудным. — Детей? Нет, — с иронией в хрипловатом баритоне произносит Олег, губами на миг прижимаясь к виску Петрова, чтобы после посмотреть на него со всей нежностью, которая только есть внутри. — Одну минуту, — улыбается, телефон передавая Саше, и тихо шепчет: — Адрес, родной мой, — а как только тот оказывается назван, мальчишку снова прижимают к стене и бесцеремонно, нагло, тяжелой ладонью на плече заставляют опуститься на колени. Сильные пальцы проходятся по щеке, поднимаются к волосам и уверенно сжимают, рывком притягивая ближе и требуя продолжить так красиво и лаконично начатое дело. — Кажется, ты что-то хотел, — и голос уже снова низкий, бархатный, с нотками постиронии в каждой фразе. — Не могу тебе отказать.