Две части от звезды. Встреча

Меньшикова, кажется, изнутри просто выворачивает от желания стиснуть этого мальчишку в крепких объятьях, полностью впитать в себя, зацеловать губы до онемения — от его одного только «большенемогу» и горящего, дикого взгляда неприрученного лисенка. Потому что мужчина лишь внешне остается спокоен, лишь зрительно дает понимание того, что уверенно контролирует ситуацию, но на самом же деле ему безумно хочется осуществить все, что в голове буквально гвоздем по железу вырисовывает затуманенный разум. Приходится терпеть, ведь он знает, что так нужно. Нужно выждать несколько долгих минут, несколько медлительных мгновений, чтобы потом окунуться друг в друга целиком, чтобы напрочь забыть о том, что был какой-то мешающий фактор. Приходится терпеть: кусать губы, взглядом испепеляя водителя через злополучное зеркало; с трудом выдерживать ровную линию дыхания, стараясь не проиграть самому же себе; с тихим шипением застегивать молнию на брюках, которая неприлично давит, не позволяя думать о чем-то другом. И Олег совершенно естественно поддается своим мыслям, не соображая точно, как они добираются до нужного места. Как только машина останавливается окончательно, а Петров рысью выскакивает из такси, пропуская холодный воздух внутрь салона, мужчина на мгновение обретает спокойствие. Настоящее, правдивое спокойствие, благодаря которому расплачивается с водителем без лишних слов, ловит его заинтересованный взгляд на себе теперь в освещенном желтой лампочкой салоне, усмехается на неопределенный кивок и тоже покидает автомобиль. Его распаляет это ожидание. Ему нравится это ожидание. Ему нравится Саша — до дрожи в пальцах — который этого ожидания категорически не переносит, который торопится, тянет вперед, просит одним только взглядом, чтобы время шло быстрее. Безумный азарт мальчишки подпалял в Меньшикове чувство полного обладания над собой и ситуацией. Он видел, как растерянность и нетерпение юноши взращивают в нем умиротворенность, одновременно с этим подстегивая возбуждение каким-то адреналином, выплескивающимся в кровь от каждого зрительного контакта. Наверное, потому он держит планку. Хочет ощутить еще больше этого сладострастного дурмана, этой дикой, странной недосимфонии ярких вспышек злости на себя в дуэте с эйфорией от осознания того, что мальчишка этот так или иначе уже принадлежит ему. Да, Олег злится. Потому что, кажется, не должен был такого допустить, но в итоге рвался к Петрову с ничуть не меньшей агрессией и желанием, чем он сам. В итоге — готов был остаться там, на улице, и процеловать его до самого рассвета. Потому что слова восторга, которыми актер именует каждый свой поцелуй, в отношении Саши не закончатся никогда. Не должен был, а допустил. И теперь, идя следом за парнем медленно, подсознательно имитируя хищника, плавно приближающегося к своей добыче, он нарочно забывает о том, что и кому на деле должен. Ведь все на свете перечеркивается в один момент, когда мальчишка, возбужденный, взволнованный, неспокойный, пытается открыть дверь в собственную квартиру. Эта картина внутри мужчины поджигает такой фитиль вожделения и силы, который потушить невозможно будет ничем — он буквально закипает, ощущая, как невизуализированный, вымышленный пар проявляется жарким дыханием возле Сашиной щеки. Он его хочет так, как хотят животные: бесконтрольно, уверенно, смело. Зная цену за каждое неверное движение. Но вместе с тем это желание настолько морально выточено и закреплено в голове, что трактуется не иначе, как желание прочувствовать человека, его душу, его разум, его сердце, которое должно, просто обязано биться возле другого. — Мальчик мой, — Меньшиков не зовет. Он называет. Он вычерчивает мысленно эти слова на чужом теле, когда накрывает ладонь Петрова своей, чтобы осторожно забрать ключ. Успокоить этими словами хочет, потому что его самого они доводят до Луны и обратно, позволяя удостовериться, что все на этом дурацком расстоянии вполне себе прекрасно и что дышать можно спокойно, пока они звучат. Помочь хочет — потому, с первого раза попав в замочную скважину, совершает два плавных оборота по часовой стрелке и, не отводя пленительного взгляда, кивает, пропуская мальчишку вперед. Потому что даже закрыть дверь собирается сам, после спокойно убирая связку в карман своего пальто и небрежно откидывая то на ближайший предмет интерьера. Наблюдает за Сашей. Подходит со спины, помогая снять пуховик, которого ждет та же участь, что и пальто; кладет ладони поверх плеч парня, спуская их к локтям, делает уверенный шаг ближе. — Ты прекрасен в своем волнении, — шепчет прямо на ухо, сжимая пальцы уже на запястьях юноши, и легко подается бедрами вперед, словно случайно упираясь изнывающей под жесткой тканью брюк плотью в одну из ягодиц мальчишки. — Точно так же, как и на сцене. И я собираюсь тебе сказать несколько позже, — руки вновь поднимаются выше, останавливаясь чуть ниже локтей, и исчезают, чтобы в следующее мгновение по-собственнически скользнуть по талии и рывком притянуть к напряженному торсу, — что вместе с этим ты также прекрасен в постели, лисенок, — улыбка предвкушения касается губ Олега, и тот беззвучно смеется, опаляя горячим воздухом кожу чужой шеи, на которой через пару секунд властно смыкаются пальцы его левой руки. — А я уверен, ты будешь прекрасен.