Две части от звезды. Встреча

Меньшикова медленно накрывает огромным комком удушливых желаний. Рвануть к себе, зарычать, присвоить. Разрушить все эти пленительные нежности, разрушить романтику, с которой Петров подчиняет себе его дрожащие в возбуждении руки, пальцы, крепко сжимающие ремень. Пальцы, которые могли бы уже через минуту скользить по его телу, такому горячему, распаленному, открытому. Настолько, что становилось безумно неловко оставаться одетым. Нагота Саши обволакивала собой, дурманила, пьянила, как пьянит бутылка водки на голодный желудок, превращая человека в зверя необузданного и неподчиненного; превращая его в существо, неперековываемое в своей направленности, в своей цели, в своем смысле. Вот и Олег, казалось, сейчас и всегда был неперековываемым. Как хороший клинок, который переделывать глупо — путного не выйдет. Даже если тяжелый, если не по руке изначально — принимай как есть. Он действительно был таким. Своя волна, своя стихия, своя карта мира, соединенная с помощью звезд на небе, которые появляются в самую темную и холодную ночь. И сейчас эти звезды обратились в искры преданной любви и безоговорочной нежности в глазах Петрова. Невыносимой нежности. От нее не хватало воздуха, не хватало сил на сопротивление — Меньшиков, ведомый каждым словом мальчишки, замер подобно статуе, вкушая любой новый слог, дыша прерывисто от жаркого шепота, который пробивает на тупую боль в сердце. Такие слова нельзя говорить вот так — наотмашь, словно бьешь кулаком поверженного противника. Такие слова нужно писать в любовных записках, подсовывать под тетрадь, в карман пиджака, под сердце. Олег представляет это так ярко: как сам пишет ответ. Как вычерчивает ручкой самые нежные строчки, как небрежно складывает листочек, насквозь пропахший его парфюмом; как, стараясь быть незамеченным, подкладывает его в куртку мальчишке, который в этот самый момент лепит из него то, что только хочет. И поддаваться есть на высшее наслаждение. Поддаваться, чтобы доставить удовольствие. Пылать изнутри, дымиться, как шашка, но поддаваться каждым вдохом и выдохом, каждым едва различимым стоном от самых ласковых поцелуев, от теплых рук на своем лице. Дрожать всем телом, пальцами цепляться за чужие предплечья, сжимать, впиваясь в нежную кожу, но идти на поводу. Идти на поводу даже тогда, когда прикосновения пропадают, когда сам — тоже пропадаешь. И ведь нравится вот так пропадать. Хочется. Холодная кожа ремня на собственной шее как кнопка начала войны. С такой решительностью запускают ракеты. И Сашка свою сейчас тоже запустил — страстный выдох Меньшикова возле самых его губ есть слепое подтверждение этому. Ухмылка, рисующаяся сама собой. Локти, грубо врезавшиеся в постельное белье. Столкновение тел. — Я тебе подскажу, — правая рука сильно сжимает предплечье юноши, натуженно скользит к запястью, двумя пальцами проникает в ладонь, сжимающую край сомкнутого на шее ремня, забирая власть, вынуждая стать безмерно хрупким и послушным. — Подскажу, в чем ты хочешь признаться, — оскал дикий, звериный, с которым вызывают на бой. Но уже сейчас бой заведомо проигран обоими, и вести его становится куда легче. Становится легче резко рвануть ремень вверх, отчего тот моментально затягивается туже на шее Саши; становится легче вжать его грудью в кровать, медленно склониться к основанию шеи, что уже была расписана под личное имущество Меньшикова О.Е., сделать глубокий вдох, запоминая запах, смешавшийся со своим; становится легче даже жадно впиться зубами в опаленную горячим дыханием кожу на выступающих ключицах, оставить свежие следы, чтобы через мгновение зализать их горячим, мокрым языком. Голова идет кругом. Дьявол внутри танцует на раскаленных углях вожделения. Ремень плавно наматывается на кисть правой руки, контролируя, не позволяя решать самостоятельно. — Подсказка номер один, — шепот возле самого уха звучит вкрадчиво, туманно. — Я хочу, чтобы ты принадлежал только мне, — даже в полумраке можно понять, как ухмыляется Меньшиков, произнося эти слова, выцеловывая их по тонким скулам Петрова, вычерчивая смелыми линиями, по траектории которых движется левая рука. — Подсказка номер два, мальчик мой: я хочу, чтобы ты знал о том, что ты только мой, — губы смыкаются чуть ниже плеча, оставляя после себя болезненную метку, поцелуи ведут ниже — откровенные, с громкими влажными звуками. — Подсказка номер три: я хочу, чтобы ты всем своим существом желал принадлежать только мне, — почти мурчание возле приоткрытых губ и уверенный, пошлый толчок бедрами вперед, между притягательно раздвинутых ног, чтобы напомнить о возбуждении не только ментально, но и физически.