Две части от звезды. Встреча

Если говорить о чувствах, то Меньшикову остается только простонать. Гортанно, низко, хрипло. Так, чтобы даже самому себе, наконец, признаться в том, что он просто-напросто потерялся в омутах небесных глаз с преступной легкостью, что пропал в этом мальчишке ярким взрывом, вспышкой каких-то дурных, спутанных эмоций, и что выбраться, выпутаться, освободиться — уже никак. Уже слишком поздно. Уже нет никаких причин, никаких внятных аргументов. Потому что слов не выговорить, не вытянуть из себя, потому что наружу вырываются лишь задушенные полустоны. Когда чужие дрожащие руки скользят по телу уверенно, со случайным, мнимым бесстрашием, когда пальцы едва касаются кромки брюк — мужчина окончательно теряется в том, что же они все-таки делают. И во взгляде, обращенном на Сашу — темнеющий от деготи мед, черное золото, которое дышит одним лишь желанием соединить два тела еще крепче, еще больнее. Еще ощутимее: взгляд, тяжелый и томный, наполненный пошлостью и силой; усмешка на губах — едкая, наглая, которая, если прислушаться, почти вслух выговаривает «мальчик мой, как же ты торопишься». Потому что торопится Саша бездумно, словно это его последний шанс удержать Меньшикова возле себя, словно все это его задание, а там, за дверью, готовят огромный сюрприз, не должный быть увиденным раньше положенного. Только вот для Олега весь сюрприз, весь фейерверк, сказочный, жгучий, слепящий глаза белым светом, был в Петрове. В его отрешенных от мыслей движениях тела, в его терпких стонах, которые для мужчины равноценны самым неромантичным, грязным признаниям, в его попытках взять инициативу, от которой по спине шли мурашки. Меньшиков скалится в подобии улыбки, стараясь держаться как можно спокойнее. Но скольжение разгоряченной, влажной плоти по собственному члену выбивает дух. Заставляет дрожать. Заставляет нетерпеливо наблюдать за тем, как худое, хрупкое тело выгибается навстречу, чтобы получить хотя бы каплю телесной близости. Заставляет считать секунды до того момента, как нутро не вытерпит, сдастся, безжалостно вынудит сорваться на крик непокладистого, притягательного мальчишку. Три. Мужчина едва заметно подается вперед, чтобы продемонстрировать, как ему нравится. Плавно, мягко упирается в чувствительную головку прежде, чем та скользнет выше. Ловит приоткрытыми губами выдох возле чужих губ, не позволяя коснуться. Две. Олег медленно очерчивает изучающим взглядом каждый контур тела Петрова. Поджимает губы от новых касаний. Шумно выдыхает, когда хлюпающие звуки от выделившейся смазки раскаляют тишину донельзя. Грубо вторгается темными силуэтами черновато-янтарного заката в глаза-океаны, насмешливо щурится, словно выжидая малейшего сопротивления. Но его нет, и оттого сердце пропускает пару ударов. Одна. Не сдаться — нереально. Почти невозможно. Или — или. И Меньшиков резко отстраняется. Напряженно, полурывком, как зверь дикий. Ладонями скользит по ногам парня, вместе с этим опускаясь на колени возле кровати. Пальцы очерчивают неточный узор, огибают напряженные голени, быстро спускаются к щиколоткам и больно сжимают, оковывая. А потом Олег максимально медленно тянет Петрова к краю постели, прижимаясь губами к выступающим косточкам лодыжки на правой ноге. Завороженный представленной себе картиной предельно открытого юноши, он касается пальцами внутренней стороны его бедер, заставляя развести ноги еще шире, и горячим языком проходится по одной из ягодиц, в один момент оказавшись непозволительно, но дозволенно близко. — Молодости свойственно грешить поспешностью, — опаляя слабым дыханием нежную кожу произносит Олег, улыбается, пальцами смело оглаживая сантиметр за сантиметром. Его юный Гамлет приковывает к себе в данный момент лишь его затуманенный, тяжелый от вязких мыслей взгляд, но уже сейчас Меньшиков прекрасно понимает, сколько еще глаз посмеют на него смотреть. И с желанием, и с восхищением, и с любовью — представления о каждом мужчину бьют жесткой плетью меж лопаток, заставляя все больше и больше задыхаться от реальных ощущений. Его ладони скользят выше, пальцы грубо сжимаются под коленями мальчишки. Актера кроет. Перед глазами все расплывается в какой-то странной гамме темных красок, оставляя Сашу светлым, почти белым мазком. Меньшиков хочет его присвоить не только на словах. Словно именно он, необузданный, тающий от каждого прикосновения, виноват в своей необъяснимой, неотразимой соблазнительности. Словно именно он… — Как пьяняще ты молод… — Олег прижимается влажными губами к напряженной плоти, сразу же улавливая импульс-отклик, мягкими скольжениями поднимается к блестящей от смазки головке и, не доходя до нее буквально несколько миллиметров, имитирует поцелуй. Пошло вылизывает влагу с члена, смакуя каждый участок, с еще большей силой удерживает ноги юноши, не позволяя лишних движений. Вслушивается в чужое дыхание, забывая о своем. Потому что забыть о себе сейчас — нечто обязательное, нечто в высшей степени наслаждения другим человеком. Потому что забыть о себе — равно отдаться другому, подчиниться, позволить абсолютно все. Только вот Меньшиков решил оставить небольшое место для самого себя — ведь подчинять ему нравится куда больше, чем… Одним точным движением, одним уверенным рывком Олег заставляет Петрова метнуться по постели влево, перевернуться на живот, а потом продавливает его поясницу, требуя прогнуться; тянется к ремню, уперевшись коленом о край постели и вплотную прижавшись горячим членом ровно между предательски открытых для всего ягодиц. — Совсем еще лисенок. Не страшно водиться с волками? — мужчина не шепчет. Говорит вслух, разрывая головокружительную тишину спальни, и в его голосе отчетливо слышится ирония. Ремень сжимает, сдавливает горло мальчишки — Меньшиков тянет на себя, губы облизывает, оценивая представшую взору картину, вынуждает поднять грудь от нагретых простыней. Оглаживает талию левой рукой, ведет к бедрам и резко обрывает прикосновение, чтобы в следующий момент решительно огреть задницу Петрова хлестким ударом расслабленной ладони. Почти как плеткой. Чтобы заполучить стон. Глаза у мужчины горят от одной только мысли, каким абсурдом может показаться все это с утра. Они действительно пьяны. Оба. Иначе нельзя описать то, с каким упоением, с каким удовольствием и с каким грохотом в сердце совершается каждый шаг в этом полумраке потаенных желаний. — Волки кусаются.