Две части от звезды. Встреча

Освобождение от ремня, стягивающего шею, должно было даровать шанс на свободные вздохи. Только дышать легче не становилось: не тогда, когда кожу вылизывали, будто скользя по ней холодным лезвием; не тогда, когда чужие губы словно огненные лепестки, касаясь, давали жизнь новым бутонам; не тогда, когда тебя повсюду накрывает человеком, — его руками, его голосом, его запахом — в котором сокрыт весь твой смысл, вся твоя жизнь. Саша отчаянно хотел слушаться каждого приказа, словно на камне высеченном тонкими губами, каждого шепота, с опасной низостью тембра сказанном возле уха. И старательно следовал своему хотению с теми силами, которые у него еще остались, но чем ниже опускались по линиям тела мужские ладони, тем тяжелее становилось удержать импульсы-отдачу, рвущиеся изнутри. Парень вздрагивал, изгибался как-то боязливо, страшась получить наказание за уклонение от четкой просьбы «не шевелиться» и одновременно с тем даже мечтая о нем — границы чистого разума стирались все быстрее, расширяя место для новых, странных ощущений. Петров закрывает глаза, шустро облизывая собственные губы, успевшие пересохнуть из-за частого, хриплого дыхания. Лицом утыкается в простыню, несдержанно мыча от изобилия вновь рухнувшего на незащищенное тело внимания. Казалось, что Меньшиков сразу был везде и всюду, но стихший на трезвое восприятие мозг уже не воспринимал эти факты, зато кипящее возбуждением подсознание поражалось, выдавая свое нездоровое восхищение в слишком откровенной реакции тела. Саша прогибался там, где его беспрепятственно, собственнически трогали. И, чрезмерно увлекшись, напоследок бездумно приподнял бедра, заманчивым образом демонстрируя округлую, крепкую задницу, обреченно подставляясь под ласки, лишь бы урвать больше ощущений. Петров хмуриться, едва раздражаясь от ироничных речей. Даже тихо рычит, стискивая зубами белоснежную ткань под собой, но слишком поглощен страстностью, чтобы злиться дольше нескольких мгновений; чтобы злиться, когда холодок от влаги на ягодицах порождает волны мурашек; когда пальцы, дразняще кружась возле входа, все-таки бесцеремонно проникают вглубь до самого конца. Мальчишка яростно сжимает простынь под ладонями, сглатывает нервно, вместе с тем беспардонно глуша рвущийся стон, сводя его к тихому истеричному мычанию. Это и правда происходит. Уголки Сашиных губ поднимаются, вырисовывая мимолетную робкую улыбку — подобная близость кажется невозможной, но прикосновения слишком реальны, чтобы иметь хоть что-то общее со сновидениями или галлюцинациями. Как-то еще Петров вылавливает внутренний голос, вторящий ему расслабиться. Он пытается делать это, но как-то тревожно, невпопад, не успевает за умелыми жестами своего опытного любовника. А потому скалиться, сжимает зубы, выгибается сильнее, принимая абсолютно новые ласки. Ничего страннее мальчишка не испытывал и даже приближенно не думал, как это бывает. Но отчего-то уверенность в нехватке проникновений четко закрепилась в уме, и сейчас, когда пробелы восполнялись, Саша пораженно убеждался, что так оно и было — ему действительно оказалось нужно устранить образовавшийся дефицит. Вот только… даже этих коротких, уверенных толчков пальцами становилось мало. Пускай дискомфорт от внутренней растяжки исчез не до конца, но Петров уже был готов пойти на большее. Ему критически не хватало этого самого «большего», чтобы наконец-то нетерпение «стать по-настоящему полным, единым со с-в-о-и-м человеком» растворилось без остатка. Но юноша не мог разрешить себе пойти против воли мужчины. Поэтому был вынужден терять последние капли рассудка, глухо подвывая от жадных, обволакивающих касаний языка, безостановочных движений пальцев, накрепко застеленным дурманной поволокой взглядом отчужденно смотреть перед собой и едва подмахивать бедрами. Бархатный голос Меньшикова уже почти не разделялся в слова, выстраиваясь отдельной целостной полосой, приятной слуху. И все же Саше удалось разобрать последнее, даже удалось в некотором роде осмыслить фразы. Что же было важнее? Где хотел оказаться? И на набережной, и здесь, в собственной спальне, присутствовал Олег. А остальное, должно быть, не представляло собой ценности. Ответы на эти вопросы являлись равносильными, но… так казалось на первый взгляд. Только здесь и сейчас их желаемое единство могло оказаться полноценным. И парень, как только получается вырвать истину из глубин подсознания, уже не имея никаких сил, чтобы лишний раз подождать и получше привыкнуть, совершенно рисково толкается задницей назад. Беспечно рушит осторожность, зная возможные ошибки, но не может обманывать себя. За пару секунд разгоряченная плоть с глухим, смачным звуком полностью погружается в небывалую узость по инициативе Петрова, выбивая из него рычащий крик, что плавно тонет в простыни, которую парню повторно приходится стиснуть зубами. Спина прогибается в обратную сторону, да так сильно, что под тонкой светлой кожей можно спокойно пересчитать все вычерченные позвонки. Мальчишка робко приподнимает плечи, поджимая их ближе к голове. Его трясет сильнее обычного, и через какое-то время слышится тихий всхлип — слезы, набежавшие всего-навсего от резкости ощущений, не получилось долго скрывать. И чтобы не напугать Меньшикова зазря, Саша спешно вытянул руку, кончиками дрожащих пальцев несмело касаясь бедер мужчины в ласковом, успокаивающем жесте. — Все хорошо, — сорвавшись на счастливый шепот, Петров поджал губы, выдерживая некоторую паузу, чтобы вслушаться в отклики собственного тела. Их общая пульсация в точности повторяла биение двух сердец, успевших слиться за эти мгновение в унисон, и наконец-то образовавшееся единство дало рождение самой прекрасной песне во Вселенной. Самой желанной песне для них обоих.