Две части от звезды. Встреча

Следовать зову пожеланий, диктуемых телом через собственную душу, — это все, что мог исполнять в жизнь Саша будучи в состоянии крайнего возбуждения. Даже задуматься над чем-либо сейчас оказалось бы чертовски ошибочным. Парень знал, что ему еще очень и очень хорошо аукнется подобная самовольность, но разве мог пойти против ежесекундно раздававшейся в подсознании мольбы о том, чтобы стать едиными? И это ведь ни на грамм не являлось пошлым. Устойчивое понимание полного соединения с другим человеком априори не может вбирать в себя грязь и порок. С кем угодно, кроме него — кроме его Бога. Пальцы мужчины, оказавшиеся на шее, принуждают невольным образом задержать дыхание ровно до тех пор, пока он не размыкает губ. Слишком уж прерывисто выдохнув, мальчишка несдержанно скулит, срываясь на хрип, и жмурится: отчаянно жмурится, едва мотая головой — отрицает слова, которые так опасливо-упоенно высказывает Меньшиков словно огромный змей, завлекший добычу и только лишь выжидающий момента скорее вонзить зубы. Неправда. Ничего отвратительного в этом нет. Ни капельки. Саша чист и прям. Он полностью открыт и с благоговением повинуется своему желанию, разделяя его с желаниями Олега. Ведь сейчас он так счастлив. Да, поспешил, поторопился. А все потому, что думал — окончательно рехнется, если не сможет вовремя уцепиться за необходимое: необходимое, сравнимое с воздухом, которым дышит; с биением сердца, которое бьется, не давая сгинуть. Необходимое в лице только одного человека, который стал его миром, его жизнью. Момент все-таки наступает, и змей делает контрольный выпад, вырывая у Петрова тон голоса более высокий, более откровенный и сладкий. Юноша, без боязни оказаться в какой-то мере осужденным, хрипло кричит с первым поступательным движением, но даже зубы не может позволить себе сжать, чтобы протерпеть первичную сказочную боль, свидетельствующую об их союзе, потому что вынужден принимать во рту пальцы; вынужден быть охваченным мужчиной везде, где только имелась для этого возможность. Саша чувствует холодок от оставленных пальцами влажных дорожек собственной слюны; чувствует, как его шею в который раз нещадно сжимают; слышит звонкий шлепок кожи о кожу и чувствует — о, как же хорошо чувствует — без стеснения вторгающийся, притесняющий его естественную внутреннюю узость член. Чувствует и чудом остается здесь, в этой реальности, потому что сознание от такого головокружительного водоворота вспыхивающих ощущений и эмоций наглейше ускользает. И до чего же пусто становится, до чего четко ощущается омерзительное одиночество, когда Олег решает прерваться. И ведь Петров был готов молить о продолжении. Почему мучает? Почему же Меньшиков так измывается? Неужели сам не хочет так же, как Саша? Становится страшно, по-настоящему страшно от осознания того, что его такого, как сейчас, могут просто оставить. Но действительно ли могут? Олег ли может? Даже такие размытые догадки кажутся до ужаса абсурдными, и как хорошо, что это абсурдство подтверждается. Снова ощущается приятная легкая боль, дарящая вопреки своей сути непомерное наслаждение. Снова они целиком и полностью они принадлежат друг другу, и становится спокойнее, подкрепляется правильность совершающегося. До неприличия смачные звуки заполняют вместе со спальней весь разум мальчишки. Он сорванно выдыхает и, вздыхая, съезжает на очередной полукрик. Саша ласково обвивает изнутри, лишь своей очаровательной тугостью подостряя ощущения для обоих. Все мышцы напряжены до предела, расслабиться удается лишь изредка — это усложняет движения, но все же не лишает прекрасного общую картину, которая с благополучно исчезающем в покрасневшем отверстии членом является безупречной. Раздосадованность парня отображается в бессвязном мычании и вновь внезапно объявившейся крупной дрожи по всему телу от нехватки важности чужого тела. Мерзкая пустота снова пускает свои корни, стоит оказаться лишенным спасительной заполненности. Но, кажется, Петров с легкостью забывает эту легкую обиду, как только видит перед собой то, что искренне хотел — Меньшикова вместе с обуявшей его дикой, непримиримой страстью. Эмоций не удержать. Малейшее касание к телу, и лицо Петрова искажается, выражая самое глубокое и чистое восхищение. Голос рвется вслед, обрисовывая новые чудные колеблющиеся в воздухе стоны. Парень изгибается и с осторожностью жмется в ответ, вспыхивая от внезапно раздавшейся внизу живота колющей тяги. Ресницы подрагивают, и губы все-таки приходится поджать. Взгляд с трудом держится на лице напротив. Становится невыносимо стыдливо — так, что хочется спрятаться. И кто бы мог подумать! Но все-таки Саша мужественно не отворачивается, вместе с тем демонстрируя свои красные от смущения щеки. Юноша с ответом не спешит. Он уже его прекрасно знает. Знал, кажется, с самого первого взгляда, просто осознание и принятие смогли объявиться чуть позже. Петров медленно поднимает руки и тянется к собственным бедрам, обманным путем переходя на чужие. Теперь же не кончиками пальцев, а полноценно — ладонями — скользит выше, неспешно огибая бока, грудь, плечи, шею Олега. Поднимается к подбородку, а затем к щекам, там и останавливая свой обширный путь. Прежде всего, не словами, а жестами пытаясь донести свой ответ. Дыханием шумным, прерывистым и частым. Замутненным взглядом преданного восхищения, обожания, подчинения и бесконечной теплоты. Большой палец съезжает чуть ниже, бережно касаясь теплых губ. Саша забвенно следит за своими действиями, лишь иногда мелькая взглядом между ними и темными глазами напротив. Следит, вглядывается, чтобы соблюсти тон, задаваемый его ведущим спутником. Чтобы не затянуть, чтобы в меру. Чтобы самому прочувствовать лишний раз, понять, вникнуть и пропитаться насквозь этой близостью. — Я… просто хочу Вас, — шепчет, но шепчет четко, на выдохе, наконец убирая руки с лица мужчины. Одну с особенной аккуратностью заведя за его шею, локтем другой упираясь в постель, позволяет себе приподняться, чтобы, несмело оглядев лицо, коснуться губ в мягком поцелуе, степенно углубляя его. И в этом «хочу» было скрыто далеко не желание сухо переспать. Это «хочу», пожалуй, вбирало в себя даже больше того, что могло дозволяться сейчас, при их реальном уровне знакомства, которое сводилось к минимуму. Это «хочу» молило о слишком высоком и слишком серьезном. Это «хочу» требовало отдать душу без возврата. Ведь свою-то Саша уже благополучно отдал.