Война в каждом из нас

На кладбище еще никого из наших, не считая, конечно, тех, кто оттуда уже никогда не уйдет. Пока есть время, мы с Макаровым решаем зайти на могилу к Маргелову. Это вроде как традиция — зайти к Бате, если ты в Москве, отдать честь. К своему удивлению, перед могилой дяди Васи мы видим три знакомых спины. — Гляди-ка, не спится им, — удивляется Петрович, и уже громче сообщает спинам: — Ну что, местечко-то подобрали? — Дороговато, Олег Петрович, — не оборачиваясь, отвечает Сашка Шуваев. — Солдаты вроде нас лежат в местах попроще. Женька Махов и Леха Тарабаров оборачиваются, чтобы поприветствовать Макарова, и тут видят меня. — Итить! — восклицает Женька, и видно, что все остальные слова застряли у него в горле от удивления. У Лехи смешно вытягивается лицо и открывается рот. — Ты глянь, — выдавливает он, наконец. — Беженец объявился! — Да ну тебя, — кисло отзываюсь я, разглядывая лужу на асфальте. Сашка оглядывается, смотрит пасмурно, как всегда и на все в мире, но уголок губ предательски ползет вверх. — Здоров, Волгин. — Здоров, Шуваев. Как сам? — Бывало и лучше. С этими парнями мы три года были в аду, под пулями, теряя товарищей и друзей. Сашка был в плену у моджахедов. Бежал, вырезав всю банду одним ножом. С тех пор этот нож к нему прирос, как ко мне когда-то приклад СВД. Он и сейчас у него на поясе, поверх кителя. В общем-то, Сашка всегда был смурной, нелюдимый. При живых родителях вырос в детдоме, просто потому, что был не нужен. В армию попал без желания, по призыву, но свой долг Родине отдал сполна — она ему еще должна осталась. Батя, Игорь Вадимыч, помню, говорил, что когда в солдате умирает душа, это по глазам видно. В Сашке она умерла в плену. И глаза у него с тех пор мертвые, в них смотреть страшно. Он холост, одиночка по жизни. Женька… Женька шутник, душа компании. Его ничто не может вогнать в грусть, он даже в окопах шутил, с остервенением паля по врагам. Странный человек, я не мог его понять. Когда он подорвался на противопехотной, мне сначала казалось, что все, сломается, не сможет больше. А хрен там; пока наша медсестричка его бинтовала перед отправкой в госпиталь, этот придурок отпускал замечания насчет ее необъятной задницы, мишень, мол, отличная, не промажешь. Лишился правой ноги почти по задницу, был демобилизован по инвалидности, теперь на протезе ходит, а все равно шутит, все ему нипочем. У Женьки жена и двое детей. Леха просто пиздабол. У него и фамилия говорящая: Тарабаров. Трещит всегда и везде, к месту и не очень. Немного наивен, хотя не дурак, конечно. Дурака бы к нам, в разведбат, не взяли. Здоровенный, как лось, и рога такие же — все знали, что его невеста, пока он там под пули лез, трахалась со всеми напролом. Он вернулся, бросил эту шлюху, и на Светке, подруге своей школьной женился. Светка долго не могла родить, но Леха поддерживал ее, по врачам таскал — и дал им Бог сына, наконец-то. Был еще Егор Прохоров, отличный сапер и подрывник… Но домой, в Вологду, он ехал в цинковом гробу, поймав пулю за день до Приказа. Леха в стороне оправдывает свою фамилию, рассказывая, как он ходил на рыбалку (и поймал вот такенную щуку), как пытался продать старую машину и купить на эти деньги новую (и его обдурили), как жена рожала первенца, и он при этом присутствовал (далее следуют междометия и нецензурная лексика). Все это он рассказывает громко, с жестами и непередаваемой мимикой, и в целом со стороны все это напоминает цирк. Пока ребята стоят в стороне, я подхожу к памятнику Маргелову и отдаю ему честь. — За ВДВ! — в полголоса салютует Макаров и подмигивает. — Не куксись, рядовой, прокиснешь. Я улыбаюсь ему, и снова козыряю. — Есть не кукситься, товарищ сержант.