Война в каждом из нас

*** С Катей я встретился у колодца в селе Предгорном. Она не сильно выделялась на фоне местных девушек, только приглядевшись можно было понять, что она не осетинка. Точнее, не чистокровная. Такие же темные волосы под платком, как у остальных, широкое лицо и нос чуть с горбинкой. Выделялись только глаза какого-то невероятного оттенка, будто драгоценные камни. Иногда они казались серыми, иногда зелеными, а иногда желтыми, как у кошки. Я влюбился сразу, позабыв про жажду и палящее солнце. В горах с непривычки очень тяжело, постоянно хочется пить, часто кружится и болит голова от разреженного воздуха. А под солнцем любой голый участок кожи за час превращается в шашлык. В Афгане наши носили специальные шляпы, чтобы лица не сгорали. И вот стою я, пот с меня ручьем, рот открыт, и наблюдаю, как передо мной останавливается Ангел. На плечах у нее коромысло и два деревянных ведра, литров по двадцать каждое. — Поможешь? — спрашивает она, совершенно не боясь меня. Другие местные не любят говорить с русскими, кто-то боится, кто-то не хочет контактировать — от греха подальше. И девушки тут живут по обычаям предков, им с чужаками говорить запрещено. — Помогу, если скажешь, в кого я сейчас влюбился, — отвечаю нагло. — В девушку, — смеется она. — Вон с тем ведром осторожнее, с него обруч слетает. Набираю ей воды. С горем пополам, потому что глазею на нее постоянно. Она стоит, прислонившись к каменной кладке колодца, сложив руки на груди, и с загадочной улыбкой смотрит на меня. — Донесешь ведра до дома, скажу свое имя, — сообщает она, когда я подлаживаю ведра к коромыслу. Эге! Да я влип, похоже! — С родителями только не знакомь, я не готов так сразу, — шучу, выпрямляясь под тяжестью ведер. — Не боись, дома только я одна. Мама в городе на смене, а отца я уже два года не видела. Говорит это как что-то само собой разумеющееся. Значит, отец у нее либо солдат, либо бандит, что скорее. И выходит, что местный. А мать? — А мать у тебя русская? — бью наугад. Она оборачивается, улыбается, показывая белоснежные ровные зубы. — А ты умный. Нет, она белоруска. Врач, хирург. Такие везде нужны. — Это точно, — кряхчу, поднимаясь за ней по склону. — А твои родители кто? Я вздыхаю. Нет, про алкоголиков и убийц ей еще рано знать. — А уже никто. Сирота я. Мы ровняемся на широкой дорожке и смотрим друг на друга. — Тут много сирот, — говорит она. — И жить здесь страшно. Я уехать хочу на родину матери. Там хотя бы не стреляют. Да уж, с этим не поспоришь. — А ты десантник? — продолжает она. — Вас тут много. Нам власти ничего не говорят, но все знают, что идет война с Чечней. Вы нас защищать прилетели? — Какая ты любопытная девушка… — Меня Катя зовут, вон мой дом. А меня ты защищать будешь? Я доношу ей ведра до крыльца и расправляю плечи. — Если поцелуешь, Катя, то буду. — Ха, а если нет, то пусть меня убивают? Она подходит ко мне очень близко, и я вижу ее чудесные глаза во всех подробностях. Как изумруды на бледном лице. Я провожу руками по ее худым плечам, и чувствую, что она дрожит. — Идем в дом, здесь ветрено, — говорит она, и берет меня за руку. Катя любит меня страстно, отдаваясь целиком и без остатка. Во всех кавказских людях бурлит горячая кровь, и меня накрывает ее кипящими чувствами с головой. Через полгода она уезжает в Белоруссию, прежде вручив мне записку с адресом. — Отца убили. Мы с мамой не хотим оставаться. Вот мой новый адрес, найди меня там, если любишь. — Обещаю, — говорю я, и исполняю сказанное через семь месяцев. Я звоню ей вечером, как обещал. Она ставит условие: если я не стану претендовать на раздел имущества и свидания с детьми, Катя никому не расскажет, что ее муж оказался пидорасом. Я знал, что она ни за что не простит такой измены, но все же слышать ее слова очень больно. — Значит, все? — говорю я в трубку, глядя на вечернюю Москву с балкона. В консервной банке тлеют окурки. — Чего тебе еще надо? — холодно отвечает Катя. — Ты опозорился сам, опозорил меня, своих детей… Как объяснить им, почему папа больше не появится? — Уверен, ты что-нибудь придумаешь, — мрачно выдаю я, давя в банке еще один бычок. — О, да. Уже придумала. Скажу им правду. Я на миг замираю в ужасе. — Скажу, что папа умер. Потому что так оно и есть. Увидимся в суде, Сергей. Мне хочется крикнуть ей в ответ, чтобы шла к черту, но слышу гудки. В сердцах замахиваюсь и со всей дури зашвыриваю телефон в сумерки. Через две секунды слышен удар, и чья-то машина разражается сигнализацией. Что ж, теперь до меня никто не дозвонится. Как здорово. Давно хотел поменять номер. — Хочешь кофе? — спрашивает Олег, приоткрыв дверь балкона. — Хочу напиться, — я стискиваю руками перила. — Можно? Он пожимает плечами и просит зайти в дом. — Можем сходить в магазин, тут за углом недорогой есть. Когда мы выходим, я с любопытством оглядываю район. Когда-то здесь было довольно тихо, но теперь на первом этаже Олегова дома расположилась какая-то забегаловка, неон так и моргает во все стороны: «Караоке-бар Арлекино»; из-за дверей слышны приглушенные басы. А второму этажу весело, наверно! На крыльце в две ступеньки стоит измотанного вида девица в форменной одежде с бейджем. Курит. Администратор или официантка. К моему удивлению, она с улыбкой кивает Олегу, а он целует ее в щеку. — Привет, Ир. — Здорово, Олег. — Как малой? — В норме. Как у вас все прошло? — Похоронили. Ладно, потом поговорим… — Твой приятель? — она, вытянув шею, смотрит на меня. — Мой друг, поживет со мной какое-то время. — Ааа, — тянет она, отщелкивая окурок пальцами. — Ну, давай, мне работать надо. Они снова обмениваются поцелуями, и мы идем к магазину. — Твоя подружка? — интересуюсь я. — Подруга, — исправляет Олег. — В смысле любовница? — В смысле подруга. Я прямо чувствую, как напрягается его спина. — Знаю ее давно, лет пять. У нее сын мелкий. — А чего ты ее к себе не позовешь? Это чистой воды провокация, но мне жутко интересно понять его логику. Не может же мужик столько лет жить один, и ни с кем, ни разу… — Мне это не подходит, — сухо отвечает Олег. Разведчик хренов. Ничего из него не вытянешь. Мы берем всякой снеди и пива — Олег безалкогольного. Потом допоздна сидим на диване, тупим перед ящиком, и смотрим какую-то муть про конец света от американцев. Выдув две бутылки, задумываюсь, сколько у меня денег-то еще осталось? Рано или поздно они все равно закончатся, надо искать работу. — Слушай, в этом «Арлекино» работу найти можно? — М? А, да. Наверно, можно. — Олег уже клюет носом. — Ты хочешь пойти? — Надо попробовать. Может им вышибала нужен. Буду вышвыривать тех, кто петь не умеет. — Ууу! Прикинь, какая куча вырастет перед входом? Мы покатываемся со смеху. — Зачищу помещение, — я утираю выступившие слезы. — Уф, блин. Слушай, тебе же на службу завтра. Давай спать? — Ох, — Олег изо всех сил потягивается, я даже слышу, как щелкают позвонки. — Хорошо сидим, жаловаться не на что. Но ты прав. Мне вставать в пять утра. — Черт, что ж ты молчал! — А ты что думал. Сначала метро, потом электричка. А потом еще автобус. Два с половиной часа ехать. Я посчитал в уме. — А что, побудка теперь не в шесть, а в восемь? — Да, все поменяли. Теперь, Серега, у новобранцев не служба, а отдых сплошной. Да и служат они всего год. — Чему там за год выучишься? — качаю головой. — Ты на неделе не вернешься? — Вряд ли. Вот смотри, я тебе тут оставляю деньги… Да, позвони Лехе, договорись о том, сколько мы ему должны. Ключи… вот этот маленький — от почтового ящика на первом. Там могут квитанцию за квартиру бросить, сможешь оплатить? Я киваю. — Теперь насчет ремонта… Залезешь в интернет, посмотришь, где какие строймагазины. Нам нужен тот, что дешевле, конечно. Предлагаю начать с кухни и ванной. Значит, нужна всякая плитка, сантехника и прочая дрянь… Он зевнул. — Устал? — Угу. — Все, давай, ложись. Я твой ноутбук на кухню унесу, ладно? Посижу еще немного. — Давай. — Спокойной ночи. И совершенно не думая, что я делаю, чмокнул его в щеку. — Ох ты ж!.. Черт, извини, я машинально, как Катю. Олег только заторможено моргнул. — Пароль в компе — наш полк. — Ага. Ладно. Молодец, Волгин. Иди, возьми конфетку…