Сказка о толерантности и вечном поиске счастья

Утром вокруг лесничества — люди, машины, криминалисты, опергруппа… бардак. Участковый капитан Ерохин стоит посреди двора с потерянным выражением лица. Его фуражка сбилась на бок, на лбу проступил пот и морщины, и низкорослый капитан похож на старый гриб со сбитой набекрень шляпкой. Еще немного, и его раздавят. — Макаров! Макаров, ты куда собрался?! Он семенит за Петровичем, придерживая рукой фуражку. Лесник выходит за забор. За плечами у него рюкзак. — Моя смена закончена. Марья Владимировна! Марья Владимировна, мои извинения за этот дурдом… — Он резко останавливается перед тетей Машей, старшим егерем. Ерохин на скорости врезается в Макарова, и тот придерживает капитана за шкирку. — Вот виновный. Можете послать его куда подальше. Труп в лесу, гоните их всех к лешему… — Ерохин, — он обращается к капитану, чуть встряхивая того. — Ты все это устроил, ты и разгребай. Понял? Сереж, садись в машину, — кивает он Волгину. — Ох, — тетя Маша качает на все это головой. — Антон! Поди сюда… Я покорно плетусь к тетке. Младшая сестра моего отца приняла «эстафету» по опекунству полгода назад — отец решил, что плоховоспитуемого сына исправит тяжелая работа на свежем воздухе. Как будто трех лет в армии было недостаточно. — Антон, езжай с Олегом Петровичем, — говорит она почему-то вполголоса. — Тут сейчас такое будет… Я безразлично пожимаю плечами. Шпыняют туда-сюда, как мячик. — Ладно. Древние малиновые жигули жалобно вздыхают, когда я загружаюсь на заднее сиденье. Дверь бряцает, как ведро с гвоздями. — Эй! — Петрович грозит мне кулаком. — Сам чинить будешь. — Проще выбросить и новые купить, — с презрением цежу я сквозь зубы. — Слышь, — Волгин с пассажирского оглядывается на меня. — Ща позади пешком побежишь. Я слышал, как они говорили о покупке «Нивы», но, видно, пока что это было им не по карману. Макаров с нуля строил дом и прилагающееся хозяйство, и много денег ушло на это. А пока что на ладан дышащий жугуленок каждые две недели мотылялся по маршруту Рагулино — избушка лесника — Тверь, а потом обратно. Я отворачиваюсь и делаю вид, что заснул. Через десять или пятнадцать минут чудовищной тряски и скрипа меня и правда вырубает, и просыпаюсь я только от неожиданно ровной дороги под колесами. В том году здесь проезжал с инспекцией новый мэр, и асфальта наложили в три слоя, чтоб наверняка. — Что думаешь в отпуске делать? — Петрович ведет негромкую беседу, постукивая пальцами по рулю. Из магнитолы льется ретро-попса, годов восьмидесятых. — Кстати, сколько там у тебя? — Да считай полтора месяца получается, — с наслаждением потягивается Сергей. Он работает в охране, тоже по пятнадцать суток, в одну смену с Петровичем. — Дочку привезу. У нее как раз выпускные экзамены на неделе заканчиваются. — Ну, будем держать кулаки. — Она у меня молодец, — гордо говорит Сергей и довольно смеется. — Умница, красавица. Ты ж ее два года не видел? Она сейчас — ух! Недавно КМС по стрельбе стала… — Погоди, я что-то запутался. Она уже одиннадцатый кончает? — Да. У них школа с особой программой, они, считай один класс вообще пропускали. Говорит, в ПТУ пойдет. А я не против. Вышка это долго, и денег много надо. И со средним люди нормально живут. — А Катя? Слышно как Волгин вздыхает. — Живет с хахалем, на Варьку забила. Ты, говорит ей, не моя дочь. Варя у Катиной дальней родственницы живет. — Совсем она, что ли? — Это у нее возрастное, от скорого климакса. Пройдет потом… *** На майские праздники Серега приехал из Твери с огромным мешком картошки. Петрович как раз заканчивал с обустройством территории под огород, с эпизодическим успехом привлекая к этому делу меня. Но я с куда большим удовольствием валил сухостой и гнилушки, вымещая на них всю накопившуюся за долгое время злобу. Уходил в лес с топором и со стойким чувством ненависти ко всему миру, а возвращался уставшим и умиротворенным. С утра долго спал. Руки-ноги так и гудели после терапевтических занятий с деревьями. — Антошка! — заорал с улицы Волгин. — Иди сажать картошку! Ну, конечно, блять. Хоть раз в жизни каждый из них должен пошутить про картошку! Ненавижу этот мультик. — Иди на хуй! — ответил ему и отвенулся к стенке. Через секунду сильная рука Макарова вышвырнула меня нахрен из избушки, в теплый майский денек. — Лопату в руки! — скомандовал он, нависая надо мной грозной бородатой глыбой. — Копать от забора и до обеда! — Что б вам всем рыжими родиться… Свои ненавистные, цвета огня патлы я всегда сбривал под ноль, оставляя крошечные, как бархат, пеньки. Страшная тайна заключалась в том, что весь этот рыжий кошмар еще и вился. Когда-то давно, в нежном возрасте начальной группы детсада, я был копией персонажа того мультфильма. Лохматым и конопатым бесом. Я с остервенением вонзил лопату в податливую землю. Она ушла вглубь по самый черенок. — Не усердствуй, — заметил Волгин. — Мы ж не деревья сажаем. — Без тебя знаю, — процедил я сквозь зубы, откинул землю и со всей силы зашвырнул в лунку картофелину. Она отпружинила и выскочила обратно. — Ну вот, — Сергей неуверенно посмотрел на Петровича. — Думаю, через час мы закончим. Лесник только посмеялся в бороду и, забросив за плечо ружье, ушел на обход территории. Мы работаем в молчании какое-то время, высаживая по два ряда картошки каждый со своей стороны. Потом Волгин со вздохом втыкает лопату в землю и закуривает. — Хочешь? — Я не курю. Это не совсем правда, в армии я курил, пока не попал в дисбат, по другую сторону решетки. Там было запрещено все. В том числе, мы не имели права курить. Пока он дымит, я разглядываю его. Обычный мужик: поджарый, ростом чуть выше среднего… Вокруг серьезных глаз залегли лукавые морщинки. Он постоянно шутит, то по одному поводу, то по другому. Вчера, к примеру, прикалывал Олега насчет бороды. Не могу, мол, с Дедом Морозом целоваться… Меня невольно передернуло. — И давно ты с этим… Санта Клаусом живешь? — сплевывая на землю, спрашиваю его. Волгин смотрит на меня, скривив рот. — Давно. А ты давно такой злой ушлепок? — Давно. — Хм. Вот и поговорили. Он докуривает, потом кивает на чуть похудевший мешок картофеля. — Давай дальше. — Я слышал, как вы долбитесь. Это было подлым враньем — я ничего не слышал. Если они и трахались, то только тогда, когда меня не было на горизонте. Но мне хотелось обидеть его, стереть с его лица эту безмятежную улыбку. — А я слышал, — не оборачиваясь, говорит он, — что ты, мудила, раскроил башку своему прапору. И было бы за что! Я перехватываю лопату, как если бы это был молот, и иду на него. — Ну-ка повтори. — Картошку сажай, дурень. И не вздумай нападать на меня, я тебя на шаурму покромсаю: нет в мире ничего страшнее десантника с лопатой. Останавливаюсь метрах в двух, и смотрю на его равномерно двигающуюся спину. В это сложно поверить, но, похоже, ему абсолютно наплевать на меня. — Когда-нибудь ты влюбишься, и это не будет безответным чувством, — выдает он, с хрустом распрямляя натруженную спину. Оглядывается, мимолетно цепляя взглядом лопату в моей руке. — Ты загубил себя. Ты понимаешь это? — Он был недостоин Алены. — Может быть, — он пожимает плечами. — А кто был ее достоин? Ты? Она отвечала тебе взаимностью? Я зло сжимаю черенок лопаты, так сильно, что белеют пальцы. — Нет. — Плюнь и разотри. Он подходит ко мне и забирает из онемевших рук инструмент. — Зачем ты изводишь себя? — Тебе-то что? Он смеется. — Ну да, я же педик. Какое мне может быть дело до нормальных людей… — Сергей смотрит туда, куда ушел Петрович. — Слушай. Не знаю, поймешь ли ты… может, ты еще не дорос до таких материй… Я не всегда был таким. Но со мной случилась такая страшная штука, как любовь. Не та, которую питал ты к той девушке, и из-за которой попал в дисбат. Если хочешь знать, по вине такого же бессмысленного чувства я в свое время оказался в исправительной колонии, и — кто знает, — кому из нас было дерьмовее, тебе или мне. Я не пришел к этой, единственно правильной любви сразу. У меня была куча времени, чтобы наделать ошибок. Завести семью, родить детей — у меня их двое, знаешь ли. И только потом я прозрел. Не знаю, что на этот счет думает Олег, только вот ведь, в чем штука, — у нас с ним это одно на двоих. И всех, кому что-то не нравится, мы шлем лесом. Он указал мне направление. — Парень, не нравится — топай. Ты думаешь, мы здесь для того, чтобы помочь тебе реабилитироваться? Ты думаешь, у нас не хватает своих проблем? Если тебе больше нечем заняться, то я тебе целую прорву дел напридумываю, от выкапывания ямы под сортир, до посадки картошки. Кстати, подай мешок, у меня в ведре уже пусто. Я будто в замедленном действии сделал пару шагов в сторону и притащил ему мешок. Он подставил мне пустое ведро. — Насыпай. И больше мы не поднимаем эту тему, усек? — Один вопрос. Можно? Он встречается со мной взглядом. Кивает. — Ты жалеешь? — Об Олеге? Ты что, с ума сошел? Да он — это лучшее, что у меня есть! Ну, не считая дочки… — и Волгин расплывается в счастливой улыбке.