Сказка о толерантности и вечном поиске счастья

К исходу пятнадцатых суток мы возвращаемся в лесничество. Волгина все еще нет, и я вижу, как Макаров не находит себе места. Я сижу на заднем сидении — переднее традиционно занимал Сергей. — А позвонить ему нельзя? — это первое, что я говорю, пока мы едем на работу. Позади уже километров восемь. Петрович только качает головой и ничего не объясняет. Тетя Маша часто рассказывала о нем, о том, как они были в Северной Осетии, и как всем было страшно… Марья Карёная была их медсестрой, крови и смертей насмотрелась не меньше остальных. Однажды даже убила человека. Мародер хотел поживиться в лагере, да залез не в ту палатку. Тетя Маша с испуга выстрелила, и угодила точно в артерию в бедре. Бородач умер за пять минут от потери крови. Ей хотели дать какую-то медаль, но она отказалась ее получать. После демобилизации решила уйти подальше от крови и мяса, поступила в лестех, стала егерем. И вот теперь у них на участке мы с Макаровым нашли неопознанный труп. Все, похоже, начинается с начала. Я никогда не видел Петровича таким хмурым и серьезным. — Ты боишься его? — спрашиваю, выныривая из своих мыслей. Макаров смотрит, не понимая. — Кого? — Ерохина, — поясняю, садясь поудобнее. — Ты боишься его? — Мудаков нельзя бояться, — уверенно говорит он. — Это не страх. Это отвращение. — Что он может вам сделать? От него не укрывается это «вам». Он смотрит на меня пристально в зеркало, и мне становится как-то неуютно. — Давно знаешь? — спрашивает он, наконец. Я молча киваю. Макаров долго ничего не говорит, только сжимает сильнее баранку. — Это сильно заметно? — Что вы вместе? — уточняю, кидая на него быстрый взгляд через зеркало. — Нет. Он выдает смешок. — Честно! Я просто… увидел. Случайно. Когда он тебя Дедом Морозом назвал. А так я бы никогда не подумал! Я неожиданно краснею. Так стыдно оказалось говорить это вслух… Макаров облизывает губы. — Ерохин тоже… видел. Мы сами, конечно, виноваты. Он в избушку ко мне приперся посмотреть, что там за лесник новый, а мы, дураки, дверь не заперли. Да кто ж думал, что его нечистая принесет! Леса вокруг на десять гектаров. С тех пор постоянно давит на меня тем, что всем расскажет. И под всеми он имеет в виду не наших друзей, ты понимаешь. Он вообще всех имеет в виду. У этой скотины и журналисты под боком, и Интернет, и… всё. — И что, он просто так возьмет и раскроет вас, если мы не поможем ему? Макаров дергает плечом, а уголок губ ползет вверх в усмешке. — Почему ты сказал «мы»? — Потому что, — говорю, скрещивая руки на груди. — Я быстрее удавлюсь на первом же суку, чем с ним за одно буду. Мне этот хрен с горы с первого взгляда не понравился. — Хороший ты парень, Антон. Глупый, но хороший. — Это чегой-то я глупый? — вскидываюсь, но Петрович осаждает меня жестом: приехали. Вокруг лесной избушки тихо, только виднеются повсюду следы людей и шин. Забор в одном месте покосился — придется снимать, заново вкапывать столбы… К нам навстречу выходит тетя Маша. — Марья Владимировна, как вы? Она разводит руками. — Как после нашествия Мамая. Ох! Олежек, скажи мне что-нибудь хорошее! — Вы прекрасны, как никогда, — Петрович заключает округлую, истинно славянскую фигуру тети Маши в объятия, целует ее в щеку. — Ты гляди, врет и не краснеет! — смеется она, и зовет в дом. — Останусь пока с вами, Олежка, помогу вам. Антоха, ты как? — Да, ниче. Нормально. Что тут было-то, расскажи… Но из-за ворот раздается гудок, другой, третий, и жизнь начинает бурлить, как фонтан «Дружба народов». Перед забором стоит черный внедорожник, огромный, как чемодан, с тонированными стеклами и жирной желтой надписью «За ВДВ!» поперек капота. Распахивается задняя дверца и Серега машет нам рукой. Петрович только хватается за свою бороду и скрывается в доме, ничего не объясняя. — А жигуль-то наш еще дает стране угля! Насилу догнали вас! — улыбается Волгин. — Встречайте гостей! На полянку высыпают трое. У одного из них протез; он секунду смотрит на тетю Машу, которая приложила руки ко рту, и глядит на них так, будто сейчас хлопнется в обморок. — МАШКААА!!! — выдает протезированный, и ковыляет к нам с раскрытыми для объятий руками. — Ой! ОЙ! — верещит тетка, пытаясь увернуться от щипающих за попу рук. — Женька! Ясно. Это Махов, Тарабаров и Шуваев, теткины боевые друзья, она же мне рассказывала. Правда, некоторые детали она, как видно, утаила… Мое внимание занято ими недолго. Из машины вылезает последний пассажир, и я на какое-то время выпадаю из реальности. Поначалу мне кажется, что это Алена. Учитывая цвет волос, глаз, очертания фигуры и короткий сарафан — сходство поразительно. Я вдыхаю и забываю выдохнуть, начинает кружиться голова. Варя, понимаю я. Это Варя, дочка Сергея. Она осматривается с улыбкой, и ненадолго задерживается на мне. Этого, кажется, достаточно, чтобы отправить меня в нокаут… Из фантазий меня вырывает резкий хлопок по плечу — я чуть не подпрыгиваю от неожиданности. Позади меня стоит, щеголяя короткой щетиной, Макаров. Или я завис на несколько минут, или он знает способ мгновенной стрижки. Я присматриваюсь: не похоже, чтобы в этом процессе участвовала зажигалка. — Где витаешь? Похоже, что я и правда надолго выпал из реальности — гости уже прошли в дом, и оттуда слышны вскрики тети Маши и хохот. — Эмм… нигде. А кто эта девушка? — Ну, как же. Волгина Варвара Сергеевна, — не без гордости отвечает Макаров, будто она и его дочь тоже. — «Спортсменка, комсомолка и просто красавица»… — М. Ясно. Петрович смотрит на меня с прищуром. — Что-то в тебе изменилось. Не заболел ли ты часом? Я вздыхаю, понуро опустив плечи, и без слов плетусь в дом. Изменилось. Заболел. *** Стол накрыт в основном бутылками, но и закуска кое-какая имеется. Мужики шумно празднуют встречу. К моему удивлению, Петрович цедит сок — Шуваев выставил перед ним три больших пакета апельсинового со словами: «Привез вот тебе витаминчиков» — Ребята в Брест ездили, — громко хрумкая огурцом, объясняет Волгин Макарову. — Зампотыл наш, Рогожко, белорусом заделался. Да, прикинь! Он теперь бизнесмен, у него двести голов рогатого… фермер, во! Позвал похвастаться, конечно. Крыса тыловая. Нас хотел выцепить, а ребята ему сказали, что мы с тобой сами фермеры — хоть куда! Волгин смеется, а Макаров, ухмыляясь, почесывает щетину. Убрав бороду, он помолодел лет на десять. Петрович сидит во главе стола; по левую и правую руки от него — я и Сергей. Рядом с Волгиным его дочь, при взгляде на которую я чувствую, как начинаю краснеть, бледнеть и вообще… херовато мне делается. Варвара посматривает на меня лукавыми, как у отца, глазищами. Теперь я разглядел, что не синие они, а темно серые. И не похожа Варя на Алену. Они совсем разные. У Аленки было во взгляде что-то снисходительно-надменное, отдающее холодом, а у Вари взгляд теплый, как свет в окошке. Дальше сидят Леха, Женька, тетя Маша и Сашка; с их конца доносится равномерный гул, частенько прерываемый взрывами смеха и повизгиваниями тетки. Так хорошо с ними сидеть, думаю. Всякие истории слушать, да водку кушать. Жаль, завтра с утра на обход идти надо — после таких посиделок голова как чугун будет. -…я и говорю ему — ты оружие-то заряжать умеешь? — тетя Маша травит известую на весь лесхоз байку про недотепу, который хотел в егеря податься. — Он такой: да я белке в глаз со ста метров бью! А, ну, давай, прояви себя… А он берет и патрон задом наперед в ружье пихает. Я только за голову схватилась! — Может, он обторченный был? — предполагает Саша, приобнимая тетю Машу за пухлое плечико. — А Хабибулатов, — Леха машет рукой Петровичу. — Олег! Хабибулатова помнишь? — Который себе из рук тюльпаны сделал? — уточняет Петрович. — Ну, как же. Забудешь такого. — Короче. — Леха встает, отходит в сторону, чтобы все его видели. Варя широко улыбается, прикрыв рот ладошками. — Был у нас в учебке товарищ Хабибулатов. Казах. Семи пядей во лбу, ну. Сидим мы как-то на складе у ракетчиков, нас туда Петрович за патронами отправил — наши-то кончились. Сидим, короче, дурака валяем… Олег Петрович, конечно, думает, что мы там ящики с боеприпасами грузим… — Это вы меня за идиота, значит, держали? — уточняет Петрович и подмигивает Волгину. Руку кладет ему повыше колена, поглаживает, да там и оставляет. Это видно с моей стороны и только, и я тут же утыкаюсь в свою тарелку. Хм, что тут у нас? О, салатик, колбаска… — Сидит этот паря и с четырнадцати миллиметровыми играется, ну, противотанковыми, — продолжает Леха, пропуская мимо ушей замечание Петровича. — Сидит еще с таким видом, будто ничего умнее в жизни не делал. — Тарабаров прекрасно передает мимику дуралея-казаха, и мы все покатываемся со смеху. — Нет, вы прикиньте — с боевыми, бронебойными патронами! Тык-тык их друг в друга, как будто сношает: кончиком одного в боёк другого! Дебил, блять! И тут эта херня срабатывает, как должна. Странно, что он целую минуту с ними поиграться успел… Как оно ёбнуло! Леша хватается за голову; Варя сгибается пополам от беззвучного смеха, я давлюсь салатом. — А дальше как в кино. «Матрицу» все видели? Во, «Матрица» сосет у Хабибулатова… Представьте себе, у нас двоих, — он показывает на себя и Сашу, — за долю секунды перед глазами вся жизнь промелькнула! Пуля разрывает казаху руки, улетает в стену, где я на ящиках сидел, в сантиметре от моего уха делает рикошет, потом летит к Сашке, царапает ему плечо, и дальше на выход. А у дверей откуда ни возьмись — наш зампотыл Рогожко. Он к завсклада ракетчиков бухать пришел. Заходит с пузырем под мышкой, а тут ему четырнадцати миллиметровый — вжих! — и фуражку срезает! Ей Богу, будь в нем не метр шестьдесят роста, а метр шестьдесят один, не вышло бы из Рогожки никакого фермера. Завалил бы его Хабибулатов нахрен. — И нас чуть не грохнул, — подытоживает Саша.- А самое грустное, что таких дебилов как Хабибулатов в армии — пруд пруди. — За вас двоих, — Женька поднимает стопку. — И за Рогожку, — соглашается Саша. — Чтоб его коровы на международный рынок вышли…