Сказка о толерантности и вечном поиске счастья

Сигнал появляется километров пять спустя, когда мы на всех скоростях мчимся по узкой лесной дорожке. Макаров тормозит прямо на повороте, да так резко, что я чуть не улетаю с квадроцикла в кусты. — Извини! — говорит он на мой сдавленный стон, и быстро набирает своего парня. — Алло! Серега, слышишь?! Что случилось?! Несколько секунд Петрович молчит, слушает, а потом говорит коротко «Мы едем» и дает отбой. Я сижу сзади и не вижу его лица, но по поникшей голове становится ясно — случилось что-то непоправимое. — Деда Анисия нашли у опушки, — глухо говорит Макаров, цепляясь руками за руль. — С огнестрелом в груди. Славный был дед, думаю я. Все это грустно, и странно, и страшно. Кому мог навредить добродушный старик? Чувствую, как вздрагивает спина Макарова, и не могу ничего сказать. Какие тут к черту соболезнования? Анисий им как родной стал за те годы, что они жили в Рагулино. Это как своего собственного дедушку потерять. Я просто кладу ему ладонь на лопатку и быстро, пугаясь такого откровенного жеста, глажу. Он выпрямляется и смотрит на меня искоса. — Ты помощь предлагал. В его глазах нет слез, но они такие, что аж дыхание перехватывает. Я молча киваю. — Забудь Ерохина. У нас теперь новый враг и я, кажется, знаю, кто он. — Мародеры? Макаров сверяется с картой. Отсюда до Рагулино, если по прямой, километров восемь, ну, может, девять. Но в лесу не бывает прямых дорог, да и вообще иногда — не бывает. Поэтому весь наш путь займет километров тринадцать, и то если квадроцикл не заглохнет. — Молись, чтобы эта дрянь не сломалась, — будто читая мои мысли, говорит Петрович. Он быстро делает еще один звонок, тете Маше, извиняется, объясняет ситуацию. Придется ей провести часть своих выходных на работе. Карёная не против, только вздыхает тяжко, это даже мне слышно. Спустя минуту мы снова мчимся сквозь лес. Четырехколесный драндулет летит, будто за ним его механический дьявол гонится. Сегодня нам фартит. Ну, это если не считать, конечно, что какой-то подонок пристрелил старосту крохотной деревеньки, в которой самым громким последним событием были роды у козы Муськи. Бензин кончается за километр от Рагулино, и оставшееся расстояние мы преодолеваем в марш-броске. У дома деда Анисия собрались печальные бабульки, опостылевший Ерохин и машина скорой помощи. Мы едва успеваем остановить санитаров, они уже грузят тело в машину. — Не трогать! — капитан пытается помешать Макарову взглянуть на убитого. — Тут ведется расследование! — Антон, — роняет он мне коротко, и я некультурно оттесняю Ерохина к забору. Он верещит, грозит арестом, а я больно наступаю ему сапогом на ногу и впечатываю спиной в доски. Левая рука чуть придавливает горло. Не сильно, просто чтобы не рыпался. — Слушай сюда, Гена, — говорю тихо и внятно. — У меня моральных принципов — дырка от бублика. Мне после дисбата все твои угрозы, что пальцем в жопе поковыряться. Об тебя же и вытру. Тебе было сказано одному больше не появляться? Было? Впрочем, хвалю, форму ты все-таки надел. — Я тебя на всю жизнь закрою, — хрипит полицай, клацая зубами. — Ты у меня сгниешь… Я чуть сильнее сдавливаю ему горло, и он затихает. — А это мы еще посмотрим, кто в итоге гнить будет. Над тобой, дураком, уже два трупа висят как тот меч. Плюс ты нам не так давно признался, что подстроил исчезновение сына депутата. А тебе не приходило в голову, что мы это откровение могли, например, на диктофон записать? Что-то происходит в голове у Ерохина секунды две-три, какие-то сложные вычисления и теории заговоров. Потом на его красной от напряжения физиономии появляется злобный оскал. — Не могли, — выдавливает он радостно. — Не могли! — Хочешь проверить? Приходи с повесткой. Видно, что мой блеф остудил его пыл. Я звонко хлопаю его по щеке и отпускаю. Как раз в этот момент отъезжает скорая, и я обращаю все внимание на Петровича. — Ну что? Макаров провожает взглядом Ерохина, потирающего горло, и кивает мне в сторону дома. У калитки нас встречают Волгины с одинаково серыми выражениями лиц. Варя молча обнимает меня, не стесняясь свидетелей. Свидетели же немного стесняются, и обнимаются, прикрывая за собой дверь дома. — Как ты? Нормально? Она пожимает плечами. Да что тут спрашивать, понятно же, что нет ничего нормального. — Идем в дом. Мы сидим вчетвером за столом, Волгин курит, Варя теребит волосы, Макаров держит слово. — Рана сквозная, калибр не маленький. Входное отверстие спереди, в районе солнечного сплетения. Что это значит? — он обводит нас взглядом. — Стреляли в упор. Или с близкого расстояния. Выходит, Анисий видел убийцу. — Чем нам это поможет? — спрашиваю у него. — Пока не знаю. Он тоже закуривает, некоторое время сидит в задумчивости, почесывая щетину. — А ну-ка, встань, — просит он, а сам берет ружье и разряжает его. — Выйди из-за стола. Смотри, допустим ты — жертва, я — убийца. Если я выстрелю, куда я тебе попаду? Я думаю, сам вскидываю воображаемое ружье, прицеливаюсь Макарову промеж глаз. — В голову. — Нет-нет, — качает головой Петрович. — Тебе не надо целиться, ты стоишь прямо передо мной. Там сквозная рана, входное отверстие маленькое, а вот сзади… Он только машет рукой. — Если так, — он «стреляет» по мне от бедра. — Куда я попаду? — В живот. — В живот, — кивает Петрович. — А не в солнечное сплетение. Не сходится, а? — Ну, тут может быть много вариантов, — Волгин устало вздыхает. — Из пистолета, например, с вытянутой руки ты как раз в «солнышко» и попадешь. — Ты видел дырку в нашем деде? — угрюмо спрашивает Макаров. — Видел. — Такую воронку пистолетная пуля оставить не может. Если только не из «дезерт игола» стреляли. — Выходит, у нас по лесу шарится какой-то псих с «дезерт иголом». — А если стреляли из винтовки, — продолжает Петрович, — то у нас тут ковбой очень заметного роста. Только так можно объяснить попадание в область груди. Помнишь кого-нибудь из этих ушлепков с такими приметами? Волгин качает головой. — А я помню одного, бритоголового. Знать бы еще, где этого скинхэда взять…