Сказка о толерантности и вечном поиске счастья

Ночь выдается бессонная. Мне то чудится, что вокруг дома кто-то ходит, то я прислушиваюсь к дыханию Вари на печке. То снится какой-то бред из университетского времени. Я проучился на астрофизфаке у отца всего два года. Как декан, он сделал все возможное, чтобы я сдал две сессии, но перед третьей сказал, что мое обучение отныне полностью в моих руках, и очередной призыв может стать для меня роковым. Нельзя сказать, что я был совсем уж плох в учебе. Кое-что я сёк, но больше зубрежки и протирания штанов любил, конечно, пиво и девочек. И лично я не считал это таким уж большим грехом. Путин вон тоже пил пиво и учился не ахти, а стал тем не менее Президентом. Помню, отмечали как-то с «психами» день студента. Гудели до утра. Я с какой-то первокурсницей к ней в общагу завалился (ну, то есть, культурно влез через окно, минуя вахтершу), да там и заснул. Не помню даже, дошло у нас с ней до самого главного, или у меня тупо не встал. Зато отлично помню утро. Глаза открываю, а надо мной эдакий Чингиз Хан нависает, и говорит так ласково: — Это ты мою сестру попортил, мудила? Я только рот открыть успел. Он меня за грудки и в коридор, и давай там месить в углу, рядом с батареей. От выброса адреналина я слегка протрезвел, вспомнил, что всю эту сцену предвещало, начал блоки ставить. Да и он чуток пар сбросил, приостановился, но из стойки не вышел — чуть я рыпнусь, сразу еще в нюх получу. — Ты, блин, кто такой? — говорю ему. — Я Марат, брат Гульнары, ты с ней уходил вчера. — Слушай, вот веришь, нет — понятия не имею, с кем я вчера уходил. Не уверен, что я даже имя спрашивал. Я рукавом кровь под носом вытер, и говорю ему: — Марат, дружище. Даже если я именно с твоей сестрой ушел, я в такие сопли был, что тут же вырубился. У меня даже пальцы не стояли, не говоря уж про все остальное. Так что если кто и портил ее, то точно не я. Он поразмыслил, расслабился. — Ладно, брат, извини. Похоже, я обознался. — Да, ниче, — говорю, шмыгая носом. — Бывает. Побратались, подружились. Он предложил замять недоразумение, купив мне пива, за что я был ему сказочно благодарен. Выяснилось, что Гульнара — это соседка девчонки, с которой я ушел с вечеринки, и имя которой так и осталось загадкой. Четверокурсник Марат, тоже с психфака, бухал тогда с нами, и видел, как его сестра ушла с парнем, похожим на меня. — Слушай, где ты еще такого бритого как я нашел? — говорю ему, пока мы цедим пиво в кафешке. — Клянусь, — говорит он, — точно такой же бритый. Только вот, может, не рыжий. Темно было. — Может, и сестра тебе померещилась? — Хм. Шайтан ее разбери, сто раз говорил, чтоб в брюках не ходила! Марат Шарафетдинов из чистокровных татар, мусульманин с непроизносимым отчеством. Впрочем, сам он не причисляет себя к верующим, хотя, говорит, заветы отца исполняет по совести — за сестрой следит, чтобы с «неверными» не путалась. Помимо него и Гульнары в семье еще пятеро детей. А Гулю там, на родине, уже будущий супруг дожидается. Как и в стародавние времена, браки у них планируются за много лет до. — Отец ее продал за шестьдесят баранов, — пожимает плечами Марат. — Это очень хорошая сделка, кстати. — Жесть, — говорю по-честному. — То есть, сейчас твоя сестра получит высшее образование в лучшем университете Москвы, а потом будет всю жизнь отрабатывать шестьдесят баранов? — Ты не поймешь, — он машет рукой. — Все намного сложнее. Она знает, что так будет. Всегда знала, ее растили для поклонения мужчине. Просто цена жены повышается от ее качества. Образована? Это плюс. С ней тогда не только род продолжать можно, но и на умные темы разговаривать. — Жесть! — говорю ему снова. — Вы точно из нашего времени? Он смеется. — Антон, ты жалеешь ее, но это зря. Если хочешь, я вас познакомлю, ты сам у нее спросишь, чего она хочет. Знаешь, что она ответит? — И чего же? — Что ее воля — это воля ее мужчины. Понимаешь? — Нет, — признаюсь. — Я, наверное, с другой планеты, но я такое впринципе не понимаю. — Ваши женщины — не верящие в Бога феминистки. И не вы учите и воспитываете их, а они — вас. Поэтому ты не понимаешь. А наши женщины растут по законам Аллаха и Корана, и так будет до тех пор, пока есть Одно и Другое. Ну, ладно, не будем больше… Я тоже так не живу, понимаешь? Я выбрал свой путь, но мне можно, я мужчина. Ей — нельзя. Давай, допивай, я тебя до дома подброшу. Так и завязалась наша дружба, состоящая, в основном, из заумных разговоров за бокалом пива. Марат тоже был не промах по части алкоголя, хотя предпочитал в основном водку, но всегда знал меру, и я никогда не видел его пьяным. Как-то незаметно для себя я перестал проводить все время в гулянках и попойках, и даже, наверное, сдал бы сессию, если бы не весенний призыв и двенадцать хвостов по зачетам, которые мне никто не собирался прощать. В тот день, когда отец самолично отвел меня в военкомат и мне была назначена дата явки с вещами, я стоял пьяный и злой посреди кампуса, пытаясь понять, зачем я сюда приперся. Проходящие мимо сокурсники отпускали в мой адрес разные комментарии: — Ну что, Паленый, не зря ты башку столько времени брил? Взяли все-таки! — Антон, а у тебя уже есть девушка? Хочешь, я тебя ждать буду? — «И я по шпалам, опять по шпалам…» Ту-ту, Антон-гондон! — Антоныч, как тебя так угораздило? Давай, брат, держись. Не тухни… — Иди, Маратику поплачься. На последнее я вяло, но среагировал. — Че, бля? — Иди-иди, а то твой голубок уже чемоданы собирает. Марат жил в общаге, но в отдельной комнате. Почему-то никто с ним не уживался, чему он сам был несказанно рад. Говорил, что больше всего в жизни ценит одиночество. Я застал его, когда он спускался с вещами по лестнице. — Эй! Что случилось? — Я ушел. — Это я уже знаю, а что случилось? Он вздохнул, остановился в пролете. Подождал, пока мимо проковыляет уборщица. — А что еще знаешь? Я нахмурился. Да, было там что-то… — Может, ты сам мне расскажешь? У него в руке четки, которые он равномерно перебирает. Это не для молитвы, а для успокоения нервов, я и сам пробовал, правда помогает. Последний камешек звонко чокается с предыдущим и наступает тишина. — Я гей. Я вздрагиваю, как от пощечины. Он смотрит на меня, чуть склонив набок голову, ждет пару секунд какой-нибудь реакции, а потом кивает. — Вот и все. Прощай. Он хлопает меня по плечу, и я снова вздрагиваю. Кажется, что земля сейчас уйдет из-под ног, и я всецело поглощен этим чувством, так что не вижу, как он уходит, и не знаю, сколько времени стою вот так, в трансе. Потом я десять раз порывался позвонить ему, сказать что-то, может извиниться, или сказать, что все нормально, мы все равно можем быть друзьями, но каждый раз откладывал это на потом. Было в этом что-то… неприятное. Как будто я встречался с девушкой, а потом в самый ответственный момент она оказалась не девушкой, а совсем наоборот. С тех пор мы ни разу не разговаривали. Он не писал, я не звонил… наверное, так было лучше? Да, я вот так взял и бросил своего, возможно, лучшего друга. Просто потому что он оказался геем, и я даже не хотел знать, что там у него случилось. Наверное, он кого-то не того трахнул, или же отказался кому-то давать. Потом была армия, которая показала мне гомосексуализм с самой омерзительной стороны, и я никогда не думал, что смогу без отвращения воспринимать это, думать об этом и даже общаться с людьми, практикующими это. И неожиданно встреча с Макаровым и Волгиным все изменила. Мне не раз и не два снилась подсмотренная сцена в сарае, и каждый раз я ощущал это по-разному. Иногда мне было до тошноты противно, а иногда во сне я заходил внутрь, прикрывал за собой дверь и оказывался вовлеченным в такое, что ни в одном порнофильме не видел. Моя толерантность начинала меня пугать. Не слишком ли далеко я зашел в принятии чуждых мне вещей? Что если я сам в итоге стану геем? Постоянно думая об этом, я заснул, и мне впервые в жизни приснился Марат. Он склонялся надо мной, как в первый день нашего знакомства, но лицо его не было свирепым. Он все приближался, приближался, пока его губы не оказались на моих, и тут я проснулся, покрытый холодным потом. К своему великому облегчению, никаких признаков возбуждения я у себя не обнаружил. Я вгляделся в темноту, туда, где, раскинувшись двумя звездами, на широкой кровати храпели мои персональные демоны. Нет, при взгляде на них у меня тоже ничего не встало. И никаких противоестественных желаний не возникло, слава богу. А вот при взгляде на печку мне показалось жизненно необходимым перебраться под теплый Варин бочок, что я немедленно и сделал. Варя улыбнулась во сне и обняла меня поперек груди. Что ж, утро вечера мудренее.