Сказка о толерантности и вечном поиске счастья

— Так! Это что еще такое! Я не сразу понял, кому это Волгин с утра прочищает мозги, но потом до меня дошло, что мне, конечно. Понятно, что обнаружив утром на печи одну пару лишних пяток, папаша решил сыграть свою грозную роль. — Это я, Сергей Александрович, — я принял положение сидя, готовясь принять весь удар на себя. Но Варя тут же последовала моему примеру и вцепилась в мою руку. — Это мы, папа! — отважно заявила она, и Волгин даже растерялся. — Сговор! — только ахнул он. — Олег, ты глянь… — Отстань от них, — отмахнулся Петрович, даже не поворачиваясь к нам лицом. — Они не дети уже. — Да, не дети?! Вот она — очень даже дети! — Пап, ты че, совсем ку-ку? — всплеснула руками Варя. — Может, еще пояс верности на меня наденешь? — Может и надену! А ты чего ухмыляешься? Ишь, шустрый какой! Слезай с печки, негодяй… — Волгин, — Макаров, натянув штаны, обернулся. — Выйди-ка за дверь на два слова. Остается загадкой, что Петрович ему сказал, только вернулся Сергей пристыженным и смущенным. Может, напомнил ему, каким он сам был в нашем возрасте, или еще чего — более интимное. — Ну, вы это… — он поднял глаза вверх: мы все еще сидели на печи. — Главное, осторожнее там. Чтоб без сюрпризов. — То есть без детей, — «перевела» Варя, вгоняя отца в краску. — Да! И без них тоже. Тебе еще училище кончать, не губи всю жизнь сразу. И ушел, не дожидаясь наших комментариев. Варя со смехом упала обратно на матрас. — Блин! Слушай, а когда ты ко мне перебрался? Я не помню. — Да, мне ночью всякая муть снилась. Я к тебе залез и сразу заснул, как убитый. Мы лежим, осторожно лаская друг друга. — А что снилось? — Да ну. Не хочу говорить… тебе это не интересно. Она проводит рукой по моим чуть отросшим волосам. Уже отлично видно, что я огненно-рыжий, но пока не ясно, что кудрявый. — Тебя, наверно, в школе все дразнили, да? — А как же. Даже в институте клички были. — Какие, например? Я улыбаюсь. — Кызыл баш. — Что-что? — она покатывается со смеху. — Какой еще баш? — Это по-татарски, — улыбаюсь. — «Красная голова». — На название завода похоже. — Это меня так друг один звал… хороший. Твою мать. Нет, теперь он не уйдет у меня из головы. Я спрыгиваю с печи и одеваюсь. — Эй, ты куда? — Варя смотрит на меня сверху, обиженно выпятив губу. Майка с Микки Маусом сползла с одного плеча и манит меня открывшейся нежной кожей. — Варь, мне позвонить надо. — Сейчас?! Это что, так срочно? — Да, извини. Я привлекаю ее к себе, страстно целуя в губы. В дверь коротко стучат. — Мы съездим в лесничество, — говорит Петрович, стоя на пороге. — Надо подобрать квадроцикл и проведать Марью. Если вдруг что-то случится, постарайтесь позвонить. И Варя знает, где можно спрятаться. На людей с оружием не лезть, поняли? Мы быстро. — Раз уж так, без ружья нас не оставляйте. На всякий случай. — Держи, — Петрович отдает свое охотничье ружье и, не прощаясь, уходит. В Рагулино редко когда ловит мобильная связь, если только ветер удачно подует. Однако стоит выйти к указателю и сделать от него три шага по направлению к цивилизации, сигнал появляется такой четкий, будто в деревне его что-то глушило. Черт его знает, может, так оно и есть — бывают же всякие магнитные аномалии и прочее. Это удивительно, я дважды за прошедшие три года менял трубки и номера, но номер телефона Марата до сих пор помню наизусть. Усевшись на небольшую кочку, которая после тщательного осмотра была признана нежилой, я, более не сомневаясь, набрал знакомые десять цифр. Я почему-то был уверен, что у него до сих пор ничего не поменялось, включая номер телефона. Марат ответил не сразу, а когда услышал мое «Привет. Узнал?» долго молчал. — Узнал, бала, — вздохнул он, наконец. — Что вдруг? «Бала» это малыш или мальчик. Так отец зовет сына. Так старший может сказать младшему, похлопывая по плечу: молодец, малой, так держать. А можно и оскорбить кого-то, намекнув на незрелость и наивность. Мол, что ты за ребенок, расти уже давай. Сложно понять интонацию Марата, когда он говорит это. — Ты мне приснился. — Прости, тут шумно… Повтори, что ты сказал? Я перевожу дыхание. Наверное, было бы проще говорить с ним лично, с глазу на глаз, а так я чувствую себя глупо, пытаясь на месте одиноко торчащей ромашки представить лицо Марата. — Марат, слушай… Я, конечно, мудила и ты, наверно, ненавидишь меня, но сейчас я звоню не выяснять отношения. Мне нужна твоя помощь. — И это как-то касается меня? На заднем плане становится тише. — Это касается того, что ты тогда сказал мне. — Напомни. — Ну, ты же понял, о чем я. Он молчит еще немного, а потом говорит: — Тебе понадобилось три года, чтобы смириться с этим? В самом деле, Антон, я ведь не сказал, что это как-то связано с тобой… — Нет-нет, я знаю. Знаю, что не связано. Просто… просто я был в шоке, извини. И мне действительно пришлось переваривать это столько времени. Но сейчас… Понимаешь, мне нужно рассказать тебе кое-что. Прошу, выслушай. Ты как никто умеешь слушать, друг. Помоги, мне нужен совет. — Я слушаю, — соглашается Марат, и я выкладываю ему, немного сбивчиво, всю свою историю касательно Макарова и Волгина. Он выслушивает все, не перебивая, а потом смеется. Мне делается от этого неприятно, обидно, но я жду, пока его отпустит. Наверно, я заслужил это. — Шайтан тебя задери, Карёный, — говорит он, наконец. — Ты довел меня до слез, правда. — Рад, что поднял тебе настроение, — хмуро говорю ему. — И? Что ты думаешь? — Слушай, что ты хочешь услышать? Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что ты гей, или что ты не гей? — Правду. Скажи мне правду. — Ты как маленький, Антон. Моя самая младшая сестра Фатьма и та смышленее. Я не могу сказать, гей ты или нет, если ты именно за этим звонил. Откуда я знаю? — Ну, мы же общались какое-то время. — Общались. — И были довольно близкими друзьями. Были? — Да, мы были друзьями. Но дело в том, что человек может в двадцать лет не быть геем, а в сорок стать им — у всех это происходит по-разному. — Что же мне делать? — Наверное, перестать думать о геях. У тебя идея-фикс. — Нет у меня идеи-фикс. — Есть, если даже я тебе приснился. Я сглатываю. — Что я там хоть делал? — вздыхает он на мое молчание. — Целовал меня, — признаюсь неохотно. — О. И как ощущения? Тебе понравилось? — Фу, нет! Ты что, я в ужасе проснулся. — Вот что, Антон. Даю тебе установку. Первое: перестать рефлексировать на тему гомосексуализма. Геи есть, были и будут, это факт, созданный природой и проверенный историей. Просто живи так, как жил до всего этого. От присутствия рядом геев ничего не изменится. Второе: займись сексом. Все, что тебе снится и мерещится — это от недотраха. Когда ты последний раз занимался с кем-то любовью? — Не спрашивай. Я даже не помню точно. — Онанизм это не всегда хорошо, ты же понимаешь. Вариант, но только для безвыходных ситуаций. Армия давно позади. Давай, оторвись на всю катушку. — Марат, дружище, спасибо! Нет, правда, мне сразу стало легче. Я так давно тебя не видел… Ты где сейчас? Как живешь? — Рад, что ты удосужился спросить, — усмехается он, и я краснею. Полчаса он слушал мои излияния, а я даже не спросил, как его здоровье. — Живу в Москве, защищаю диссер по психологии. На родину не собираюсь. Все еще гей. Он смеется. Я прикусываю губу. — А как же ваши распланированные браки? Как ты отвертелся от своей свадьбы? — У среднего брата невеста погибла — я подарил ему свою. Да уж. Так сказать, везение по-мусульмански. — Ладно, бала, мне пора бежать. Не пропадай больше, имей совесть. Целую, пока. Я еще какое-то время сижу на приютившей меня кочке, а потом сладко потягиваюсь и с улыбкой бреду домой. А жизнь-то налаживается!