Сказка о толерантности и вечном поиске счастья

Два дня назад похоронили Веремеева Анисия Фотимыча, спустя шестьдесят лет после окончания войны погибшего от руки фашиста. Дед Анисий всегда говорил, что на его могилу ходить никто не станет, и некому будет по нему плакать. Но если кто-то посмел бы в тот день посмеяться над группкой людей, роняющих слезы по несправедливо загубленной жизни, он нарвался бы на твердые кулаки и острые взгляды тех, кто был доброму деду ближе любых родственников. Макаров не стал класть в могилу награды Анисия; он считал, что убийца рано или поздно явится за наживой, и ждал этого дня, как масленицы. Мало кто знал, но под домом Петровича был еще схрон с оружием, которое они с Волгиным, первоклассным снайпером, собирали все это время. Были там и современные винтовки, и допотопные револьверы. Все, что попадало к ним в руки и оказывалось в рабочем состоянии, тщательно чистилось, промасливалось и укладывалось в свою собственную нишу. Жемчужиной коллекции была винтовка Мосина, N-го года выпуска в идеальном состоянии. Имелись к ней и патроны. Эстонцы, вскрывшие какую-то особо ценную траншею и с упоением в ней копающиеся, выпросили у полиции срок в две недели, чтобы закончить свои изыскания и после умотать на родину. Но Ерохину сейчас не до них — он разослал ориентировку на «Фрица» по всем инстанциям и ждет, где «клюнет». Макаров уезжает в лесничество и прихватывает меня с собой, заметив вскользь, что я молодой еще и нагуляться успею. Надо думать, что у них с Волгиным был еще один разговор, а может, и не один, по итогам которого было решено «придержать коня за вожжи». Варя только грустно махала мне вслед, когда я смотрел на нее из ныряющих в ямы жигулей. Но тетя Маша уже начинала выть от буянящих в лесничестве гвардейцев десантников, которые никак не желали уезжать и все мешали ей делать работу, и нельзя больше было оставаться в Рагулино, пренебрегая ее добротой. Петрович по приезду быстро затолкал во внедорожник своих друзей-приятелей и со словами «пора и честь знать» закрыл за ними ворота. Десантура, впрочем, снесла это довольно безропотно (сразу стала ясна мощь Макаровского авторитета), только Женя туманно пообещал ему сделать что-то нехорошее. Проводив тетю Машу, мы, наконец, остались одни, и с одинаково облегченными вздохами уселись друг перед другом за стол. — Господи боже, — Петрович провел руками по лицу. Только сейчас я заметил, как он устал от всего этого. — Неужели все закончилось. Я ковырнул ногтем трещинку в столе. — А псих этот? — Ерохин его поймает, я уверен, — немного оптимистичнее, чем оно прозвучало, заявил Макаров. Он похлопал себя по карманам, нашел сигареты, закурил. Пожаловался, что надо бы бросать, да все никак, да еще Серега постоянно дымит, «заражает». Я заметил, что у них по две недели в месяц есть, чтобы отдохнуть друг от друга и от привычек. Макаров только с кривой улыбкой посмотрел в окно. — Я с Ерохиным поговорил, — сказал он, и я не сразу понял, о чем. Когда до меня дошло, я только рот буквой «О» сделал. — Мы заключили сделку. — Он больше не будет к вам лезть? — Нет. — И сколько душ ты за это продал? — Всего одну. Свою. — Олег… — я не успел договорить «Петрович», он остановил меня жестом. — Нет-нет. Вопрос решен. Я помогу ему с сыном депутата. — Что? Нет! А если все вскроется? — Ничего не вскроется. Мы все продумали. *** Неделю назад, когда Ерохин сидел дома у Макарова и допрашивал Вайдо Ярви, я вышел покормить кур и коз, и столкнулся у сарая с Волгиным. Он с отсутствующим лицом сидел на завалинке и потухшая сигарета торчала у него в уголке рта. Я в нерешительности замер перед ним и стоял так, пока он меня не заметил. А когда заметил, скривился, будто лимон откусил. — Чего тебе? — Да, ничего. Кур вот кормлю. — Я широким жестом зашвыриваю в домашних птиц пшеном. Поскольку он снова замолк, я чисто из вежливости спрашиваю: — Все в порядке? — Вот скажи, — вдруг вскидывается он, и я отступаю от неожиданности. — Почему вам всем так нравится лезть в нашу жизнь? Ууу, думаю, да у нас тут семейная драма назревает. Что же могло омрачить наше «голубое» небо? — Спокойно, папаша, — говорю ему, выставляя руку перед собой. — Слюной не брызгай, вдруг ядовитая. Я беру его за локоть и усаживаю обратно на дрова, рядом с собой. — Серег? — я понижаю голос. — Вот сейчас как друг другу — че случилось? Волгин долго смотрит на суетливых кур, потом переводит на меня взгляд темно-серых глаз, точь-в-точь как у Вари. — Не может он с этим жить, — говорит он грустно. — Мы уже восемь лет… живем здесь. А он все еще не может. Я робко уточняю: — И ты знаешь, почему? — Знаю. — Он больше не смотрит на меня, наверное, ему тяжело говорить об этом. — Из-за вас не может. Я размышляю над этим с минуту. — Свидетели? — наконец, догадываюсь я. Он кивает. — Макаров — это удивительный человек. Он не делает ошибок. Нет, я серьезно. Не знаю, как ему это удается, но он действительно не ошибается, никогда, ни в чем. И он сам это знает. Он знает, что если мы это… мы, то, значит, это тоже правильно. Потому что это был и его выбор тоже, и, значит, это был правильный выбор. Но знаешь, что больнее всего ранит таких людей, как он? Порицание. Волгин кидает в петуха камешком, и вожак громко негодует, растопыривая крылья. — Появляется Ерохин и начинает клевать его в темечко: «Ты не такой, ты неправильный, ты плохой. Я всем про тебя расскажу, и все будут знать, какой ты». Появляешься ты и начинаешь лезть к нему со своими «Я хочу помочь, я помогу, это ничего, что вы пидоры, я в армии и не такое видел»… — Эй! — возмущаюсь я. — Я ничего подобного не говорил! — Тебе только надписи поперек спины не хватает «Вы педики, но я переживу!» Порицание, Антон. Тебе это не нравится, но ты терпишь. Я — лично я, — понимаю тебя. Но он — нет. Он видит это жалкое чувство в твоих глазах, и у него от этого зубы сводит. Он начинает думать, что он действительно не такой, неправильный. А он не может быть неправильным, потому что… потому что он самый правильный человек на свете. Но когда вокруг толпа народа, которая старательно отводит глаза, а некоторые наоборот, нагло пялятся, его это начинает медленно убивать. И я не могу ничего с этим сделать. Более того, я тоже начинаю думать о всяком. Что это я во всем виноват, и что я ему жизнь испортил. — Послушай, — говорю я. — Может, ты в чем-то прав, но… Когда я смотрю на вас, то иногда начинаю завидовать. Волгин фыркает. — Я имею в виду, что ваши отношения настолько искренни, настолько честны, что большинство людей в этом мире могут только мечтать о подобном. Неужели толпа идиотов, которым не хватает мозгов вести себя с вами по-честному, может все это испортить? — Как видно, может. Да и где ты видел, чтобы люди вели себя друг с другом по-честному? Это все сказки. Так не бывает. — Но у вас же так есть, — возражаю я. — Значит, бывает. — Да, — кивает он, с усилием улыбаясь. — У нас есть. Осталось только научиться терпеть толпу идиотов. Мне вдруг приходит в голову неожиданная мысль. Я достаю телефон, ищу номер Марата и показываю его Волгину. — Запиши себе этот номер. — Кто это? — Это Марат Шарафетдинов, мой лучший друг, он психолог и просто хороший парень. — Да ты спятил? Не хватало нам еще по психологам таскаться!.. — Да подожди ты! Послушай, он правда может помочь. Во-первых, он всегда выслушает и даст совет, он мастер в этом. Во-вторых, он гей. Так что не волнуйся о порицании, ему самому когда-то досталось… от идиота, что сейчас перед тобой. Волгин в удивлении смотрит на меня, хлопает глазами. Наверное, я сейчас открылся ему с какой-то новой, неожиданной стороны. — Ладно, я запишу. — Он недолго ковыряется с телефоном. — А ты отцу своему, кстати, звонил? Вопрос сбивает меня с толку. — Не вижу тут ничего «кстати». — Звонил или нет? — давит он. — Нафиг он мне сдался? — Парень, лето скоро кончится, месяц остался. Позвони ему, скажи, что хочешь вернуться на факультет. Антон, правда, если бы мне сейчас кто-то сказал «Иди, отучись в МГУ», я бы бегом побежал. — Я нихрена не понимаю в астрофизике. Звезды это красиво, но и только. А там помимо звезд еще до жопы всякой дряни. — Попроси перевести тебя, что ты как маленький. Образование — это нужная вещь, особенно для мужчины. Вот, кто ты без образования? — Кто? — Зять — нехуй взять, — подсказывает мне Волгин. — Ааа, ну, позвоню, конечно! — я расплываюсь в улыбке, и он подхватывает, оживает. — Ну, вот и ладно, — он встает, я за ним. — Про что мы говорили — Олегу ни слова, понял? — Нем, как могила, — я показываю, как зашиваю себе рот. — Я бы для верности еще и скотчем сверху, пару виточков… Вспомнил, заулыбался, а Макаров смотрит на меня с подозрением: — Задумал что-то, пакостник? — Нет, это я так… О Варе подумал. — Хм… — Пойдем на обход? Я встаю из-за стола и иду собирать рюкзак. Воду старую надо вылить, фляжку помыть… Макаров смотрит на меня с прищуром. — Нет, все-таки что-то задумал. — Ну, если ты боишься, что я тебе буду мешать уговор с Ерохиным выполнить, то ошибаешься. Ты у нас дядька взрослый, сам справишься. — Я смотрю на него и пожимаю плечами. — Но если вдруг решишь посвятить меня в детали, я сопротивляться не буду. И даже вступлю в сообщники, если нужно будет. — Что-то в тебе поменялось, парень, — задумчиво говорит мне Петрович. — Когда ты пришел сюда, то был похож на дикого зверька, посаженного в клетку. А сейчас? Он смотрит на меня, подбив кулаком подбородок. — Говорю же, влюбился я. А еще я с Волгиным поговорил… Я вижу, как на лбу у него залегает глубокая складка, и тут же добавляю со смехом: — Он сказал, что я зять — нехуй взять! Как думаешь, это было похоже на благословение? Макаров смеется, запрокидывая голову. — Да, это он тебя, считай, в обе щеки расцеловал! Ну, и ты решил за ум браться? — Вот, отцу звонил недавно. Попросил помочь с переводом на другой факультет. Думаю, в психологии себя попробовать. — О, это серьезно. — Петрович подходит ко мне и жмет руку. — Я рад за тебя, Антон, правда. У меня нет своих племянников, но ты с успехом заменил мне оного… — Спасибо… — Как Варя заменяет мне несуществующую дочь, — сурово заканчивает он. — Так что учти, не только Волгин будет следить за тобой денно и нощно. — Да уж. Спасибо еще раз. — Ну, — он хлопает меня по плечу. — А теперь на обход.