Эпилог - это только начало

- Намажь, а? - Выдыхает наконец Олег и разворачивается лицом прочь от Разумовского, смотря в окно на темные изумрудные сосны. - Что, все прямо настолько плохо? - спрашивает он: Олег не видел собственной спины - не было ни времени, ни желания, - только чувствовал. А до этого вечера вообще любая боль казалась мелочью по сравнению с тянущим отчаянием, засевшим в груди пятеркой пуль. Теперь легче. Теперь начинает болеть все остальное. Разумовский устраивается поудобнее, трет ладони друг о друга, чтобы не были холодными, наносит немного мази на руки, недовольно морщится, когда вновь слышит мерзкий запах, а затем принимается размазывать лекарство по спине Волкова. Аккуратно, не дай бог нажать сильнее и сделать больно. Сережа поначалу недовольно поджимает губы, потому что мазь по ощущениям мерзкая, но через пару минут привыкает, сосредотачиваясь на движениях. Мягких, аккуратных. Сереже нравится прикасаться к Олегу, нравится ощущать его присутствие рядом. Да хотя бы просто эстетически. У Олега действительно красивое тело, Сережа любуется рельефными мышцами, залипает на татуировку. - Не больно? - уточняет Разумовский. - Выглядит все очень плохо, - отвечает он и надеется, что Олег неплохо отделал Грома в ответ. Впрочем, тому и так досталось. Сережа отвечает честно, и это очень подкупает, хотя Олег все равно уверен, что Разумовский преувеличивает масштабы его ушибов. Руки у Сережи холодные, но Олегу это даже приятно: успокаивает разогретую горячей водой кожу. Сережа аккуратен, очень, до того, что в какую-то минуту Олег думает, что все это: удобное, уютное, приятное, - ему снится, и тогда на мгновение Олег хочет, чтобы Разумовский наоборот сжал твердые, забитые мышцы до боли в костяшках, вонзил ногти в кожу и расцарапал ему всю спину в кровь - лишь бы почувствовать, что реальность не ускользает. Олег сглатывает и смотрит на отражающийся в стекле окна силуэт Сережи. Покончив с массажем, Разумовский ищет, обо что бы вытереть руки. Не найдя лишней тряпки, встает, отправляется в ванную, где ополаскивает ладони, наконец забирает свою одежду. Когда Сережа уходит в ванну Олегу хочется позвать его обратно и замереть вместе в этом вечере, где все, кажется, не так уж и плохо, но он только оборачивается вслед уходящему Разумовскому, пристально смотрит, как тот моет руки, как натягивает одежду, и не говорит ничего. - После шести есть вредно для фигуры, - Сережа улыбается после стольких дней заточения, молчания и холода со стороны Олега. Сереже сейчас с ним хорошо. Остановившись в проеме, он натягивает штаны, надевает свитер. Великовато, Сережа выглядит так совсем тощим, но в этом даже что-то есть. К тому же, черный всегда был ему к лицу. - Ну как? - интересуется он у Олега. - Самый сексуальный мужчина планеты номер два, - отвечает Олег, завороженно смотря на позирующего в дверном проеме Разумовского. Рыжие яркие волосы, небрежно растрепанные по плечам, выбившаяся прядь на щеке, острые скулы, точеные мягкие губы, горящие лазурные глаза и мягко струящийся по подтянутому худому телу свитер, из-под которого видно низко сидящие узкие штаны. Олег прямо вживую видит в этот момент толпы малолеток, вешающих такой постер у себя над столом, толпы дам различных социальных положений, использующих это фото с телефона для не самых приличных фантазий и вспышки фотоаппаратов папарацци. На самом деле, Разумовский и в своей грязной тюремной пижаме выглядел как мокрая мечта любого подростка. Что уж говорить о том как эффектно он выглядит в черном. - Почему номер два? - усмехается Сережа. - А первый, кто? Брэд Питт? - Шутит он, мягко улыбаясь. Поправив волосы, разумовский подходит к Олегу, садится на кровать и молча кладет ему голову на плечо. Волков не находит, кого назвать первым. Себя назвать, как сделали бы многие на его месте, язык не поворачивается, а другого никого на ум не приходит. То есть, он бы, может, даже сказал бы Сереже, что он первый, но это как-то слишком для эго такого человека, как Разумовский. Так что Олег не находится, что сказать, все мысли заканчиваются, когда рыжая голова падает ему на плечо. Это странно. Все это безумно странно, но так искренне. Живо. Сережа правда рад, что Олег ему верит; рад, что тот не злится на него как раньше. Рад, что вместо заслуженных ударов ногой в живот получает дружеские объятия и понимание. Сереже хорошо. Сереже так безумно хорошо, что на какой-то момент ему кажется, что если он сейчас откроет глаза, то выяснится, что все это - лишь прекрасный сон, а он на самом деле до сих пор в камере, изможденный, уставший и желающий поскорее умереть. Разумовский даже на секунду щипает себя за руку и улыбается, когда ему больно. - Не сплю, - говорит он, все также прижимаясь. Действительно, во сне он не чувствовал бы сейчас сильного плеча рядом, не ощущал бы приятное тепло чужого тела. Столько понимания, доброты и заботы - с пленниками так не обращаются. Сереже не нравится, что Олег выбрал для него именно это слово, он лишь надеется, что не потому, что Олег планирует его в дальнейшем жестко ограничивать, а потому, что в голову не пришло ничего другого. Кажется, Олег впервые за очень долгое время чувствует, как у него начинают гореть щеки, потому что видит, как Сережа щипает свою руку и шепчет, что не спит, и это - это вгоняет Олега в краску. После всего этого времени, после всех мыслей и всего отчаяния Олег чувствует все напрямую, от тела к телу, от Сережи к себе, от того, что внутри - куда-то глубоко в грудь, где это тепло медленно разъедает застрявшие пули и они, кажется, сейчас вытекут слезами обиды, не пролитыми еще с того дня. - Пойдем вниз, - предлагает Сережа, все же отстраняясь через пару секунд. Он поднимается, поправляет свитер, заправляет прядь за ухо, ожидая, когда Олег пойдет следом, и Волков не успевает положить едва поднятую руку на чужое плечо: Разумовский оставляет его одного со всеми этими чувствами и связями - и Олег, точно зачарованный, следует за ним, выходя из комнаты. Сережа идет впереди, никуда не торопясь, мол, вот он я, перед тобой, не собираюсь никуда сбегать, и в какой-то момент ловит себя на ощущении, словно его конвоируют. Не очень приятно, но да не ему сейчас возражать. Шаг в шаг по коридору и по лестнице. Олег думает, что это как раньше, когда он работал телохранителем, вот только за охрану Сережи Олег бы денег не взял. Он смотрит в спину друга и спускается по лестнице, чувствуя себя хозяином положения. Разумовскому сейчас безопаснее всего здесь, а если вдруг что, Олег сможет его защитить. Как всегда. Сереже даже приказ отдавать не надо. Олег идет и чувствует себя на своем месте. Он так с удовольствием ушел бы за Разумовским на край света, шагая по колено в крови, и глазом не моргнул бы. Спустившись на первый этаж, Сережа замирает, вновь оглядываясь: - Где кухня? - Дверь справа - вход в зал, напоминает себе Сережа. Дверь в конце коридора - подвал, про который Разумовскому даже думать жутко. Кухня, как решает Сережа, должна быть самым уютным местом в этом доме, если проектировкой от и до занимался Олег. Разумовский уже рисует себе набор сковородок и тысячи пакетиков с самыми разными специями, которые непременно там должны быть. Вопрос застает Олега врасплох: голос, пусть и спокойный, пусть и негромкий, режет тишину, вырывает из мыслей, резко, опасно, - и Волков по привычке, почувствовав угрозу, срывается с места, обхватывает худую фигуру Разумовского обеими руками, прижимает обратно к себе, сбивая с ног, и разворачивает на лестницу: там с обеих сторон стены, и Сереже ничто не будет угрожать. Позади все чисто, а впереди спина Олега как живой щит. Волков замирает, держа Сережу за спину, и вдруг осознает ситуацию. Он медленно опускает Разумовского на ступеньки. Руки немного подрагивают, а сам Олег смотрит на друга широко раскрытыми глазами и быстро шумно дышит. Он и не думал, что так среагирует на резкий звук, и сам удивлен, кажется, гораздо больше самого Сережи. Разумовскому кажется, что он так и не привыкнет к этим резким перепадам Олега: когда тот внезапно делает больно или внезапно аккуратно прикасается, словно боясь сломать. Так и сейчас Разумовский вздрагивает, когда Волков опять прикасается к нему, не говорит ни слова, когда Олег внезапно выкидывает такой трюк, а затем замирает, смотря в ответ. Взгляд у Олега... странный. Глаза широко распахнуты. Сережа сам не замечает, как пялится в ответ, затем удивленно моргает. - Эй, все в порядке? - Олег дышит так часто, что первая мысль Сережи, что опять что-то случилось, опять он сделал что-то не то, что вывело Олега из ровного состояния. Он переводит взгляд от широко распахнутых глаз к приоткрытым губам и обратно. - Все хорошо? - вновь уточняет он. Они стоят так близко к другу на лестнице, так близко, как в каком-нибудь Титанике и почему-то Сереже от этой мысли становится смешно. Олег теряется, отпускает Сережу, выпрямляется, мотает головой, отгоняя видение, успокаивает дыхание глубоким вдохом. - Я... - Волков гонит мысли прочь. Он только что правда подумал, что его знакомому, близкому Сереже грозит опасность. Олег нервный, это надо прекращать. Хорошо, что он на этом импровизированном отдыхе. Иначе он бы просто рехнулся. - Я в порядке, - говорит он и повторяет, пытаясь убедить самого себя: - в порядке... Сережа удивленно смотрит на Волкова с несколько секунд, хмурится. - Разве? - не удерживает он вопрос. Кажется, ни хрена не в порядке. Разумовский еще какое-то время сверлит Олега внимательным взглядом, прежде чем уточнить, осматриваясь по сторонам: - Так где кухня? - а потом ему приходит в голову мысль, что, возможно, они останавливаются потому что... - Я не буду брать в руки ничего острого, - обещает Сережа, на случай, если Олег беспокоится по этому поводу. - Кухня там - кивает Волков в сторону зала, туда, где за высокой квадратной аркой открывается вторая его часть, тянущаяся вплоть до конца коридора, заканчивающаяся там другой такой же аркой. Олег не сразу понимает, в чем суть фразы про острое, но потом сквозь еще бегущий в крови адреналин и мысли о спасении Сережи до него наконец доходит. - Да, лучше не трогай, итак еле твои руки замотали в прошлый раз, - соглашается Олег и протягивает полулежащему на ступеньках Разумовскому руку. Сережа берет его за руку, поднимаясь, и идет следом за Волковым на кухню. То, что Олег соглашается с ним, что ножи надо держать подальше, вроде и правильно, а вроде и почему-то обидно. Но так обоим куда спокойнее. Когда Олег включает свет, Разумовский понимает, что кухня действительно близка к тому, что он представил в своей голове. Большой стол, множество шкафчиков, полок, уставленных множеством баночек с травами и специями. Проходя мимо одной из них, Сережа берет в руку банку, которая заполнена уже лишь наполовину, открывает крышку, нюхает. Кажется, базилик. Розмарин? Орегано? Для Сережи все один хрен. Закрутив крышку, он ставит приправу на место, и проходя дальше, ведет пальцами по поверхности массивного деревянного стола, открывает один из шкафчиков, в котором действительно куча кастрюль и сковородок. Повернувшись к Олегу, улыбается ему: кому придет в голову, что суровый наемник ловит такой кайф с готовки. Оказавшись на кухне, Олег вроде успокаивается. Сережа смотрится тут как дома. Рыже-черный силуэт среди рыже-деревянных панелей, шкафов, черного чугуна и плоских черных матовых дверец шкафчиков. - Что мне пока сделать? - спрашивает Разумовский, обводя кухню взглядом. - В холодильнике руккола и помидоры... помоешь? - просит Олег и тут же уточняет: - в правой дверце, - потому что холодильник встроенный и на четыре большие секции, - и достань сыр из нижне-.. Сережа облокачивается о стол, закатывает рукава слишком большого для него свитера, идет к холодильнику и по пути проводит рукой по волосам Олега: - Почти высохли. Волков осекается от прикосновения. Черт, как же Олег к этому не привык! Сережа в его жизни снова, и это... Это как… заново учиться ходить. Везде можно споткнуться, везде опасность, все непонятное, внезапное, нет никакой инструкции. А Сережа как всегда - только добавляет хаоса и лезет в те части жизни, в которых Олег его вообще не представлял. Никто не трогает Олега просто так. Или просто остается без рук. Или это шлюха на одну ночь. Или труп. Никто не трогает Олега, если не хочет его убить или трахнуть. Олег никого не трогает, если не хочет убить или трахнуть. Разумовский сбивает отлаженную годами систему к херам. Олег мягко прокашливается и привычно сдергивает с ручки черный фартук, хлопнув тканью, быстро перетягивает бедра внахлест завязками и начинает доставать: стеклянная плошка для салата, любимая каменная разделочная доска, сковородка и пара ножей, которые Олег с легкостью переворачивает в руке по привычке. Быстро зажигается газовая плита лазурным как глаза Разумовского пламенем, Олег льет масло, и оно кипит на сковородке, пока он достает спагетти. Сережа замечает, как Олег осекается при его прикосновении, и на всякий случай убирает руку, чтобы не спровоцировать, слишком уж часто Олег непредсказуемо реагирует. - И бекон достань, - просит Волков Разумовского, легко передвигаясь по кухне, и начинает ненавязчиво мычать какую-то старую мелодию, неизвестно когда привязавшуюся к нему еще в детстве. - Сейчас все сделаю, - обещает Сережа, открывая холодильник, в котором есть, кажется, все. Действительно. Без еды на этом острове не помрешь. Сережа не удерживает восхищенный вздох: он, наверное, в прошлой жизни видел нормальную еду. А здесь не просто отличные продукты. Сейчас еще Олег будет делать из них шедевр - боже, стоило выжить хотя бы ради этого. Сережа достает все, что нужно. Моет помидоры и зелень, выкладывает на стол, к ножам, чтобы нарезать сыр и бекон, даже не подходит. Заканчивает со своими обязанностями он быстро, поэтому садится за стол и наблюдает за Олегом. Это как кулинарное шоу: Волков настолько виртуозно все делает, что Сережа понимает, что даже если бы он каждый день так тренировался, близко бы так и не смог. Олег отвлекается на то, чтобы с благодарным кивком подхватить у Разумовского нужные продукты и самозабвенно шинкует их на доске, привычным движением смахивая в стеклянную плошку. Справляется быстрее. Чем думал, даже не заметив прошедшего времени, и начинает метаться по помещению, собирая ингредиенты для лимонного соуса, к приготовлению которого тут же приступает. На душе все снова спокойно, хотя еще много чего не решено, но уже есть с чем работать. Это хорошо. Олег отмечает, насколько ему все-таки лучше, чем раньше. - Если бы ты выбрал карьеру повара, то добился бы огромных успехов, - Сережа искренне верит, что Волков стал бы действительно выдающимся шефом, бизнес бы построил. Да и безопаснее бы так было. Сережа любуется, слушает, как Олег тихо напевает, отмечая, какой у Волкова все же успокаивающий голос, вслушивается в мелодию, которую узнает - кажется, что-то из того, что постоянно играло у них на новый год, создавая праздничное настроение. Впрочем, чем у них сейчас не праздник. Олег тихо смеется на комплимент и отвечает уклончиво: - Может быть, - ему, конечно, льстит такое мнение. Он всегда любил готовить, но вот чтобы полностью посвятить себя этому... кажется, у Олега уже было кое-что, чему он посвятил свою жизнь. И это были вовсе не убийства, как оказалось. - Даже если и так, то на сегодня в этом ресторане обслуживается только один столик, - все еще улыбаясь, Олег еще раз помешивает спагетти, ставит сковородку обратно на огонь и, потянувшись наверх, выживает бокал и приборы. Он легко скользит за стол к Разумовскому и демонстративно кладет белую тряпочную салфетку на место во главе стола, рядом вилку с ножом и ложкой и, наконец, ставит бокал. - В таком случае передайте заранее мои комплименты шеф-повару, - улыбается Сережа в ответ. И совсем тает, когда видит, как Олег сервирует стол (он уже и забыл, что так можно) и достает бокалы. Он в сказке. Хорошей доброй сказке со счастливым концом, где все живы, счастливы и сыты. Сережа только сейчас осознает, как всего этого ему не хватало. Осознает, что все это было бы не то без Олега. - Может, я пока чай поставлю? Или кофе заварю? - предлагает Сережа, желая помочь. Олег мягко улыбается на ответный комплимент. - Принесешь из подвала? - спрашивает он без задней мысли. - Мне виски, а ты, если хочешь, возьми себе вина. Там большой выбор, но к сырной заправке лучше брать Шардоне, это справа от входа, верхние полки, - осознав, что зря, кажется упомянул подвал, Олег поспешно ретируется к раковине, делая вид, что усиленно занят перемешиванием салата в чашке. -Сегодня, кажется, подходящий день, чтобы выпить... Разумовский быстро вспоминает, что в каждой сказке обязательно есть какая-нибудь жуткая глава. В его случае, это подвал. Сережа, до этого вертящий в руках бокал, сжимает хрустальную ножку чуть сильнее, поднимает взгляд на Олега - и повисает неловкая пауза. Меньше всего ему хочется спускаться в подвал, потому что это жутко. Он там успел до смерти перепугаться и с жизнью расстаться, а теперь обратно. - Хорошо, - после паузы кивает он, запоминая инструкции. Олег знает, что напугал Разумовского. И знает так же, что чем быстрее Сережа вернется туда, вниз, тем быстрее сможет пережить, победить и забыть. Поэтому не останавливает его, когда рука Разумовского аккуратно ставит бокал и тонкая фигура уходит в коридор. Сережа с неохотой идет с кухни, уже зная, какая дверь ему нужна. Приоткрыв ее, он медленно спускается вниз. Зачем-то пару раз оглядывается, словно сейчас выяснится, что все это было затянувшейся шуткой, и как только он пройдет в подвал, дверь опять захлопнется. Тем не менее, Сережа заставляет себя сделать шаг. Первое, что бросается в глаза - это не полки с вином, а стол, на котором он недавно лежал. Все же, как долго? Разумовский поспешно отводит взгляд, поворачиваясь к полкам, через пару минут находит нужную бутылку, прижимает ее к себе и замирает. Прислушивается. Раньше Он часто появлялся в темноте. Когда никого не было рядом. Или начинал говорить вкрадчивым шепотом, от которого у Сережи кровь стыла в жилах. Разумовский с ужасом ждет, что над ухом вновь раздастся знакомый шепот... Но в подвале лишь тишина. И Сережа лишь запоздало осознает, что ее не нарушает ничто, кроме его тяжелого, сбивчивого дыхания. Сжав горлышко бутылки сильнее, он резко разворачивается и выходит из подвала, не оглядываясь. Олег жарит спагетти. Все почти готово. Он достает тарелки, накладывает две порции, посыпает сверху тертым пармезаном и ставит на стол. Одну к белой салфетке, другую просто рядом. Садится на стул сбоку. Смотрит на две тарелки. Олег прислушивается. Ни звука не слышно в доме. Олег понимает, что придумал Разумовского. Приготовил еду, ходил по дому, разговаривал, даже, наверное. У Олега ПТСР. Он не идиот, он может диагностировать сам себя. И травма в его случае - это те чертовы выстрелы, после которых в его жизни не стало Разумовского. Не стало привычного Сережи, осталась только пустота цвета синих ледяных глаз. Олег сидит на кухне в оцепенении и ненавидит чертов салат, чертовы бокалы и чертовы спагетти. Сейчас он встанет и вывалит все это в мусорное ведро, зальет в себя литра два виски и отрубится спать в гараже на заднем сиденье машины. Это хороший план. Почти идеальный. Вот только Олег не встает. Он сидит, тупо смотрит на то, как тонкая струйка пара поднимается над скрученными чертовыми макаронами, а внутри тянется одиночество. Олег всегда знал, что однажды сорвется и он. Олег не дурак. Он всегда был спокойным и сдерживал себя, но это однажды должно было наступить. Хорошо, что он отменил работу. Теперь - только боевые действия. Только горячие точки. Как только он проспится сегодня после виски, надо будет связаться со старыми знакомыми и ехать куда-нибудь в отвратительную пустыню жрать песок и кровь и просто убивать, убивать бездумно. Потому что, кажется, то последнее, что было внутри, ушло вместе с Сережей. Пройдя на кухню, Сережа молча протягивает бутылку. Ему внезапно кажется, что в помещении жарко, поэтому он идет к окну и приоткрывает его, облокачивается на подоконник, а затем все же негромко спрашивает: - Сколько я был без сознания? Из-за стены выходит Разумовский, немного посеревший, но живой, настоящий, сует Олегу в руки бутылку и встает подышать у окна. Ответа нет и Сережа напрягается. Кончики пальцев вновь предательски дрожат. Сереже страшно. И Сережа боится обернутся, услышав не тот ответ, наткнувшись на очередную внезапность. Олег медлит примерно 7 секунд бесконечных сомнений в собственной вменяемости, и внезапность случается. Он резко встает со стула, опрокидывая его, роняет бутылку на пол, отчего та с громким звоном бьется тысячей осколков зеленого стекла, но Олегу все равно. Он быстро шагает к Разумовскому, встает впритык, обхватывает его одной рукой поперек груди, фиксируя на месте, прижимая к себе так, чтобы не шелохнуться было, а другую ладонь кладет на лицо, закрывая глаза горячими после воды в раковине, стертыми пальцами. -Это ты? - хрипло спрашивает Олег, осторожно, не грубо, но отчаянно: - Это ты в меня стрелял? Разумовский вздрагивает от звука падающего стула, еще раз от звука битого стекла, который кажется оглушительным в идеальной тишине. В третий, когда его резко обнимают сзади, заставляя шумно выдохнуть. Сережа слышит вопросы, от которых ему не по себе. От голоса, от того, как отчаянно Олег прижимает его к себе, от того, что вообще происходит с Олегом. И Сережу срывает. Срывает от этого чертового подвала, лекарств, долгого заключения и постоянных побоев, срывает, потому что сейчас он дергается от каждого шороха, и где-то в глубине души все же боится Олега. - Это не я, - вымученно отвечает он. - Я в тебя не стрелял, не стрелял, не стрелял, черт возьми, - с шепота Разумовский срывается на крик, несдержанно, истерично, так, что ему самому становится жутко. Сережа затыкает себе рот ладонью, резко мотая головой и на глаза опять набегают слезы. - Олег, чтоб тебя, прекрати, пожалуйста, - всхлипывает он, мелко дрожа в крепких объятиях. - Хватит. Олег чувствует, как дрожит в его руках другой человек, и слова бьют его в самую середину груди, не давая дышать. Слова сначала тихие, потом громче, истеричнее, и наконец-таки они достигают Олега, закрывшегося глубоко внутри. Они проходят насквозь, просачиваются сквозь стену из злости, обиды и отчаяния. Потому что Олег должен был спросить. Он должен был получить ответ. И наконец Олег чувствует, что мир рушится. Так, как он ждал все это время. Волков отпускает дрожащего, доведенного им до истерики Сережу только чтобы крепко взять за плечи и развернуть к себе. Кажется, Олег сжимает так сильно, что останутся синяки на плечах Разумовского, но так и надо. Ему надо, чтобы рассыпающийся осколками как та несчастная бутылка Разумовский собрался и вернулся в реальность. Потому что это его Сережа. Разумовский плачет не как в прошлый раз, когда по щекам просто тихо скатывались слезы вины, боли, отчаяния. В этот раз он действительно рыдает, причем рыдает взахлеб, истерично. Кажется, слишком долго сдерживался. - Прекрати, - кричит Сережа, - Прекрати, - выкрикивает, всхлипывая, когда Олег разворачивает его к себе. Сережа утыкается ему в грудь, совсем беспомощно, слабо бьет кулаком по плечу, только вот Волкова не отстранить, так что все попытки вырваться скоро прекращаются, оставляя лишь плач - громкий, надрывный. Сережа не сразу слышит, как к нему обращаются. Разумовский всхлипывает, тяжело хватает ртом воздух и никак не может успокоиться. -Сережа, - хрипло, сорванным голосом говорит Олег и, не видя реакции, отрывает бледные руки от запачканного слезами лица. - Сережа, Сережа, - зовет Олег, и голос его спотыкается и обрывается на половине звуков. Он отнимает руки Разумовского и кладет свои ладони ему на щеки, заставляя смотреть себе в лицо. Олег весь встревоженный, взъерошенный, и сам только что был на грани нервного срыва, но теперь все уже серьезно будет хорошо. - Прекрати, - уже тише тянет Сережа, пересекаясь с Олегом взглядом. - Олег, хватит, - как заведенный повторяет он. Ему больно, ему тяжело он устал винить себя, хоть и справедливо. - Сережа, - Олег откашливается быстро и говорит четко, медленно и уверенно. Голос почти вернулся к нему, хоть и звучит ниже и более хриплый. - Я тебе верю. Я верю тебе. Он заглядывает в заплаканные глаза и немного сжимает пальцы, путаясь в рыжих волосах, а потом наклоняется и прижимается губами ко лбу Разумовского на пару секунд. Олег не пытается заткнуть. Напротив, гладит, успокаивает, мягко целует в лоб - такие простые действия, которых оказывается достаточно, чтобы всхлипы Сережи становились тише, хоть и не сразу. -Сережа, - снова зовет Олег. - Не плачь. Я больше никогда не спрошу, - и Олег чертовски серьезен сейчас. Серьезен, как, кажется, не был никогда в жизни. - Обещаю. Потому что я простил. Олег впервые делает такое. Впервые отпускает столько боли и тяжелой тоски. Впервые принимает совершенно другое мнение и совершенно другую реальность. Это нелегко, но он может, потому что Олег предпочитает идти вперед, а не умирать в прошлом. Олег предпочитает поверить Сереже и рискнуть, а не страдать одному. Он вытирает чужие слезы большими пальцами, всматриваясь в яркие глаза с длинными ресницами, и надеется найти отклик, надеется, что Сережа тоже готов ему поверить. Хотя бы дать шанс. Олег не хочет никогда больше видеть страх перед собой на этом лице. -Сереж... - тихо зовет он снова, и с ужасом ждет. Разумовский слышит «простил». Разумовский почти уверен, что ему показалось, но он убеждает себя, что это слово было, что это не очередная галлюцинация, иначе он опять свихнется. Проходит минута, вторая, Олег держит крепко, не давая вырваться, и в какой-то момент Сережа понимает, что так легче. Олег вытирает слезы, новые больше не льются. Сережа лишь стоит напротив, взлохмаченный, задыхающийся, смотрит Олегу в глаза, пытаясь прийти в себя, после того, как выплакал все, что накопилось. - Прости, - под конец выдыхает он, уже добровольно подаваясь вперед и утыкаясь Олегу лицом в шею. Как и после любой истерики Сережа чувствует себя опустошенным и разбитым, а если учесть, что ему и изначально было не очень хорошо... - Ты ужин приготовил, - шмыгает он носом, отстраняясь, пытается заставить себя улыбнуться. - Я есть хочу, - произносит он, скорее чтобы переключить внимание. А затем смотрит на пол: - Вино жалко. Наконец выпустив Олега, он еще раз вытирает ладонью слезы, и идет к крану, умывается, вытирает лицо полотенцем, наспех приглаживает волосы и, обойдя лужу вина на полу, садится за стол. - Выглядит красиво, - голос у Сережи тихий и бесцветный после истерики, но говорит он искренне. Олег успевает кратко почувствовать тепло, когда Разумовский прижимается ближе, Олег вовсе не готов его отпустить, он хочет еще сказать, но Сережа высыпается, точно песок между пальцев и ускользает к раковине. Олег не зовет его, но руки опускает медленно и нехотя. Сережа пытается закончить все как можно быстрее, но Олег не закончил. Олег не готов оставить все как есть. Он идет за Разумовским, и ему плевать на чертов ужин, который он с готовностью чуть не выкинул в мусорку, плевать на вино. Олег знает, что хочет сказать и сделать. Волков подходит к столу и берет стул за спинку, медленно разворачивая Разумовского от еды лицом к себе. Боже, думает Олег, почему ты такой красивый, как сволочь, - и смотрит на воспаленные глаза, намокшие кончики волос и вообще на помятого Сережу. Он хочет улыбнуться, но у него есть важная миссия. Миссия по спасению их обоих. Сереже кажется, что все закончилось. Сережа спокойно выдыхает, уже планируя переключиться хоть на что-нибудь. Ему плохо. Больно. Тяжело. Он уже готов спокойно выдохнуть, как Олег вновь оказывается рядом. И у перепсиховавшего Сережи сейчас ни одной хорошей мысли. За это время Олег успел показать ему столько контрастов, что Разумовскому надолго хватит. Стоит только довериться и расслабиться, как случается сразу же какой-нибудь откровенный пиздец. Как, например, теперь. Олег мягко, не торопясь, пытаясь не напугать, берет руку Разумовского и кладет ее себе на голую грудь. Прямо туда, на шрамы. Прикосновение холодное и немного мокрое. Разумовский непонимающе смотрит на Волкова, и ему уже это не нравится. Чертовски не нравится. Каждое упоминание о шрамах - слишком тяжело, слишком болезненно. Олег крепко держит чужую руку за запястье, чтобы Разумовский не остановил его, и складывает другую, свободную ладонь поверх сережиной руки. Пальцы Олега больше и длиннее и ложатся на пальцы Разумовского легко, закрывая их, а потом Волков немного сжимает их, так, что неостриженные ногти Сережи упираются в кожу. Олегу приходится посмотреть вниз ненадолго, чтобы удостоверится, что все пальцы Сережи сейчас лежат поверх неровных шрамов от пуль, и когда он уверен, что все так, Волков снова вскидывает темный взгляд на заплаканного друга. -Смотри, - хрипло говорит он и давит на чужую руку. Ногти больно впиваются в кожу, но Олег давит все сильнее и сильнее, а потом резко проводит вниз, обрывая верхний слой кожи до крови - и пальцы Разумовского перечеркивают шрамы пятью длинными кроваво-красными царапинами поперек груди Олега. - Я же попросил тебя, хватит, - оспишим от рыданий голосом просит Сережа, готовый, кажется, вновь разрыдаться. Разумовский на этот раз сопротивляется сильнее, дергается, цепляется второй рукой, пытаясь разжать хватку, а вместо этого его рука, под давлением ладони Олега, скользит вниз, оставляя царапины, и Сереже от одного вида дурно делается. -Смотри, - повторяет Волков спокойным, уверенным тоном, потому что свое решение он принял и отказываться от него не собирается. - Это всего лишь царапины. Больше ты не сделал мне ничего. Не за что просить прощения. Пальцы сережиной руки, сжимающей запястья Олега, разжимаются; Разумовский шумно выдыхает, с отвращением, страхом, ужасом смотря на то, как капли стекают по телу Олега, как его руки вновь окрашиваются в алый. Как тогда, когда он перерезал очередному коррупционеру глотку. Как тогда, когда он добивал бездомных. Воспоминания жуткие, пугающие, так что к горлу резко подступает тошнота. Вот только на Сережу находит такой ступор, что он ничего не может сделать. Он не слышит, что говорит ему Олег. Не сразу понимает, что тот его отпустил. Он лишь смотрит на вытянутую перед собой перепачканную руку: вся в крови, как в крови были обычно когтистые руки Птицы. Сережа смотрит на это пугающее зрелище, не моргая, рука дрожит. - Ты болен, - только и выдыхает Сережа, не особо на этот раз задумываясь, как прозвучат его слова. Олег так надеется, ему так нужно, чтобы Сережа услышал, чтобы он... но происходит, конечно, только обратное. Олег видит, как изменяется лицо его друга. Кажется, и правда бывшего друга. С такой же скоростью Олег чувствует, что вся его хваленая уверенность рассыпается в прах, все самообладание и все остатки чувств. Все падает на пол, как осколки бутылки, потому что Олег видит в направленных на себя глазах Сережи отвращение и страх. Олег видит ужас и физическое отторжение и, отпустив руку Разумовского, сам делает шаг назад. Сердце падает куда-то туда же, на пол, под ноги, и Олег теряется. Теряется как тогда, не готовый увидеть дуло пистолета. Теперь же он оказывается не готовым увидеть во взгляде Разумовского столько неприязни и откровенной тошноты. Теперь, кажется, срывается сам Олег. Он хмыкает себе под нос, а потом запрокидывает голову и смеется. Пусто и безнадежно, то хихикая, то мелко посмеиваясь. Его трясет. Все катится к чертовой матери. Они же только наладили контакт, только все пошло хорошо. Вот забота, вот объятия, вот ужин... И вот Сережу колотит от случившегося. Нет, он действительно не в сказке. Он в каком-то фильме ужасов. В этом он убеждается, когда Олег начинает смеяться, настолько жутко, что у Сережи кровь стынет в жилах. Безумный, нездоровый смех. Сережа ляпнул случайно свое обвинение, от отчаяния, вот только, кажется, оказался прав. Неужели он выглядел так же? Так же странно вел себя, так же истерично хохотал? От этого сравнения Разумовскому не легче. Олег открывает рот - и его несет: -Ты прав, - быстро говорит он, и мысли начинают складываться. Олег, скорее всего, и правда болен, раз пытался простить то что вышло. Олег, наверное, изначально болен, зная сколько людей он убил и как вел свою жизнь. Олег, наверное, покорежен еще и побольше Разумовского, раз и своего - друга? - успел за пару минут довести до такого состояния. - Ты, наверное, прав, - смеется Олег. - О чем я только думал? Носился по всему городу как идиот с этими бумажками, которые и не нужны толком никому. Поднял всех на уши, переполошил, вытащил тебя сюда, в эту глушь.. а тебе нужна помощь. Помощь! - Олег начинает ходить по кухне, перекладывая предметы без какой-либо логики, то поправляя вилку, то солонку, то полотенце. - А не я. Не вот это. Не пытать друзей, я же помнил, я же помнил... нет, надо было сорваться, гребаное животное... Тебе нужна нормальная помощь, нормальная жизнь, с нормальными людьми. И все будет хорошо. Раз это не ты, то можешь взять документы. Документы, они в моем кабинете, в столе. Там есть все, паспорт, страховое, ключи от машины... Я уже со всеми договорился, так что только забери все бумаги, и дела тоже. Джип в гараже, дорога тут одна, так что разберешься. До Питера часов шесть-восемь пути, это тоже просто. Насчет истории и дел я обо всем позаботился.. не знаю, разыграешь какое-нибудь возвращение из Италии или еще откуда - и все купятся, все будет хорошо.. но лучше без меня. Уж точно без меня... Игорю не звони и не пиши первые пару месяцев, он сейчас злой, но тебя не тронет. Остальные тоже. В городе тебя найдут мои знакомые и помогут освоиться, я сделаю звонки, чтобы все прошло как надо.. и все будет хорошо, - слишком быстро говорит Олег и возвращается к сидящему на стуле Разумовскому. Каждое слово просо как гвоздь в крышку гроба Разумовского. Правда то, что говорил Олег до этого, правда в заботе и мягких касаниях - или вот она, жестокая, беспощадная? Ему правда наплевать? Олег правда готов от него сейчас избавиться? Дрожь Сережи все никак не унимается. Разумовский готов был умереть, чтобы искупить вину, сделать все, что угодно. А Олег готов от него отречься. Олег говорит, что ему нужна помощь. Олег считает, что ему будет лучше в больнице вместе с психами. Уже неважно, что Олег там с кем-то договорится, не важно, что там с Игорем, не важно, что он наконец-таки получает ответ об их местонахождении. Вообще все неважно, если Олегу на него наплевать. Сережа неподвижно, молча выслушивает весь этот жуткий монолог. -Мне жаль, - уже тише и спокойнее говорит Олег, и ему кажется, что он сходит с ума. Олег вспоминает, где пистолет, потому что все, о чем ему сейчас хочется думать - это холод дула у виска. Олегу хочется сесть рядом, обнять Сережу и сказать, что все будет в порядке, убедить его, но Олег, судя по всему, только все портит. - Почему я вообще думал, что смогу тебе помочь? Почему я? Надо было сразу отвезти тебя в ту больницу, господи, какой я осел... Олег стоит и ему физически больно от невозможности обнять Разумовского, но он не может, не после того, как Сережа посмотрел на него. Олег, кажется, и правда болен. Чем-то ядовитым, что только искажает все вокруг и уничтожает. В этом он хорош. Он умеет убивать. Вот и Сережа попался под руку... -Прости меня, Сережа. За все, - тихо говорит Олег. - Вот, - он засовывает руку в карман и чувствует, как падает. Он так падал тогда, один, в ужасе и одиночестве и горечи. Потом он лежал на полу и истекал кровью, но было не больно уже, было просто пусто. И сейчас пусто. Только, кажется, сейчас хуже. Потому что теперь Олег винит в случившемся себя. А значит, дуло у виска. - Вот, - он дрожащей рукой кладет на стол перед Разумовским ключи от дома. - Ты меня правда настолько сильно ненавидишь? - тихо спрашивает Сережа. Вид у Разумовского настолько потерянный, он настолько не отдает себе уже отчет о происходящем, что не замечает, как сжимает пальцы, перепачканные кровью в кулак, подносит его к подбородку, прижимая, качает головой. На лице вновь следы крови. - Ты меня действительно... гонишь? - тихо спрашивает он. Разумовский равнодушно смотрит на ключи на столе, отворачивается, но так и не дергается с места. - Ты тут застрелишься один, - констатирует он. Один раз уже словил пули, хватит. Вряд ли бы кто нормально такое пережил. Неудивительно, что у Олега проблемы. Серьезные. Которые надо как-то решать. Олег открывает рот и ему настолько больно от невозможности достучаться до Сережи, что он почти говорит ему открыто: да, застрелюсь. Разумовский не двигается с места. Стараясь забыть сказанное, игнорируя ключи. Олег действительно болен. Ему нужна помощь. Вот только кроме Сережи помочь ему некому. Да и Сережа просто не может иначе: - Я тебя не брошу здесь, - произносит он вслух и добавляет про себя «даже если мне будет так херово». Проглотить все сказанное больно. Обвинения, грубость, обиду. Но Сережа все равно кое-как поднимается, на нетвердых нога обходит стол. Подойдя, берет со стола свое еще влажное полотенце и негнущимися пальцами пытается хоть как-то вытереть с Олега кровь. Больно, ужасно больно. Но бросить Олега он не может. Самые близкие люди тоже оступаются. Олег смотрит стеклянным взглядом на Разумовского который зачем-то берет полотенце и вытирает царапины, и просто говорит: - Люблю я тебя, Сережа. На остальное слов не хватает. В этом, в принципе все. Вообще все. Никого дороже Сережи у Олега нет. Сережа семья. Сережа – единственное, что держит Олега на плаву. - И мне насрать на эти гребаные шрамы, - добавляет Олег, выдыхает и осторожно кладет руку поверх руки Разумовского на свою грудь. - Хочешь - всади еще пять. Нет у меня никого кроме тебя, Сереж. А я не помогаю. Посмотри, что я с тобой сделал. Ты думаешь, я могу хоть что-то для тебя сделать, кроме как уйти? - тихо спрашивает Олег и смотрит в лицо Разумовского с ужасом ожидая увидеть то отвращение. Когда Олег вновь берет его за руку, Сережа уже заранее готовится к какой-нибудь жести. Сережа вымотан, на ногах еле стоит, а Олег его добивает. - Я в тебя не стрелял и не буду, - мотает головой Сережа. - Ты сделал главное - остался, - Сережа знает, что он без Олега бы не справился; знает, и ценит, зачем он так с ним... - Ты мне в подвале тогда сказал, что с моей стороны было отвратительно скрыть от тебя болезнь, потому что я боялся, что ты назовешь меня психом и отвернешься. А теперь ты действительно называешь меня сумасшедшим, - говорит Сережа негромко, смотря в сторону. - Я тебя никогда не оставлю. Я ведь тоже тебя люблю. Для Сережи нет ближе, нет роднее, нет никого кроме Олега. Потерять его - потерять часть жизни. Олег впитывает слова ровно три секунды. Главное оседает быстро: Сережа не стрелял. Сережа ценит его. Сережа боится, что Олег его оставит. Сережа его тоже любит. И на этом все остальное становится уже не таким важным. Еще одну секунду Олег отметает все сомнения к черту, фокусируясь только на одной задаче, и это - Разумовский. - Мне плохо, я хочу прилечь, - Сережа ждет, когда Олег отпустит его руку сам. - Ты не сумасшедший, - говорит Олег. - Я тебе верю. Ты не стрелял. Я всегда за тобой, Сережа, - пытается он убедить Разумовского. - Все это - чтобы вытащить тебя. Попытаться. Чтобы ты мог снова... Сережа, я всегда буду за твоей спиной. Как раньше - и всегда. Прости что подвожу... позволь мне? Разумовский слушает, как Олег извиняется, говорит, что Сережа ценен, важен - и верит в это. Он знает, что Олег не врет, хоть предыдущие слова все равно оставляют тяжелый осадок. Олег отпускает руку Сережи, опускается на колено, обхватывает Разумовского вокруг бедер и поднимает с пола, осторожно прислоняя к своему плечу. Свободной рукой Олег берет тарелку и идет мимо всего беспорядка в зал, к дивану, где ставит тарелку на тумбочку и осторожно, придерживая за спину, укладывает Разумовского на диван в гнездо из подушек. Боже, как Олег не хочет отпускать Сережу, он еле заставляет себя отпустить руки, только потому, что должен позаботиться о Разумовском. Должен держать себя в руках, должен быть ответственным. Сережа на этот раз не сопротивляется, молча позволяет донести себя до дивана. Голова кружится, сил ни на что нет, ему сейчас бы выпить как раз бокал вина. Разумовский садится на диване, отодвигается ближе к спинке, создавая иллюзорное чувство комфорта и защищенности. Получается на этот раз не очень. Олег отбирает у Сережи полотенце и вытирает сам его руки от крови, отбрасывает подальше грязную тряпку, и, осторожно присев рядом на полу, скрестив по-турецки ноги, протягивает Разумовскому спагетти. - Ты.. попробуешь? - неуверенно спрашивает он. И вопрос здесь не только о спагетти. Олег сидит перед ним, и кажется таким спокойным, что только свежие царапины на груди выдают то, что случилось несколько минут назад. Сережа понимает вопрос. Правда понимает и кивает. - Попробую, - негромко произносит он. - Мы попробуем. Он пододвигает тарелку к себе, наклоняясь. Паста остыла, но от этого не менее вкусно. - Как всегда очень хорошо, - Сереже нравится. Олег старался, но еда уже остыла, и теперь Разумовскому стыдно, что он повел себя как психованная истеричка. Сам не понял, как сорвался. И очень жалеет. Сейчас бы они спокойно сидели за столом, смеялись и пили вино, а не все это. Ответ Сережи дает Олегу снова дышать. Он заметно расслабляется и хочет взять Разумовского за руку, но тот ест спагетти, и Олег просто смотрит и строит в голове планы по выхаживанию Разумовского. - Почему ты не ешь? - спрашивает Сережа. - Очень хорошо получилось, я люблю итальянскую кухню, - произносит он и закусывает губу. Конечно, любит. Сережа вообще с детства любит все, что связано с этой страной. Впрочем, в последнее время у него добавилось негативных ассоциаций. Сережа помнит, как Олег готовил ему спагетти тогда, в Венеции, и он на секунду боится, что опять задел не ту ниточку и спровоцирует пугающую реакцию, но все тихо. Покончив со своей порцией, Сережа ставит тарелку обратно, подтягивает колени к груди, вжимаясь в диван. Уже поздно, его клонит в сон, наверняка Олега тоже, а если они пойдут сейчас спать, это значит, что Сережа придется вернуться в подвал. Олег же сказал, что Разумовский побудет пока там. Олег рад как ребенок, что Разумовскому нравится холодная паста, и он улыбается в ответ, а потом непонимающе смотрит, как Сережа снова закрывается, сжимаясь в углу дивана. - Я не хочу возвращаться в подвал, - произносит Сережа, заглядывая в глаза Олегу. - Позволь мне остаться. - Сереж, не неси чушь, - говорит Олег мягко. - Не буду я тебя там держать, ты ведь не маньяк, - может, это слишком, но Олег считает, что должен чаще повторять, чтобы убедить их обоих. - Но за вином сходим, ладно? - спрашивает он, не настаивая, и ловко поднимается с пола, быстро стряхивает грязь с колен и забирает Сережу, так удобно для этого устроившегося. Одну руку под колени, другую за плечи, и Олег легко снимает Разумовского с дивана. - Держись, - говорит он, прислоняя Сережу к себе и крепко прижимая. - Я тебя держу, - обещает он, и это вовсе не о том, что Разумовский у него на руках. «Ты ведь не маньяк», - говорит Олег и Сережа напрягается, ища в этих словах какой-то подвох, потому что именно маньяком его считает весь мир. А еще террористом и сумасшедшим. Но Олег произносит это, кажется, без злого умысла. А затем следуют две новости, как в анекдоте: спать можно все же не в подвале, но в подвал все равно придется спуститься. - Я не хочу, - мотает головой Сережа. К черту эту вино, он не хочет возвращаться, вот только Олег его не спрашивает, берет на руки и Сережа в очередной раз спрашивает себя - зачем? Олег боится, что он сбежит? Боится потерять? Ему настолько важно, чтобы Сережа был так близко? «Я тебя держу», - эхом отдается в голове. Держит пленником в этом доме? Держит на плаву, не давая захлебнуться в отчаянии и воспоминаниях? Сережа сжимает от волнения пальцы, когда они вновь спускаются вниз. Олег видит его волнение, но уверен, что поступает правильно. - Поставь меня, пожалуйста, - просит Разумовский. - Мне нехорошо, - просит он. Оказавшись на полу, Сережа тут же обнимает себя руками, словно ему холодно, слишком внимательно смотрит на стеллаж с бутылками, стараясь отвлечься. - Пойдем отсюда быстрее. Пожалуйста, - добавляет он, чувствуя себя крайне некомфортно. Вина Олег не берет, вместо этого делает шаг к Сереже, встает перед ним и обхватывает руками, кладет ладони на спину, широко расставив пальцы, и обнимает, прижимая к своей груди. Олег зарывается носом в рыжие волосы и выдыхает горячий воздух ртом, крепко держит Разумовского. Ему так хочется как-то защитить Сережу, как-то обезопасить ото всего, ото всех… - Сережа, я тебя никогда не трону, - шепчет Олег. - Клянусь тебе, слышишь? Прости, что перепугал как идиот... - Олег поворачивает голову, прижимаясь щекой и осторожно гладит Разумовского по спине, пытаясь успокоить мерными движениями. - Прошу тебя, не бойся... это мой дом. И я тебе клянусь, здесь тебе ничто не грозит. Не тебе, Сережа. Тебя я никогда не трону. Пожалуйста, поверь, - Олег крепче сжимает Разумовского в своих объятиях, как будто если отпустит, то Сережа рассыплется осколками на пол. Так что Олег продолжает упорно держать. Сережа уже по привычке напрягается, но в этот раз, кажется, все спокойно. Секунда, другая, и Разумовский все же расслабляется, опять доверяясь, обнимает в ответ. Олег клянется, что не тронет. Сережа хочет верить. Но в глубине души после всего все равно немного страшно. Разумовский проводит руками по обнаженной спине. Олег, несмотря на случившееся, все в такой же отличной форме, такой же сильный. Когда он так обнимает, уже не страшно. Уже легче. Олег чувствует, что Сережа расслабляется, и засчитывает это как маленькую победу. Олег улыбается и улыбка становится шире, когда Разумовский проводит по спине - несмотря на боль от прикосновений и ноющие синяки. - Я тебе верю, - говорит Сережа. - Возьми уже бутылку, и пойдем отсюда. Я смогу дойти сам, - пытается он убедить Волкова, не хватало, чтобы Олег после всех своих операций еще тяжести таскал. Разумовский отпускает руки, вновь принимаясь нервно кусать губы, с детства привычка так и не уходит. - Идем? Олег готов идти наверх. Вот только Разумовского отпускать не готов, по многим причинам. Да и слаб еще Сережа бегать так по дому. Олег немного отпускает его и подхватывает под задницу, забирая с пола на руки снова. - Вот и бери бутылку, - улыбаясь, говорит он, поднося Сережу к стенкам с алкоголем, чтобы тот мог выбрать. Держать Разумовского - приятный вес. Не слишком тяжело, но достаточно весомо, чтобы понимать, что взаправду. Еще и рыжые мягкие локоны перед глазами, запах лосьона для бритья и еще немного - самого Сережи. Разумовский возмущенно выдыхает, но ничего не говорит, хватит им споров на сегодня. Нервы итак ни к черту. Олег улыбается и щурится немного нагло из-за того, что не послушал и все же забрал Сережу сам. Смотрит на Разумовского снизу вверх, крепко сцепив под ним руки, и ждет, пока тот возьмет вино. Выбирать в таком положении не очень удобно, да хотя бы потому, что волосы застилают обзор. Сережа резко дует, чтобы убрать пряди с лица, помогает себе руками. А потом выбирает бутылку чисто по красивому виду. В вине Сережа не шарит (хоть всегда и старался делать вид), как вообще не шарит в любом алкоголе, еде, готовке - сенсорная сторона жизни, вкусы, запахи и так далее - вообще не его. - Пойдем? - Взяв вино, просит он вновь. Сережа надеется, что в этот раз они дойдут без приключений и бутылка останется целой. - Меня в жизни столько на руках не таскали, - говорит он, убирая волосы. - Да? - Как только бутылка выбрана, Олег радостно направляется вон отсюда. Дверь по-прежнему нараспашку, и он уверенно шагает по лестнице, смотря внимательно, чтобы нигде не задеть ничего Сережей. - Я думал с тех пор как у тебя есть деньги, ты только так и передвигаешься. - Нет, я не трачу деньги на всякую фигню, - откровенно врет Разумовский. Кстати, о его деньгах... Олег сказал, что его состояние пошло на восстановление города. А его имущество? Интересно, его квартира все еще принадлежит ему? Дача? Сережа, правда, не уверен, что лезть за подробностями надо прямо сейчас. Лучше сосредоточиться на том, как он просто разляжется сейчас на диване, стараясь расслабиться, может даже зажечь камин? Вот только идут они не в гостиную. Сережа непонимающе моргает, когда они проходят мимо, а потом до него доходит, куда они поднимаются. Олег поднимается на второй этаж, идет дальше в спальню, в которой Сережа сегодня уже был, проходит в комнату и осторожно опускает свою ношу на кровать, усаживая вцепившегося в бутылку Разумовского на огромное и мягкое одеяло. - Ну вот, - говорит Олег довольно, - приехали. Он легко касается рукой головы Разумовского, убирая рыжие пряди назад и немного взлохмачивая волосы, перегибается, вытаскивает подушки и, встряхнув укладывает их как ему кажется удобнее, потом откидывает часть одеяла и отходит на шаг. Кажется, с этим все. - Обязательно было нести меня до спальни, даже до кровати, как невесту? Олег, я сам могу дойти, - фыркает Разумовский. Сережа устраивается поудобнее, садится по-турецки. Свитер слегка съезжает в сторону, волосы растрепаны, вид у Сережи такой небрежно домашний, словно он реально сюда отдыхать приехал. Олег быстро зачесывает назад свои короткие волосы, больше от нервов, и идет к столу. Там стаканы и виски, и Олег берет два и возвращается к Сереже. Разумовский берет стаканы, взамен отдает Олегу бутылку, чтобы тот открыл. Только сейчас Сережа чувствует усталость во всем теле и боль в плечах, после того как Олег сжимал его, пока Сережа истерил. - Садись, - хлопает он по свободному месту рядом и протягивает бокалы, чтобы Олег их наполнил. Олег быстро и привычно открывает бутылку, благо штопор тоже в спальне есть, оставляет пробку на подносе на столе и садится на кровать, расслабленно раскинув колени, рядом с Сережей, таким домашним и мягким Сережей, и наливает вино, смотря не в стакан, а на линию Сережиной скулы и огненные локоны, которые в темноте спальни кажутся темно-вишневыми. Свет Олегу включать так и не хочется. Волков ставит бутылку неподалеку на пол и берет стакан из рук Разумовского. Вину полагаются бокалы, но ему наплевать. - Конечно, можешь дойти, - отвечает наконец Олег. - но у тебя нервное истощение, - и мысленно добавляет: а мне нужно знать, что ты здесь и ты вернулся. И пока у меня эта возможность есть, я ею воспользуюсь. Потому что скоро, очень скоро ты отсюда выпорхнешь в свою новую беззаботную жизнь, как и раньше. - К тому же мышцы недостаточно размяты после двух дней без сознания... - Я в порядке, - врет ему Сережа. И добавляет скорее для себя: - Я справлюсь. Справится. Просто обязан. Как и всегда. Олег вспоминает просьбу Сережи и говорит наконец: - Сегодня 18е августа, около девяти вечера. Мы к северу от Питера. Это остров. Но доехать можно на машине. Напряжение, что появилось после сцены внизу, исчезает, когда Олег наконец-таки отвечает на вопрос, который так долго игнорировал. Сережа знает, где они. Знает теперь, сколько времени он провел в тюрьме. Знает время. Сережа автоматически сжимает стакан в руках сильнее, обретая ясность, почву под ногами. Так проще, так есть от чего отталкиваться. - Спасибо, - искренне произносит он. - Я очень ценю это. Сережа подносит стакан к губам, делает глоток, от волнения не чувствуя вкуса. Пожалуй, с пленниками так хорошо не обращаются, пленников не отпускают, а Олег готов отпустить, если потребуется. Олег глотает вино, чувствуя терпкий вкус. Кажется, когда Разумовский заснет, он все-таки напьется. Он рад, что Сережа - это его Сережа. Рад, что ему лучше. И не рад всем этим срывам с обоих сторон. И все вроде должно налаживаться, но Олег не может остановить собственные мысли и понимает, что если он приведет Сережу в порядок, то Разумовский ускользнет отсюда, как ускользал уже много раз. - Песок, - одними губами бормочет Олег и смотрит на свои руки, представляя, как рыжие волосы проскальзывают между пальцев и исчезают. Олег знает, что неправильно держать Сережу здесь, что он должен был рассказать, где они и когда, что надо возвращать Сережу к жизни, и не понимает, почему это так едко и обидно и почему вино такое горькое. - Что? - переспрашивает Сережа. - Какой песок? - не понимая, уточняет он. - Эй, Олег, все хорошо, - он в темноте кладет руку на плечо Волкову и мягко сжимает пальцы. - Пить без тоста неправильно, поэтому - «за нас», - Сережа вытягивает руку вперед, чокается стаканом о стакан и вновь пьет, стараясь на этот раз распробовать. Олега резко одергивает, когда оказывается, что Сережа слышал. - Ничего, - тут же говорит он и с удивлением смотрит, как Разумовский чокается с ним. «За нас», - звучит в голове. - За нас, - задумчиво повторяет Олег, и в голове слишком много мыслей, он пытается их прогнать, но вино справится лучше, и он выливает в себя почти весь стакан, жадно глотая. Просто насладиться настоящим, надо просто насладиться тем, что есть, убеждает себя Олег и повторяет, уже уверенно: - за нас. Сережа хмурится, но про инцидент быстро забывает. Олег поддерживает тост, Сережа улыбается. За них он выпивает уже больше, чем один глоток, но в стакане еще где-то около половины. - Прям как на свидании, - шутит Сережа, стараясь разрядить атмосферу. - Свой дом, вино, вечер. Для романтики только свеч и музыки не хватает. Олег чуть улыбается и тянет руку к Сереже за спиной, запускает руку в его волосы и ерошит, заставляя наклониться вперед, а потом кладет ладонь на дальнее плечо, тянет ближе и прислоняет друга к себе. - Ну, со свиданиями у меня всегда было хреново, - усмехается Олег, - так что три пункта из пяти - уже прогресс. А жюри очень строгое? То ли дело в алкоголе, то ли в том, что Олег явно успокоился, и Сережа убедил себя, что все в порядке, но он не дергается, когда Олег тянет его на себя. Сейчас в порядке. Просто касания, просто привычный смех, не как до этого. - Очень придирчивое, - смеется Сережа, уже более живо. - Никогда не поверю, что у тебя были проблемы со свиданиями, ты красивый. Я помню, как в тебя в свое время все девчонки в классе были влюблены, в универе за тобой бегали, вряд ли что-то изменилось с возрастом, - улыбается Сережа, наклонив голову. Сережа помнит, что девчонки действительно сохли по Олегу: высокий, в форме, со своей любовью к спортивным секциям, черты лица мужские, суровые, но красивые, не как у Сережи, утонченные, мягкие. Учитывая профессию Олега, вряд ли тот планировал когда-то заводить семью или серьезные отношения, но Сережа был уверен, что с женщинами проблем у Олега точно не было. - А еще у тебя пустой стакан, - Сережа демонстративно поднимает свой стакан вверх, делая пару глотков. Шутки и алкоголь помогают, и прежде чем ответить Сереже, Олег смотрит на свой стакан, небрежно скидывает его на пол и вместо него тянется за бутылкой. Это неприлично и некрасиво, так пить вино, но кому какое дело. Разумовский, конечно, шлюха светская. Выбрал одно из самых дорогущих, - но Олег не жалуется. Как будто был шанс, что у него будет собственный повод открыть бутылку, десять раз. Пока Сережа здесь не появился, Олег и не пользовался домом как надо. Не готовил даже нормально, а теперь вон, хлеб с утра... Не открывал выпивку, только отлеживался да подыхал от одиночества. С Сережей Олегу нравится больше, несмотря на... ну, проблемы. Олег делает глоток из горла и наклоняет голову, мягко стукаясь о голову Разумовского. - Боюсь, у меня нет шансов, - весело усмехается Олег. - Одно дело выглядеть сурово и пафосно, а другое - общаться. Тем более, с девушками, которые хотят внимания, времени, цветов... и не очень хотят тебя штопать от пулевых. Проблема всегда была не в том, чтобы затащить кого-то на свидания - этого, кажется, наоборот было в переизбытке, - Олег прикрывает глаза, вспоминая суматошные дни университета, пока он еще не ушел в армию. - А в том, чтобы оно было не последнее. Не знаю, чего они от меня хотели на самом-то деле? Чтобы я слушал эти скучные рассказы не пойми о чем? Ну, красивое личико, а дальше-то что? Ну, переспать можно. А жить-то как? не понимаю я таких людей, - Олег беззлобно пожимает плечами. С алкоголем действительно разговор идет как-то проще. Напряжение понемногу спадают, слова идут уже куда легче, особенно у Олега. Сережа слушает, не перебивая, даже когда тот кидает стакан на пол, хорошо хоть, что стекло не разбивается. Сережа слушает. Потому что Олегу, кажется, надо выговориться, потому что перебивать будет неправильно, черт знает, что он опять спровоцирует, потому что ему действительно интересно. - В армии с этим стало попроще. Есть поставленная задача, есть адреналин и стресс, есть способ снять напряжение. Встречаешься вечером, и точно знаешь, что другой человек понимает, через что ты проходишь. Слова не нужны, хватает прикосновений. И когда одеваешься и уходишь - нет ожиданий, нет всего этого вороха слов. Все ясно, четко, и каждый получает именно то, что хочет. Встречаешься снова - через год, месяц, и чувствуешь висящее в воздухе понимание. Хочешь - приходишь. Хочешь - не принимаешь человека обратно. Никакой обиды, никаких слез. Ты просто рад, что вы оба еще живы. Вот и все. Но на этом не продержишься, это не жизнь. Это выживание, день за днем, день за днем, - Олег делает еще один глоток. - Вот только когда возвращаешься, понять всю эту наигранную игру с ухаживаниями, в которую все играют, уже невозможно. Зачем она? Зачем платить за человека, если это неискренне? Чтобы оплатить секс? Шлюхи хотя бы не врут себе и другим. Они знают, чего хотят и за какие деньги. Они не лицемерят. И знаешь, лучшего собеседника не найти. В каком-то смысле они такие же, как я. Продают свою жизнь за деньги и не пытаются спрятаться от грязи. Вот только не многие потом хотят из этого вылезать. В основном Сережа понимает, что мыслил правильно. Олег действительно не искал долгих и прочных отношений в своей жизни, действительно так ему было свободнее и проще, Сережа понимает почему. Сережа не осуждает. Но почему-то ему немного грустно. Зная Олега, он не уверен, что тому действительно было бы комфортно всю жизнь на гражданке с женой и кучей детей в каком-нибудь городе, но почему-то осознавать, что тот так никого к себе и не подпустил, отрекшись от отношений вообще, немного... грустно, что ли. Впрочем, каждый сам решает как ему удобнее. Может, как у Олега даже лучше, все четко и ясно, у Сережи вон всегда все было запутанно. - Я вот захотел, знаешь, измениться, - Олег обводит рукой с бутылкой комнату, - как видишь. До пенсии мне, конечно, далеко, но знаешь, захотелось наконец иметь свое место, куда можно вернуться. Не чертову койку в казармах черт знает где до следующего перевалочного пункта, не безликую съемную квартиру. А, знаешь, дом, - Олег смеется мягко и счастливо, - Это ты все виноват, - он снова ерошит волосы Разумовского и, быстро повернувшись, целует того в висок. - Ты и твои венецианские дворцы. Совести у тебя нет, Разумовский. Врываешься в жизнь других людей спустя кучу времени и переворачиваешь с ног на голову, - Олег крепче сжимает руку на плече друга и добавляет тише, - спасибо тебе за это, Сереж. Спасибо. Когда Олег говорит про дом, то Сережа сразу же чувствует себя виноватым. Вроде здорово же, Олег место для себя нашел, так все обустроил, ему все нравится, но почему-то все равно сравнение с дворцом вызывает неприятные ассоциации, запуская в памяти логическую цепочку: дворец, Венеция, пять пуль. Волков касается губами виска, а Разумовский отводит взгляд, чувствуя себя виноватым, словно что-то опять испортил, но быстро старается прийти в себя, надеясь, что Олег ничего не успел заметить в темноте. - Не жалеешь, что все именно так сложилось? - спрашивает Сережа, в очередной раз прикладываясь к вину. - Ушел бы в отставку, нашел бы себе кого-нибудь, ни о чем бы не волновался. Может и этой Игры бы не было, и этих пуль, - думает Разумовский про себя. - Налей мне еще, - он протягивает стакан, который уже успел опустошить. - Олег, вот со всем этим, отношениями, службой, своим домом, - суммируя, произносит Сережа. - Ты счастлив? Олег, естественно, замечает реакцию Сережи, но сначала доливает ему еще вина в стакан. Сереже понадобится, потому что Олег уже чувствует эффект алкоголя вперемешку с отступающим после срывов адреналином. От этого становится хорошо и легко, эти смешанные чувства требуют какого-то выхода, и после такого, как с Олегом часто бывает, - он говорит. Выговаривается. И заодно решает сам все для себя. Вот и в этот раз так же. Уже начал. Ну а раз начал, то можно и до конца. Это же Сережа. Он поймет. - Не жалею, - не задумываясь отвечает Олег. Для него это никогда не было вопросом. - Ни о чем. Был растерян? Да. Был в замешательстве. Был в бешенстве. Был зол. Места себе не находил порой. Срывался то на ненависть, то на отчаяние. Но знаешь, - Олег не любит врать. Особенно близким. А из близких у него один Сережа, которого он крепко обнимает за плечо, на которого немного наваливается сверху, ища опоры. - Знаешь, Сереж, ничего бы не менял, - Олег смотрит на все происшедшее и на сегодняшний вечер, прикидывает. Оценивает себя, свои эмоции, раз уж он от них никуда деться не может. - Ни о чем не жалею. И если бы пришлось выбирать, я сделал бы все так же. Бил бы эти наглые рожи в школе, прятался от девчонок в универе. Пошел бы в армию, чтобы научиться хоть немного себя контролировать. Взял бы трубку, когда ты позвонил. Потащился бы с тобой в Венецию. И мне бы там так же понравилось, как когда мы там были с тобой. И я бы решился купить дом. И чертил бы планы ночью, пока ты спишь. И делал бы то, что тебе было тогда нужно - ну или... я же тогда не знал, не принимай близко к сердцу, ладно? Я думал, это ты, - он немного сильнее сжимает пальцы на плече Сережи, надеясь, что Разумовский не расстроится слишком. - В общем, охранял бы тебя и дальше, и сел бы в тот чертов вертолет, и спер бы тебя у этих госребят. И притащил бы сюда. Кое-что, конечно, делать не стоило. Прости за это, - теперь Олегу стыдно за подвал. Но если это нужно было, чтобы теперь Разумовский, более или менее целый, был здесь, то Олега все устраивает. - Поехал бы к гребаному Игорю, который завтра меня матом покроет за то, что не выслал отчет. И за документами твоими тоже поехал бы, за делами и финансами, и всей этой недвижимостью. И на квартиру за вещами. И в прокуратуру. И закрыл бы дело. И нашел бы умирающего от рака через месяц Владислава. И потратил бы на него половину твоих денег. И ругался бы со всеми газетами за тебя, и с дураками в интернете, и с прокуратурой снова о заведении нового уголовного. И напечатал бы снова твой паспорт. И сидел бы здесь с тобой и пил бы вино. И я.. - Олег задумывается на пару секунд, оценивает свое состояние. Он спокоен. Ему хорошо. Тепло. Спокойно. Впервые за долгое время он не хочет на работу и не хочет подохнуть. Ему хочется быть здесь, сидеть, разговаривать. На это никогда не было толком времени, вечно что-то, вечно куда-то бежать... казалось бы, когда он выполнял поручения Сережи, можно было сто раз.. но Сережа тогда был не в лучшем состоянии, и Олег так никогда и не смог с ним толком пообщаться. И вот, кажется, теперь, когда им обоим пришлось умереть, чтобы разорвать этот порочный круг беготни, теперь, кажется, Олег вполне... - …счастлив. Олег делает глоток из бутылки и добавляет: -Вот сейчас – счастлив.