Осколки (драбблы)

Корусант никогда не спит. Этот чертов сияющий город вечно голоден: до денег, до юных ласковых тел, до пока еще не разбитых сердец и мечтаний. Он словно огромный, неоновый фонарь манит к себе тех, кто мечтает о жизни в свете. Но на вершину пирамиды дано взобраться единицам, и в теневые топи попадают остальные. И, как известно, чем сильнее барахтаешься, тем быстрее трясина тебя поглотит. В детстве и юности Бен Соло часто слышал от родителей про «самое дно». На это не совсем понятное для него «дно» он должен был опуститься, если будет плохо учиться, прогуливать школу, курить папироски и встречаться со всякими шалавами. «Да куда уж дальше-то дно пробивать?» — часто думалось Бену в те дни, когда злющая на весь белый свет мать приходила домой из своей школы-интерната для трудных подростков, где работала директором, а отец, возвращаясь с рейса раз в месяц, вваливался в дом, таща на плече полупьяного дядю Чуи. Единственным адекватным членом семьи был дядюшка Люк, сумевший вырваться из провинциальной Чандрилы и оставшийся работать после получения диплома в университете Корусанта. Мотылек, чьи крылья, как наивно полагал Бен, пламя большого города не опалило. На Люка в семье все практически молились, и Соло не мог дождаться, когда же сдаст экзамены и свалит, наконец-то, с этого самого «дна», всплывет на благодатную цивилизованную поверхность, вдохнет полной грудью воздух свободы большого города с миллионом возможностей. Надо ли говорить, что испробовал он в самом начале самые дурные из всех предоставленных ему вариантов? Вкус вольной жизни опьянял похлеще пойла, которое гнали в общаге ребята с Татуина, а у развеселых джеонозианцев всегда в запасе имелся косячок с отборной дурью. Он не увлекался, конечно, как некоторые, но все же предпочитал зубрежке бренчание на гитаре и общество девчонок с Рилота. Гибкие, нетребовательные, без каких-либо комплексов — с ними легко можно было забыться, резинки у них всегда при себе имелись, так что быстрый общажный перепихон был почти безопасным. И вот когда Бен вздумал, что ему удалось взлететь на вершину мира, результаты сессии быстро вернули его с небес на грешную землю. Он лишился стипендии. Что такое «на самое дно» — заиграло вдруг новыми красками, будто тошнотворным эхом отдающее в голове голосом матери. — Быстрее, мой дорогой, у тебя пятнадцать минут до выхода! Завалишь сегодняшний вечер, нам обоим не заплатят. Еще одной неделе на быстрорастворимой лапше я не вынесу. И тогда я тебя прирежу, а в тюрьму мне, сам знаешь, нельзя, я слишком красивый. Голос друга иногда бьет по барабанным перепонкам похуже писклявого будильника или дурацкой музыки, которую крутит обдолбанный ди-джей. Хакс, друг и товарищ по университету, возится рядышком, обильно натирая блестками усыпанные веснушками плечи. Армитаж критически осматривает свое худощавое отражение в зеркале и, как обычно, решает сыпануть еще блесток. Бену хочется сказать, что у того слегка смазался тональник на щеке, но времени на разговоры и правда почти не осталось. Растирая по носу самый светлый из тональных кремов, которые только можно было найти в гримерке, Бен безрадостно думает, что плохо подготовится к выступлению. Вот ведь парадокс: вчера ночью он корпел над курсовым проектом, и теперь эта (единственная!) работа под угрозой, его последний шанс заработать хоть сколько-то денег. — Встречайте, мадам Обнимашка! — доносится со стороны сцены, и Армитаж привычно выдыхает через нос, настраиваясь на рабочий лад. — Ну, я пошел. Удачи мне. Я красивая, я блондинистая, сисястая мамаша из пригорода, — бормочет он, ковыляя на десятисантиметровых каблуках до выхода из гримерки. — Я все могу, и я себя ни капельки не ненавижу. Через приоткрытую дверь Бен слышит гром раздающихся оваций, немного улюлюканья и знакомый до боли свист. Заебись, По Дэмерон снова пришел в клуб. А где По, там и она. И этого простого знания достаточно, чтобы заставить Бена с большим усердием продолжать накладывать на себя грим. Он не может, просто физически не может, позволить Рей узнать его в таком виде, узнать его здесь, на этой блядской сцене, пропитанной отчаянием и позором выступающих. В клуб к дедуле Палычу шли работать не от хорошей жизни, а главный менеджер Сноук вцеплялся своими когтистыми ручонками так, что завязать получалось лишь у единиц, а Соло и Хакс увязли по самые яйца, и свет в конце тоннеля не маячил. Бен ненавидит свою жизнь, оказавшихся правыми родителей, дядюшку Люка со всей его вселенской мудростью, этот чертов грим, от которого чешутся скулы, и По-блядского-Дэмерона. Армитаж, как и обычно, отводит свой номер на ура, и довольный вальяжно подмигивает выходящему из-за кулис Бену. — Встречайте! Наш мастер на все руки, наш грустный механик, повелитель грусти и отчаяния — Техник Мэтт. Белокурый парик с густой челкой хотя бы немного спасает от бьющих по глазам бликов прожектора. Бен вдыхает густой от сигаретного дыма воздух полной грудью, медленно обводит глазами зал и начинает выступление. Стендапер в костюме радарного техника и в гриме клоуна — он придумал это по дикой пьяни, но местным зашло. С тех пор Техник Мэтт смешит уставших от непосильного корпоративного труда рабочих и обкурившихся студентов шесть вечеров из семи. Шутки у Мэтта всегда ниже плинтуса и хуже некуда, но в этом-то и вся фишка этого грустного клоуна, чьи пухлые губы криво измазаны алой помадой, а веки до бровей накрашены синими тенями. Бен старается никому не смотреть в глаза, боясь спугнуть посетителей горящим в глубине черных зрачков отвращением. Чем глупее и постыднее шутки — тем громче они смеются. Надрывают глотки, захлебываются вязкой слюной, давятся зажатыми между губ сигаретами — клиенты тошны до той степени, что блюет после выступления в переулке потом Бен, всегда Бен, а не они. — Что делать, когда у вас засорились трубы? — озвучивал похабный анекдот со сцены Соло, борясь с желанием почесать намазанный гримом нос. — Позвать водопроводчика. А лучше — двух. Двойное проникновение в трубы прочистит их раз и навсегда! Мужики в первом ряду хохочут до слез, а один даже опрокидывает свою кружку, и вспененное пиво льется ему на штаны. А Бен все не никак не может взять в толк, почему такая идиотская похабщина вызывает такой эффект? Смеются, всегда смеются как гиены, почти все, кроме одной-единственной девушки. Рей. Тощая сиротка, чудом поступившая в университет, цепляется своими худыми, изящными руками за локоть развалившегося в кресле рядом с ней мажора Дэмерона. Он затягивается сигареткой и временами поворачивает к Рей голову, чтобы прижаться губами к впадинке на ее шее. Бен бы отдал что угодно, чтобы быть сейчас на его месте. И так происходит раз за разом, каждый вторник, четверг и субботу, иногда даже воскресенье, и никогда — в среду. Все смеются, свистят, поносят грустного клоуна матными словами, но сегодня что-то не так. Бен не сразу понимает, что именно, но под занавес своего двадцатиминутного позора вдруг его ударяет осознанием, словно молнией: По тоже не смеется. Ни он, ни его дружки — чернокожий парень, какой-то коротышка в бело-оранжевой куртке и здоровенный мужик с бородой. А Рей… Рей смотрит на Мэтта — Бена — почти не мигая, затаив дыхание, и ее руки не цепляются за локти По, не тянут его к себе. Ее ладошки сжаты в кулаки, а глаза блестят ярче всех софитов и прожекторов. Семь недель назад Бен познакомился с ней в студенческой столовой. Пять недель назад провел три часа за общим проектом в библиотеке и с последней налички угостил ее кофе. Четыре недели назад проводил до угла общаги под предлогом, что направлялся в спортзал, а восемнадцать дней назад… Ему трудно смотреть ей в глаза и не срываться мыслями ко всем поцелуям и касаниям, к ее неумелым ласкам, к ее настойчивым стонам. Он не может не думать о мягкости ее медовой кожи, о ее губах, о ее распахивающихся в моменты наслаждения огромных глазах цвета окислившихся старинных монет. И в этот самый момент, когда он травит последнюю на сегодня шутку, Бен понимает — Дэмерон все узнал. Грим с лица он не смывает зачем-то и почти уговаривает Хакса уйти и не ждать, но Армитаж, как обычно, чует жопой что-то неладное. И в какой-то момент Соло даже кажется, что они благополучно выйдут из темного переулка на освещенную огромными фонарями улицу, как под свист арматуры Армитажу ломают нос. Рей что-то визжит и пытается удержать По, хватает его за руки и не замечает, как он колотит ее в ответ. Хакса мутузит коротышка, пиная того по лицу ногами. — Педик! Крашеный транс! — пищит пацан с такой ненавистью, что у Бена закипает от ярости кровь. На Соло налетают два других, и кроме крышки от мусорного бака драться ему больше нечем. Время перестает ощущаться привычным образом, то ускоряется, когда под тяжелым кулаком хрустит теперь уже и его нос тоже, или же замедляется, когда Бен видит, как Дэмерон выхватывает короткоствольный пистолет. Все происходит слишком быстро. Крик Рей, ругань По и выстрел, эхом отскакивающий от грязных кирпичных стен. Где-то вдалеке сияют небоскребы Корусант-сити, делового и культурного центра, где десерт в ресторане стоит дороже, чем вся его блядская жизнь. Соло не сразу понимает, что на шум драки уже успел подтянуться народ, по вечерам здесь много кто шастает, да и бары еще полны выпивох и отрабатывающих кусок хлеба шлюх. Соло не сразу понимает, что смысл всей его жизни лежит у его ног, отдавая мокрому асфальту медленно утекающую из нее алым ручейком жизнь. Соло не сразу — медленно, очень медленно — понимает, что вместе с Рей из этого мира уходит и Бен. Уходит навсегда, безвозвратно. Он, тот, у кого еще нет имени, медленно приседает на корточки, а вокруг в гудящем воздухе раздается шум сигналки патрульной машины, чьи-то голоса и даже плач. Он, тот, у кого пока еще нет имени, медленно, очень медленно протягивает раскрытую ладонь и накрывает ею кровавую рану на животе своей возлюбленной. Он, тот, чье новое имя уже витает в воздухе, нагибается к ней, пытается разобраться жуткий, булькающий звук. Она произносит, кажется, его имя, захлебывается слюной и кровью. — ...н… бр… Б… н… Рр… Р… ен… Секунда абсолютной тишины. Мужчина, что так и не смыл грим клоуна, отнимает от тела возлюбленной ладонь и в ужасе прижимает ее к своему лицу, зажимая рвущийся из груди вопль. На кончике языка и губах он чувствует вкус крови — ее и своей. Отнимает ладонь и видит размазанное пятно полумесяцем, а в отражении из грязной лужи на него смотрит улыбающийся клоун. Алая улыбка от уха до уха. — Рен, — шепчет тот, кого уже более не зовут Беном Соло. Вопль, плач так и рвется из его груди. Воздух комками, царапающими изнутри гортань поднимается, вырываясь жутким, заливистым смехом. Этот смех — последнее, что слышит в своей жизни По Дэмерон. «Нарисуй мне улыбку» — так газетчики озаглавят статью в Корусант-Дэйли. Кайло Рен — так назовут того, кому через каких-то пару недель начнут подражать. А мужчина, которого когда-то звали Беном Соло, больше никогда не будет смывать с лица грим — эту вечную маску грустного, улыбающегося клоуна.