Глава третья. POV Люциферихи
Потому что время — в обрез Потому что всё ещё есть Потому что чувствую весь Холод небес Потому что проще нельзя Потому что прячу глаза И после всего — всё ещё здесь (БИ-2 и Юлия Чичерина — Февраль)
— Она держалась за горло, пела, плакала и улыбалась. Это было прекрасно. Мы сидим рядом и разговариваем, громко, быстро, перебивая друг друга, захлёбываясь словами. Чай давно остыл, торт почти доеден, а мы всё говорим, как будто больше ничего не остаётся. Накануне моя двоюродная сестра расписалась-таки со своим мужчиной. В скором времени я стану тётей. Ещё один груз на мои плечи, новая ответственность. Возможно, это и к лучшему. Я рассказываю о концерте, на который ходила недели полторы тому назад, каких-то моментах торжества. Марина смеётся и закрывает лицо руками. Я ловлю момент и фотографирую её. На моих коленях лежит гитара, и время от времени я с отчаянной нежностью трогаю струны. Мне надо хоть иногда опускать взгляд и собираться с мыслями, ведь я не выкладываю ей всю правду, всё до последней мелочи знает только один человек, и его зовут Юра. Я выдаю сведения по кусочкам, стыдливо замалчивая собственные грехи, которых очень много. А она мне верит и рвётся в бой... В небольшой комнате, прямо между нами, укоризненными невысказанными фразами витают призраки наших кошмаров, уже наших общих кошмаров. У нас на всё где-то около двух часов, потом мне надо идти через половину чужого города, в чужой дом и к чужим людям. А ночью я уеду обратно, раздражать одногруппников своей молчаливостью и своим нежеланием "влиться в коллектив". Впрочем, какая разница?.. У меня красные волосы и светлые глаза. В наушниках отчаянно надрываются БИ-2, динамики хрипят что-то про любовь, предательство и безумие. Я не разбираю слов, но знаю эту песню наизусть. Третью неделю она заполняет моё сознание, не оставляя места для всего остального. В моей руке неизвестно откуда оказывается пластиковый пузырёк с мыльными пузырями, и я смотрю на них, как на привидение. В голове потрясающе пусто. Ветер бьёт в лицо, ноги болят из-за неудобной обуви. На мне потёртые джинсы и минимум косметики. Я брожу по улицам и вижу знакомые лица, людей, которых здесь не должно быть. И они мне улыбаются. Над дорогой носятся мыльные пузыри, мои хрупкие творения, и я ловлю себя на мысли, что почти счастлива.* * * * * *
Я иду по улицам города, нашего города. Иду как можно быстрее, мне хочется бежать, и я даже не разбираю дороги. У меня всего два часа, чтобы привести себя в порядок и сделать вид, что всё прекрасно. Хотя никого я не смогу обмануть... У меня полный набор симптомов похмелья, и я закуриваю очередную сигарету, чтобы забыть о жажде и прогнать тошноту. Желудок отзывается режущей болью. Песня обрывается на полуслове — села батарейка в плеере, и на меня обрушиваются все звуки города. Вместе с призраками моих кошмаров, рука об руку. Я никуда не смогу от этого деться. ... Бегство от себя почти удалось, сырой ветер бьёт в лицо, я путаюсь в длинном белом шарфе и прячу руки в рукавах дублёнки. Рядом со мной мимо тех мест, где я когда-то была счастлива, идёт чужая женщина. Ей двадцать семь, и она не похожа на ту, другую. И этим она меня устраивает. Она непрерывно говорит, я что-то отвечаю, кажется, даже немного рассказываю о том, что произошло. Всё может сложиться лучшим образом. Для меня, разумеется. Её желания я уже не принимаю в расчёт. — Не провожай, тебе же совсем в другую сторону, — она улыбается, и я почти в неё влюблена. — Меня не ждут, и я хочу пообщаться с интересным человеком. Она проглатывает мою неуклюжую ложь, и я еду её провожать. По дороге, где-то между двумя станциями метро, я сажусь рядом и кладу голову ей на плечо. Она молчит, и меня это радует. ... Я возвращаюсь обратно, в чужой дом на другом конце нашего города. Меня не ждут, и я засыпаю в одиночестве на чужой постели...POV Марины
Мне говорят, Нету такой любви. <…> …А она здесь, В сердце моем Теплым птенцом живет, В жилах моих Жгучим течет свинцом… (Вероника Тушнова)
Мне тяжело дышать, тело немеет. Ты неосторожно проговариваешься, что любишь другую. Я делаю вид, что ничего не понимаю, но перед тем, как выйти из комнаты, бросаю коротко: - Что бы ты ни говорила, я вижу тебя насквозь. Захлопываю дверь, иду на кухню. Июнь, почему-то птенцы ласточек безбожно пищат в одной из горячих стен. Мне хочется плакать и ненавидеть, на следующий день я упаду с лестницы и посажу шрам на запястье, который будет всю жизнь напоминать мне о пережитых днях. Около часа с небольшим ты говоришь мне о достоинствах этой твоей… Ноешь, как хочешь пойти на фортепьяно и подражать новой пассии. Ненавижу. Холодно проводив тебя до автобуса, уезжающего в область, я ещё долго стояла на остановке и изучала женщину, пристально смотревшую на меня. На мне сиреневое шёлковое платье – единственное одеяние из гардероба, подходящее размером, (потом я похудею и буду носить костюмы даже времен начальной школы) и чёрный гимназистский пиджак. На голове кручёный хаос. Голубые колготки, туфли на невысоком каблуке. Ты уже около трех лет не позволяешь себе и дружеского объятия, я холодею и умираю, я исчезаю, словно не было вовсе. Женщина на остановке не отрывает от меня глаз. Мне становится страшно, я быстро шагаю прочь вдоль улицы – в школе через пятнадцать минут практика по иностранному языку. ..до сих пор я не могу забыть этой женской улыбки, мне подаренной, вернее, нам с Сашей, в тот момент, когда мы расстались, как неродные. Конечно, у меня всё написано на белоснежном лбу. Всю практику я сижу в туалете и молча плачу. Мне четырнадцать.* * * * * *
15.09.2011 Пора мне спать, солнышко! Завтра на работу. Отдыхай и выздоравливай, целую! Саша бы никогда не написала ничего подобного. Сумасшедшая Марина, сумасшедшая Марина! Словно маленькая птичка, утопает в снегопадах у зимы своего чувства. Мне говорят, нету такой любви… Никогда никому не верь, каждый человек – лгун. Единицы поддержат тебя, остальные – предатели, единственные честные люди – твои враги. Их мнение о тебе всегда жестоко и правдиво. Им можешь доверить всё, что угодно. В двенадцать я впервые устроилась на работу, три года верстала сайты и что-то ещё, так, офисные компьютерные мелочи. Саша упорно жаловалась, что родители работать не разрешают, а я смеялась в ответ. Меня тоже не отпускали, я встала и устроилась. А что с того? Купила себе всю технику, которая была нужна. Теперь я та, кто я есть. Пятнадцатилетний платонист, не принимающий законы тела, отвергающий половую принадлежность и мечтающий поступить на Космические аппараты в ВОЕНМЕХ. В августе этого года окончательно растеряла остатки гордости, влюбившись в образ будущей самой себя. Этакая форма нарциссизма. Наша встреча была не случайной, пусть и весьма короткой. Саш, будь уверена, я бы отдала эти жуткие четыре года с тобой за ещё один месяц общения с этой чудесной женщиной. Саша убила мою душу, Н., абсолютно бессознательно, легко удалось воскресить её. Август – роковой месяц для меня, о, я уже неоднократно убеждаюсь в этом. Этот год – последний, Саш, я больше не сержусь на тебя, но «простить не значит поверить», я не люблю тебя, но и это пока тоже ни о чём не говорит. Стоило мне расстаться с одной манией, как я наткнулась на стихи одного человека, и меня сразил очередной «невротический припадок истерзанной души». Мы подружились быстро, не смотря на огромное расстояние в виде временной ямы длиной в десять лет. Саша ушла вовсе, с глаз долой, из сердца вон. Мне потребовался год, чтобы осознать её никчёмность. Я боялась остаться одна, я боялась потеряться на начале дороги собственной жизни. Я перестала замечать тех людей, чьи души действительно были достойны самой большой любви, самого искреннего чувства. Так наивно было полагать, что ты та, Саша, за кого я тебя приняла первоначально. Обманувшись первым впечатлением и прожив с ним четыре года, я окунулась в новое, не менее бессмысленное, но теперь такое настоящее впечатление, что хотелось вновь скрыться в лживых речах бывшей возлюбленной. Мир, как потолок комнаты на проспекте Чайковского. Бел как мел. Мне пятнадцать.