Дело упыря

Берестов, закуривая, открыл папку, в которой уже находились личные дела Эрхардов. Каркушин молодец, всегда отличался оперативностью. «Эрхард Владимир Эдуардович родился 13 января 1890 года в Санкт-Петербурге. Отец — хирург, мать — из обедневших дворян. Эрхард получил блестящее домашнее образование, не посещая школьных занятий. Позже окончил Педагогический университет имени Ломоносова. Устроился туда же, преподавал педагогику и социологию. В 1916 году женился на поэтессе Анастасии Цветковой. В годы революции поддержал советскую власть. В 1918 году брат Владимира Александр, эсер, был расстрелян. В 1920 году у Эрхарда родился сын Роберт, спустя десять лет — Викентий. Во время Великой Отечественной войны Владимир Эрхард вместе с семьёй, в числе других видных деятелей культуры и искусства, став председателем Комитета Искусств, выехал в Москву. В Ленинград Эрхарды вернулись уже после войны. В 1946 году Владимир стал первым заместителем министра только что созданного Минвуза СССР. В 1949 Анастасия Цветкова погибла в результате несчастного случая. В 1946 Владимир Эрхард получил докторскую степень педагогических наук. В 1952 году вышел на пенсию. Роберт Эрхард окончил Ленинградский государственный университет. Является заведующим Ленинградской библиотеки имени А. С. Пушкина. Викентий Эрхард не получил среднего или высшего образования. Является актёром театра». Дочитав до конца, Игорь сбросил пепел в пепельницу и задумался. «Эрхарды не воевали, у них была бронь. Странная семейка. Викентий явно бунтует против отца и старшего брата. Почему? И что это за история с желанием Владимира жениться на Анне Черняевой?» — неспешный поток мыслей прервал громкий крик с улицы. Берестов потушил сигарету и подошёл к окну. Мимо здания ЛУРа проехала женщина на весело звенящем велосипеде. Вдалеке галдели дети, гоняя мяч. Из смежной комнаты, являющейся кабинетом для оперативной группы, выглянул Каркушин: — Игорь Владиславович, удалось узнать что-нибудь интересное об Эрхардах? — Спасибо за информацию, — повернувшись к парню, поблагодарил капитан. — Теперь понятно, почему они живут в роскоши. — Почему? — с каким-то детским любопытством спросил Каркушин, осторожно проходя в кабинет. — Во время войны Владимир возглавил Комитет Искусств, жил в столице. В 46-м году стал первым заместителем министра в Минвузе. Виктор присвистнул и спрятал руки в карманы тёмно-зелёных брюк: — Значит, к этому толстосуму теперь не подобраться? — Год назад он вышел на пенсию, поэтому теперь у него нет полномочий, остались только связи. Тем не менее, у нас против него ничего не имеется. То, что он скандалил с Черняевым, не делает его убийцей Анны. — Но не нравится он мне… Мерзкий тип! — пылко воскликнул Виктор. — Сейчас нам нужно сконцентрироваться не на фигуре Эрхарда, а на мотивах. Зачем убийце кровь? И почему именно из шеи? У Коромыслова первая группа, резус положительный; у Молотовой третья группа, резус отрицательный. По последней жертве ждём заключение, но выстраивать версию о том, что преступник ищет конкретную группу нет смысла. Здесь в другом дело. — И ведь берёт немного! Странно… Берестов задумчиво посмотрел на свой рабочий стол. Документы, чернильница, элегантное перо… Ему ужасно захотелось вымыть руки. Раз так сто. Он страдал обсессивно-компульсивным расстройством с самого раннего детства, но никогда не лечился. Даже не предполагал, что это болезнь. Усилием воли мужчина подавил в себе это желание. Вспомнил о Роме и на душе стало светло и благостно. Подойдя к столу, он закрыл все папки и убрал их в стол, после чего поехал к Эрхардам. Пока что слова Викентия были единственной, пусть и фантомной, зацепкой.

***

Роман Волков сидел во дворе, который снился ему в лагере почти каждую ночь. Именно здесь он провёл самые счастливые годы своей жизни, именно здесь обрёл Его. Обрёл в полной мере: с разговорами, тайнами на двоих, общими играми, книгами, общей спальней. Волков улыбнулся и тут же прищурился, затягиваясь. Да, они потеряли много времени, но что-то внутри подсказывало, что Берестов не растерял те нежные, те восхитительные чувства, которые были между ними. Роман понимал, что обязательно оклемается, а потом начнёт больше и глубже интересоваться душой Берестова, снова коснётся её и ощутит бешеное биение сердца, а пока ему нужно восстановиться. Привыкнуть. Ленинград-Ленинград, как же тебя изуродовала блокада. И всё равно Волков любил этот город. Прохладный, красивый и уродливый, богемный и бедный одновременно… Поднявшись с лавочки, Роман вышел со двора и направился к ближайшему универмагу. Ему было интересно, сколько теперь стоит еда и насколько велико изобилие на полках магазинов. Он ненавидел Сталина до глубины души и надеялся, что после смерти этой мрази народ заживёт лучше. Свежее масло, хлеб, баранки, молоко, кефир, рыбные консервы, тушёнка, крупы, печенье с маком, плавленные сырки, водка, замороженные куры — вот и весь ассортимент. Цены тоже не впечатляли. Роман купил полкило печенья и вышел на улицу. Солнце обласкивало старые ленинградские дома, грустно смотрящие на горожан, только начинающих забывать ужасы войны. Волков засмотрелся солнечными бликами в мутных окнах. Казалось, что это невесомые лимоны катаются по стеклу. Чудно… Пропитываясь атмосферой умиротворения, Роман добрёл до автобусной остановки и поехал на улицу Калинина, где жил дядя Лёня. Этот человек, казалось, никогда не унывал и не терял позитивного отношения к жизни. Роман всегда приободрялся рядом с этим оптимистичным мужчиной. Но стоило ему увидеть дом, в котором жил Леонид, как внутри что-то закровоточило: бело-розовая краска на двухэтажном длинном доме облезла, во дворе не было ни горки, ни скамеек, ни песочниц, только ржавые качели тихо поскрипывали, покачиваясь от тёплых порывов ветра. Волков даже подумал, что дом и вовсе заброшен, но на окнах висели занавески, на подоконниках стояли горшки с фиалками и алоэ… — О, привет, Рома! Проходи! — обрадовался Каменский, подходя к подъезду с другой стороны. Он возвращался из булочной. — Привет. Чай есть? — улыбнулся Волков и протянул дяде кулёк с печеньем. — Есть! Даже кофе имеется, — добродушно рассмеялся Леонид, принимая угощение. Вскоре они сидели за столом, ели печенье и бутерброды с сыром, пили кофе. Каменский задержался взглядом на лице Романа и покачал головой, с трудом сдерживая вздох. — Что? — делая жадный глоток кофе, поинтересовался тот. — Да вижу, как тебя это всё потрепало. Эта жизнь в лагере. Настрадался ты. Ни за что… — Не надо меня жалеть, пустое это, — закинув в рот очередное печенье, Роман быстро допил бодрящий напиток. — Расскажи лучше, как воевалось? — Воевал на Белорусском фронте, потом пробивал блокаду. Жуткое было время. Даже вспоминать не хочется, — Каменский посмотрел в окно, рядом с которым стоял стол. — Какой был голод. Ужас. — Такое ощущение, что война окончилась только вчера. Город очень изменился. — Да, я тоже часто думаю об этом. Они какое-то время молчали, потом Каменский улыбнулся и как бы прогнал прочь все невзгоды: — Как у вас с Игорьком? Ладите? Вы были так привязаны друг к другу. — Да, ладим. Нет скованности. С ним приятно, — хрипловато ответил Роман и взял бутерброд. Внутри загорелся обжигающий огонёк. Говорить о чувствах к Игорю с Леонидом — то ещё извращение… — Это хорошо. Вы берегите друг друга. Хотя, кого я учу, — Каменский встал, прошёл в комнату и включил патефон. Тихий шорох винила сменило пение и робкое поскрипывание. ...Берестов трижды позвонил в квартиру Эрхардов. Прошло не меньше минуты, прежде чем дверь открыла женщина в сером платье, поверх которого был надет голубой фартук. — Добрый день, — произнесла она хорошо поставленным голосом. — Здравствуйте, — Игорь показал удостоверение, — Ленинградский уголовный розыск. Я могу пройти? — О… Проходите, — женщина отошла в сторону, пропуская капитана внутрь. Чёрные волосы дамы были убраны в высокий пучок, на губах блестела алая помада, большой нос придавал некую остроту, грубость её лицу. — Как вас зовут? — поинтересовался Берестов, стоя посреди коридора и осматриваясь. — Виктория Морозова, я работаю здесь домохозяйкой, — взволнованно отозвалась она. — А где сейчас хозяева? — Не знаю, ушли около часа назад. — Я расследую убийство Анны Черняевой. Быть может, вы её знали? — Берестов случайно столкнулся взглядом со своим отражением. Светлые, чуть волнистые волосы до середины шеи, тёмно-русая борода, усталые серые глаза, истинно славянские черты лица и мятый пиджак… — Анюта умерла? — ошарашенно спросила Морозова, всплеснув руками. — Да. Вы были дружны? — Я… Мы… Мы не были очень-то близки, но она частенько появлялась здесь вместе с батюшкой. Однажды приходила и без него. Они очень тепло общались с Викентием. — У них были отношения? — Нет, они были словно брат и сестра, — женщина закрыла глаза и тряхнула головой. — Аня мертва. Не верится. Это какой-то ужас. Кто её убил? За что? — Это я и пытаюсь выяснить. Вы сказали, что однажды она пришла без отца. Расскажите об этом визите, — Берестов стоял в дверях комнаты, внимательно глядя на домработницу. — Они пришли с Викентием и репетировали пьесу, я слышала обрывки фраз. Явно что-то из классики. — Когда это было? — Около двух недель назад. — Что было дальше? — Ничего особенного. Викентий вышел, взял из кухни бутерброды с колбасой и чай, отнёс в комнату. А спустя час Аня ушла. — Как вы считаете, кто-то из Эрхардов мог её убить? Какие между ними были отношения? — Убить? Да вы что, — Морозова невольно рассмеялась. — Это очень интеллигентная и достойная семья. Это исключено. А отношения между ними были приятельские. Ссор не помню. — Вы давно здесь работаете? — Три года. — Значит, вы не застали Анастасию Цветкову живой? — Нет. Увы. Великая поэтесса. Обожаю её стихи. Тупик. Берестов не мог начать обыск без соответствующих документов, да и против Эрхардов у него ничего не было. Выйдя на улицу, Игорь поехал домой. Ужасно хотелось помыть руки.